Геннадий Фиш - Падение Кимас-озера
Мы тебя, начальник, проведем туда завтра. Теперь у нас занятий ведь нет.
— Не надо, я уже видел сам, — ответил я ребятам и вышел из школы.
На крыльцо поднимался другой разведчик-курсант. Он шепнул мне радостно:
— С юга подходят к Реболам части южной оперативной колонны наших войск, они скоро займут село...
Я пошел в избу, где расположился мой взвод.
Почистив лыжи и приготовив снаряжение к утреннему походу, я улегся на ложе из соломы.
Укладываясь, я увидел на полу большое пятно — доски пола обуглились в середине избы и были совсем черны.
Лейно проснулся и подвинулся, чтобы уступить мне местечко рядом с собой.
— Почему пол горел, Лейно, не знаешь?
— Как не знать! Хозяйка говорила. Лахтари хлеб требовали, и один из них разложил костер на полу и угрожал сжечь избу, если не выдадут пуда муки. Хозяйке пришлось последний пуд отдать. Вот какие дела.
И мы заснули.
Если бы не ныло натертое плечо при перевертывании с бока на бок, то всем моим друзьям я пожелал бы всегда так крепко и глубоко спать, как я спал тогда.
Проснулся неожиданно — как бы вынырнул из глубокого сна. Почти весь отряд был готов к выходу. Лейно рядом с нами не было.
— Где Лейно?
— В соседней избе повивальной бабкой!
— Как?
Выстроив взвод и отдав команду об отходе вслед за вторым и третьим взводами, я забежал в соседнюю избу.
В первой, совершенно разоренной, горнице сидела женщина, та самая, которую я встретил вчера на пути. Волосы ее были распущены. Она сидела в тулупе, но босиком, и не отвечала ни на одно слово.
Из соседней комнаты раздался вдруг потрясающий душу вопль, но женщина даже как будто и не слыхала его. Она продолжала мурлыкать колыбельную. И сразу вслед за воплем я услышал в соседней комнате голос Лейно:
— Ну, милая, крепись, крепись! Скоро, должно быть, все пройдет... Крепись, дорогая!
Я вошел в соседнюю комнату.
На пороге меня встретил и не узнал мальчишка, которому я вчера оттирал спиртом руки. У него был испуганный, потрясенный вид, глаза его блестели в рассветных зимних сумерках.
На кровати лежала молодая женщина.
Лейно держал в руке кружку с водой.
— Выпей глоток, милая, хлебни глоток, может, лучше станет...
У него вид был тоже растерянный. Первый раз приходилось выступать ему в роли бабки.
Мальчик с любопытством следил за всем, что происходило.
— Лейно, мы уходим, — сказал я.
— Матти, я не могу оставить так бедную женщину. Разреши мне остаться на полчаса, на час. Я догоню отряд. Ведь на лыжах я хожу не хуже Тойво, — попытался он пошутить.
Но громкий вопль страдающей женщины ворвался в его шутку.
— Ладно, догоняй! — крикнул я товарищу, быстро выскочил на улицу и пошел за отрядом.
«Нервы, что ли, испортились у меня, что не могу выносить криков роженицы? Ведь это — обычное дело».
И, чтобы немного успокоить себя, я стал насвистывать мотив, подхваченный мною у вчерашнего лахтаря.
Так я поровнялся с Тойво, и мы пошли рядом.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Без дороги — в лесах, в тылу неприятеля — мы идем вперед!
Мы снова шли без дорог по глубокому снегу, через трудно проходимый лес.
Опять шуршание поднимаемого лыжами снега, опять обильный пот, прошибающий даже полушубки, опять мелькание сосен и снежная пыль.
Что нового было в этом переходе?
Разношенные валенки, теряющие свою форму, пища, сводящая животы. Ведь мы шли уже без хлеба. Брусника, несколько картофелин и кусок вареного мяса — вот наша еда. В Реболах зарезали несколько коров. Некоторые ребята брусникой пренебрегали — у них животы сводило резкой болью. Но такая пища сказывалась и на других.
Потом появились нарывы.
Нарывы на ногах, бедрах, спине. Они лопались, и исподнее белье наглухо прилипало к телу.
Лейно говорил, что от гноя нарывов белье у него стало совсем накрахмаленным. У меня кальсоны прилипли к бедру, и каждый раз, когда после остановки надо было итти вперед, приходилось бережно отдирать материю от тела. Но мы все-таки шли вперед!
Шли быстро и на растертых своих плечах несли все, что нужно было, чтобы прописать лахтарям лечение, от которого им никак уже не оправиться.
Когда мой взвод вошел в деревню Конец-остров, я приказал занять крайнюю избу, чтобы расположиться в ней на краткий отдых. В избе мы нашли только одного дряхлого, совсем седого старика. Он бросился нам радостно навстречу и, видя, что я командир, спросил:
— Вы кто: белые или красные?
Соблюдая конспирацию, я сурово ответил:
— Разве ты ослеп от старости и не видишь, что мы белые и боремся за то, чтобы «Карелия была только для карелов»?
Старик-карел сразу как-то осунулся: помрачнел, сел в угол и стал вздыхать.
Наконец, на что-то решившись, он быстро перекрестился и снова подошел ко мне.
— Зачем ты обманываешь старого человека? Вы от меня не скроете, что вы красные, — это я по вашим штыкам сразу отличу. У белых совсем другие штыки, и они их не так носят.
Старик был прав и не прав.
Если кадровые финские войска действительно имели винтовки немецкого образца, то белогвардейские активисты, шюцкоры и кулаки имели винтовки самые разнообразные: и русские, и немецкие, и даже японские.
Я промолчал в ответ, а старик, видя в молчании моем подтверждение своих догадок, радушно захлопотал, стараясь, чтобы мы поудобнее устроились на отдых.
* * *Разведка вернулась поздно ночью.
Неприятельский отряд, очевидно, не ожидавший нападения, после небольшой перестрелки отошел в Финляндию.
Наша разведка дальше преследовать не стала и, не доходя двух-трех километров до границы, повернула обратно: легко было попасть в засаду.
Отряд утром снова вышел вперед, вперед на Кимас-озеро.
Нам оставалось до цели по линии полета птицы около шестидесяти километров, но птицам, как известно, не приходится пробираться сквозь густой лес, где каждое дерево, каждый хвойный куст цепляется за тебя и хочет задержать; птицам не приходится тащить на себе легкие пулеметы.
Тяжесть легких пулеметов, когда идешь по снегу больше недели и питаешься пропеченной картошкой и брусникой, тоже достаточно велика.
Мы продирались через густой лес.
Озер в лесах Карелии очень много.
Высокий вековой бор вдруг расступается и уступает место озеру.
Лесные озера, окруженные мачтовым лесом, как и у меня на родине в Суоми, изобилуют рыбой и очень тихи. И когда идешь по лесу, никогда не ждешь, что через несколько шагов появится озерная гладь.
На берегу таких озер строятся рыбачьи бани, низенькие, куриные хибарки.
Почти весь этот день мы двигались против сильного, острого, до костей пробирающего ветра и совсем без дорог и через густой лес.
Под вечер начался буран.
Итти дальше было очень трудно не только для одного Тойво.
Мы прошли уже около двадцати километров, когда вдруг лес расступился перед нами, чтобы дать место заколдованному озеру.
И здесь я увидал рыбачью баню. Лейно шопотом, похожим более на крик, — так как шептать приходилось ему против бури, — обратил мое внимание на легкий дымок, похожий на пар от дыхания, восходивший к морозному небу.
Луна уже сияла на темном небе.
Мы втроем — Лейно, Тойво и я — подошли к бане. Тойво занял пост у крошечного оконца, покрытого ледяной росписью. Лейно во весь рост встал у дверей, а я, с силой распахнув дверь, вошел в избу.
В избе было очень жарко натоплено и совсем темно. Из одного угла долетал мерный, спокойный храп. Я зажег спичку.
От чирканья спичкой по ребру коробка человек проснулся и забеспокоился.
— Кто это?
— Свои! Выходи, тебя ждут!
Человек, кряхтя, стал собираться.
— Да быстрей же, тебя ждут ведь!
Человек подошел к дверям, но на пороге, преграждая ему путь, направив дуло винтовки прямо в грудь, встал Лейно. Мой наган был уже у виска незнакомца.
— Руки вверх!
Так мы захватили в этой лесной бане этап белой эстафеты и одного эстафетчика.
Испуг и изумление — в особенности изумление — так ярко были написаны на его лице, что меня разбирал смех.
Лахтарь этот оказался разговорчивым.
Хейконен с Антикайненом выведали у него много очень интересных для отряда сведений.
Буран разыгрывался все больше и больше.
Мороз стоял на тридцать седьмом градусе.
Дороги не было, а тут, как на зло, отказались служить компасы. Разнобой в показаниях компасов сводил на-нет все наши предположения. До сих пор я не могу себе объяснить этого явления.
Совершенно ясно было, что продвигаться в таких условиях сейчас же вперед было рискованно. Начальник отдал распоряжение сделать большой привал.
