Пётр Андреев - Повесть о моем друге
— Здесь, в Париже, именно сейчас, — задумчиво ответил он, — я больше всего могу помочь моему другу, президенту Альенде. Ведь Чили блокируют империалисты везде, где только можно. Им нужно вызвать внутренний разлад в стране, помочь реакции, всей правой сволочи, которая в свое время аплодировала Гитлеру, Муссолини, Франко. Вот и приходится мне бороться здесь с теми, кто наложил арест на прибывшую в европейские порты чилийскую медь, а ведь это почти единственный наш источник получения валюты.
Кабинет Неруды был небольшой, кабинет поэта, художника — всюду книги: в шкафах, на столе, на подоконниках. Рядом с диваном, на маленьком столике лежала стопка бумаги, частью исписанной. Неруда заметил мой взгляд.
— Новая поэма, — сказал он. — Тороплюсь закончить… Поэма будет воспевать кубинскую революцию. Условно я ее назвал «Песни о подвиге»… Но это все еще в работе, поэзия — это очень трудно, потому что совмещает в себе красоту и честность.
Он попросил жену, которая любовно укрывала пледом его ноги, достать с полки книгу.
— А вот эту книгу я подарю вам: «Песни любви Сталинграду».
Он подписывал мне свой том, и я видел, как лицо его медленно бледнело от боли. Я поднялся. Поблагодарил Пабло.
— До встречи в Москве, — тихо, с грустью сказал Неруда.
Но встрече этой не суждено было состояться.
Перечитывая сборник стихов Неруды, я остановился на пророческих строках:
Отныне здесь
Я остаюсь с тобой
во имя Чили —
воли голубой…
во имя красных флагов
на восходе,
их страсти,
их движения к свободе…
Иди со мной, борись.
Отныне твой —
мой стихотворный
склад пороховой.
Мертвый Неруда, как и мертвый Гарсиа Лорка, был опасен чилийским фашистам: скромные похороны поэта прошли в окружении карабинеров, а муниципальное кладбище в Сантьяго было оцеплено полицией. Дом, в котором жил и творил поэт-революционер, фашисты разграбили, надругавшись над памятью того, кто вступил в схватку с фашизмом в Испании и оставался верен идеалам социализма до последнего своего часа — как его верный и старый друг Пабло Пикассо.
Тогда в каждом доме у нас на Родине была карта Испании. Каждое утро мы переставляли красные и черные флажки, с затаенным дыханием наблюдая за боями республиканцев против фашистов.
Сергей достал где-то огромную карту — чуть не во всю стену его крохотной комнатенки, — и мы подолгу стояли возле нее, вчитываясь в строки кольцовских репортажей, гадая, когда же красные победят, когда сбросят в море ненавистных нам фашистов…
Мы знали, что наши летчики и танкисты добровольцами уехали за Пиренеи — помогать замечательному народу Испании сражаться за свою свободу. Как в Китае, где советские военные специалисты были плечом к плечу с замечательным китайским народом, который сдерживал натиск японских агрессоров, так и в Испании мы были верны своему долгу — великому долгу пролетарского интернационализма и антифашистской борьбы.
Сергей заставил нас чуть ли не наизусть выучить статью воспитанника белорусского комсомола дважды Героя Советского Союза Я. Смушкевича, участника боев под Мадридом и Уэской, опубликованную в Москве. Думаю, что статья эта заслуживает того, чтобы привести ее почти целиком:
«Часто летчики Красной Армии задают себе вопросы: в чем суть, природа советского героизма? Чем будет отличаться советский летчик в условиях будущих войн от летчиков враждебных нам империалистических армий?
Наш летчик — возьмите биографию любого советского пилота, известного и неизвестного, — сын своего народа, выходец из него. Советские летчики в прошлом — рабочие заводов, фабрик, колхозники.
Молодой гражданин СССР, приходя в Красную Армию, подготовлен жизнью к несению этой ответственной и почетной службы. Весь строй советской жизни подготовил его к героизму. Значительная часть юношей Советского Союза в 18—20 лет знает, что такое героизм, не по прочитанным книгам, не по рассказам своих отцов и старших братьев. Они сами уже успели проявить героизм на производстве, добиваясь трудовых рекордов, и в колхозах, где борьба за высокий урожай — это тоже проявление доблести и героизма. Пласты героизма, если можно так сказать, залегают у нас в самом народе.
Вот в чем, мне кажется, наше основное отличие от тех, с кем нам придется драться. Героизм у нас вошел в быт, он уже передается второму поколению отцами и старшими братьями — участниками боев за победу социализма.
За рубежами нашей Родины иначе понимают и по-иному проявляют героизм. Диктатор Италии начертил череп на борту самолетов эскадрильи, которой командовал его зять, бомбя беззащитное население Абиссинии. Дуче послал в Испанию с воздушной армией сановных сынков, улетевших драться за сейфы своих отцов. Сын Муссолини — летчик одной из итальянских эскадрилий в Испании — выбирал мишени, а его свита бомбила. Орава искателей наживы, лишней звездочки на эполет заполнила черными стаями небо Испании. В печати приводились протокольные записи показаний фашистских летчиков — немцев и итальянцев, взятых в плен республиканцами. Даже эти именитые фашисты, очутившись на прозаической земле, часто признавались в том, что в Испанию их привела прежде всего обещанная «длинная марка и лира».
Нам в будущем предстоит защитить нашу Родину от черной стаи фашистских эскадрилий. В самой нашей тактике не может быть одиночек. Идя в бой — это особенно будет относиться к истребителям, — наши летчики всегда будут чувствовать поддержку своих товарищей…
…Мы горды любовью народа и принимаем ее, зная, что оправдаем надежду страны. Нашу силу и героизм питает могучий народ.
Такой связи с народом, как у нас, нет ни у одного летчика капиталистической страны, высоко или низко он летает, истребитель он или бомбардир. И в этой связи, а не только в нашей совершенной, передовой и могучей технике, — природа советского героизма».
5
Жизнь каждого человека подходит к некоему водоразделу, за которым пережитое, сформировав человека, подвигает его к новому. Детство сменяется отрочеством, отрочество — юностью, а это — с моей точки зрения — особенно важная грань в становлении человеческого характера, ибо юноша уже властен над жизнью, а не подвластен ей, как младенец или отрок.
Сергей переступил грань юности рано — да, собственно, в те годы время убыстрилось, темпы сделались иными, и трудности, которые нам приходилось испытывать, лишали нас того инфантилизма, который был свойствен поколениям предыдущим. Изнеженная барственность власть имущего меньшинства, темнота и бесправие голодного большинства, лишенного права на общественную деятельность, — все это кануло в Лету после победы революции, когда шестнадцатилетний Аркадий Гайдар был командиром полка, двадцатипятилетний Тухачевский — командиром армии, тридцатилетний Блюхер — министром обороны Дальневосточной республики.
…Огромную роль в нашем раннем возмужании сыграла не только работа в цехах электростанций и заводов (а мы ведь познали труд рано, лет с четырнадцати), но и школа. На смену старой, косной и чванливой гимназии пришли в народное образование, руководимое Анатолием Васильевичем Луначарским и Надеждой Константиновной Крупской, н о в ы е принципы. Мораль социализма, базирующаяся на принципах равенства, свободы, дружбы, породила новые взаимоотношения между педагогами и учениками.
На всю жизнь мы с Сергеем Антоновым запомнили и полюбили Александру Афанасьевну Еремееву, еще молодую, но уже со стажем учительницу, которая вела нас до пятого класса. Любили мы ее за знания бездонные, которыми, казалось нам, она располагала, за то, как она умело передавала эти знания нам, терпеливо и добро переносила наши шалости, влияла на нас лаской, а не окриком. Сколько я помню, Александра Афанасьевна всегда выделяла среди нас Сергея. Видимо, ей нравилось, как Сергей на лету схватывал сказанное на уроке, как исступленно любил он книги, как не по-детски серьезно относился к занятиям в школе. Только благодаря недюжинным способностям моего друга и тому, сколько внимания уделяла ему наша учительница, Сергей за один год смог окончить два класса. Нам, его сверстникам — чего греха таить, — конечно, было завидно, но авторитет Сергея после этого «рывка» неизмеримо вырос. Помню, как после окончания третьего класса за «успеваемость и примерное поведение» Александра Афанасьевна на последнем уроке торжественно вручила Сергею книгу, большую книгу о жизни животных. На приобретение этой книги, как мы узнали позже, Александра Афанасьевна потратила свое двухнедельное жалованье, а жилось тогда трудно, ох как трудно.
Бывало, неделями, а то и месяцами в школе было холодно — не хватало дров, — но никто не ныл, в классы все являлись аккуратно, кроме тех, кто лежал дома с температурой. Когда заболевала «техничка» тетя Настя, мы сами убирали классы, мыли полы; девчонки возились с тряпками, а мальчишки таскали воду с соседней колонки.
