Александр Проханов - Столкновение
Он тяжелым кухонным ножом многократно в голову, в грудь убивал кота. Тот изнемогал от ударов, оступился на ветке и, уже убитый, вяло изогнувшись в падении, шмякнулся на землю.
Задыхаясь, хрипя и всхлипывая, он спустился с дерева. Отсасывал из сочных царапин кровь. Держал наготове нож. Наклонился к зверю, глядящему на него из травы круглыми ненавидящими и уже неживыми глазами.
Вдруг ослабел, кинул нож. Не нагнулся к корзине. Испытал боль в желудке, прокатившуюся по телу конвульсию. Пошел, потеряв тропу, проламываясь сквозь кустарник. Скалился, дышал и стонал, и ему казалось, своим лицом он повторяет круглое оскаленное лицо кота.
…Он прибыл в роту Клименко, к человеку, которого уважал и любил. Любил не как друга: он, майор, был командир, а Клименко был подчиненный. Уважал не как близкого по духу и опыту: сказывалась разница лет. Он любил и уважал в Клименко профессионала, военного, верного партнера, товарища, с кем выпало ему воевать, держать оборону ущелья, держать Саланг.
Клименко был прирожденный военный — от той, заложенной в каждом закваске, что делает одного боевым командиром, а другого в силу другой природы делает хлебопашцем, художником. Этот особый склад и талант не виден в мирных казармах, на плац-парадах, на учебных полигонах. Он вдруг просыпается под огнем. Открывается в человеке под пулями. Обнаруживает себя на Саланге. Ему, комбату, когда он думал о ротном Клименко, казалось, что тот же умный, точный и яростный дух был и в Денисе Давыдове, и в Скобелеве, и в Чапаеве, и в Покрышкине. В тех бессчетных военных прошлой и нынешней армии, что вынуждены были защищать огромную, среди трех океанов державу.
И когда сейчас, въехав в ворота, он увидел подбегавшего ротного — приземистый, крепкий, в маскхалате, — он испытал к нему теплоту и влечение, залюбовался, мгновенно вспоминая все бои, блуждания по горам и ущельям, где им случалось действовать рядом. Комбат спокоен за роту. Был спокоен за отрезок дороги.
— Вот что должны учесть! — говорил Глушков, разворачивая свою командирскую карту, истрепанную на сгибах, в значках и отметках. Красные — ротные, выносные посты, минометные взводы. Синие — места дислокации банд, число душманов, крупнокалиберных пулеметов и гранатометов, имя главаря. Гафур-хан — нависало над южным Салангом. Мухаммад — нависало над северным. — Вот что нужно учесть. У вашего соседа справа один «бэтээр» вне игры. Меняют движок. Значит, бегает ваш сосед на трех лапах, не везде поспевает. Поддерживайте его, сколько можете. Этот стык — ваш стык. Если что, летите туда. Не очень-то надейтесь на правого. Понятно?
— Так точно, — понимал с полуслова ротный. — Хочу доложить. Из кишлака приходил мулла. Сказал, что к ним нагрянули люди с Панджшера. Но народ их в кишлак не пустил. Мулла сказал, в кишлаке нет душманов. Люди остались в домах. Туда огонь не вести. Вы имейте это в виду, товарищ майор. Пусть батарея знает.
— Батарея знает. В этом кишлаке «духов» никогда не бывает. Здесь мулла боевой. Я бы его даже ротным поставил, — усмехнулся комбат, — Вы мне лучше скажите, как станете блокировать вот это ущелье. Они у вас вот здесь станут просачиваться, отсюда начнут уходить. — Он водил по карте своим зазубренным пальцем. — Вы тут опять намучаетесь!
— Я теперь их буду с другой стороны держать. Я пост на «Горе-Четыре» усилил и оттуда их буду держать. — Ротный объяснял командиру свой план обороны. Майор соглашался: план возможного боя был разумен и прост. Не повторял собой прежние стычки, стучавшиеся в этом узком проходе, где по нескольким тропам, таясь от вертолетов, просачивались душманские группы.
— Теперь вот что. — Майор осматривал строение поста, крышу с мешками песка, за которыми сверкнули окуляры бинокля, — там стоял наблюдатель. — В прошлый раз мы смотрели, стенка нам показалась низковатой. Выложили заднюю стенку?
— Так точно. Мы два дня работали, выложили новую стенку. Сами камень ломали, на растворе клали. Думаю, даже танковый снаряд не пробьет.
— Молодцы! На постах вода, пища есть?
— Все есть. Сам поднимал.
— Молодец, — повторил майор, испытывая к нему нечто, похожее на благодарность. Этот невысокий, спокойный, с простецким лицом офицер разгружал его, освобождал от ноши. Не от всей, лишь от малой части. От этого участка ущелья, похожего на большую подкову. Сюда он, майор, мог не «бегать» со своим транспортером. Здесь колонны, случись беда, будут защищены и прикрыты. Ротный пошлет свои «бэтээры» вовремя в нужное место.
— Здесь у меня, товарищ майор, проверяющий из Москвы, полковник. Тут есть у него замечания… Да вот он идет! — Ротный повернулся навстречу подходившему полноватому офицеру, и в глазах его пробежала легкая недовольная тень.
— Командир батальона майор Глушков! — представился комбат полковнику. — Мне сообщил командир полка о вашем прибытии.
— Полковник Свиридов, — ответил на представление приехавший из Москвы проверяющий. — Я думал, вы меня встретите раньше и мы вместе проедем по батальону. А я здесь, в роте, один работаю.
— Виноват, товарищ полковник, обстановка не позволяла, — принял упрек комбат. — Я думаю, что Клименко обеспечил вам возможность работать. Своих проблем не скрывает. Это лучшая рота, но, конечно, и здесь проблемы имеются.
— Я еще не имел возможности сделать окончательный вывод, но некоторые замечания у меня уже накопились. Например…
И он стал перечислять комбату спокойно, назидательно замеченные им оплошности, словно коллекционировал их, аккуратно нумеровал и складывал, чтобы бережно увезти в Москву. Так чувствовал эти нарекания майор — о характере кинофильмов, привозимых в роту, о времени включения и выключения телевизора, о смене блюд в солдатских обедах.
Все было справедливо, но все было не ко времени и не к месту. Было наблюдением недавнего, только что явившегося сюда человека, сверявшего свои прежние представления и знания с открывшейся новой реальностью. Но эта новая реальность требовала и нового знания, новых представлений. Их-то и не было у полковника. И это раздражало майора, побуждало к язвительному ответу. О тяжкой, только что выполненной солдатами работе камнетесов. О том, что «летучка» с кинофильмами, направленная в батальон, была сожжена из гранатомета и на ротных постах солдаты крутят заезженные, старые ленты. О том, что в эту минуту, когда они стоят, задержавшись на открытом пространстве, по голове полковника, быть может, скользит и шарит мушка душманского снайпера и тонкий смуглый палец начинает давить спусковой крючок.
Глушков хотел сказать об этом полковнику, очень правильному, пунктуальному, в новенькой отглаженной форме. Но сдержался.
— Понимаю, товарищ полковник, — кивнул он, соглашаясь, желая поскорее остаться с ротным вдвоем. — Вы правы, в роте есть недостатки. Это и моя вина, комбата. Мой недогляд. Здесь нужен свежий глаз. Мы, конечно, учтем замечания.
— Я работаю здесь до вечера. Затем еду в третью роту. Ночую там, — сказал полковник.
— Не следовало бы, товарищ полковник, ехать сегодня. Не та обстановка. Лучше бы остаться здесь на пару деньков.
— К вечеру обеспечьте транспортом! Перебросьте меня в третью роту!
— Слушаюсь! — сказал майор.
И вдруг почувствовал огромную усталость и слабость. Не от слов полковника, не от его неведения. Не от этой малой заботы, связанной с приездом инспектора. Просто эта малая забота сложилась с другой, огромной, и та, непомерная, вдруг перевесила его волю, терпение, стойкое сопротивление, и вся его природа и сущность стали вдруг оседать и проваливаться, как стальной каркас от невыносимых нагрузок. Оно длилось мгновение, это смятие каркаса, готовое перейти в лавину крушения. Но он еще одним страшным усилием одолел это давление жизни, обнаружил в себе еще один скрытый предел стойкости. Перевел в энергию сопротивления и отпора часть отпущенных ему на земную жизнь сил. Безвозвратно утратил вещество своих тканей и мышц, часть нервных клеток, хранивших память о раннем пробуждении на даче, когда в открытом окне свистели птицы, цвел жасмин и мать, молодая, вносила в его детскую спальню белый свежий букет. Он одолел свою немощь, и снова взял на плечи эти горы в полуденном зное, бетонку, на которой гудела, дымила и лязгала очередная колонна.
Шли «наливники». Тяжелые КамАЗы с длинными хвостами прицепов. На стальных растяжках лежали цистерны. Вся трасса дрожала, чадила, наполнялась запахом нагретого, стиснутого в оболочках топлива. Майор всеми мышцами чувствовал взрывную силу укрытого в цистернах горючего.
— Майор! Привет! — Из кабины притормозившего КамАЗа махнул ему белоусый, с красным, обожженным на солнце лицом капитан, старший колонны. — Давай пристраивайся! Вместе с тобой веселее!
Глушков видел этого капитана не раз, тот постоянно водил колонны. Вот так, на ходу, обменивались приветами, шуточками. Пили воду из одной фляжки, ели галеты из одного сухпайка. В спешке много чего успели. Не успели в спешке одно — узнать, как друг друга зовут.
