Юрий Корчевский - Танкист живет три боя. Дуэль с «Тиграми»
– Конечно, Вилли!
– Когда мы победим, фюрер обещал раздать солдатам и офицерам вермахта лучшие земли. Я хочу получить на Украине.
– Вилли, я слаб и хочу пить, есть и в койку.
– Прости. Это все мой длинный язык. Пойдем.
Санитар помог Павлу дойти до койки и ушел. Павел попробовал жидковатый ячменный кофе, съел два тоненьких кусочка белого хлеба с яблочным мармеладом. Ему все показалось вкусным, только мало, а для восстановления сил организм требовал еды. В нашем госпитале давали порции больше – хотя бы той же каши.
Но спустя короткое время желудок успокоился, не сосал, и Павел снова улегся. Разбудил его Вилли.
– Гренадер, пора на перевязку и обед. Держи трусы, заметь – новые!
– Спасибо.
Павел решил больше слушать, чем говорить. Ему надо было уяснить, как немцы общаются между собой, – все-таки он в немецком военном госпитале, а не в республике Поволжья.
С помощью Вилли он натянул на себя трусы и почувствовал себя почти одетым.
Они прошли в другую палатку, где ему делали операцию. Незнакомый врач, а может, и фельдшер, спросил фамилию Павла, нашел в ящичке его формуляр и сменил бинты и мазь. Сделал все ловко и быстро – чувствовался опыт.
– Спасибо, герр военврач, – поблагодарил Павел.
– Я только помощник врача, – ответил тот, но чувствовалось, что такое обращение ему явно польстило.
Несколько дней Павел только ел, спал и ходил на перевязки. Вдали громыхало, шли бои.
На шестой день раненых стали грузить в санитарные автобусы и грузовики.
– Русские контратакуют, прорвали фронт, – только и сказал пробегавший Вилли.
Павел сразу подумал о побеге – вот удобный случай. Но он был еще слаб, раны болели, а особенно – обожженная спина. Не было ни обуви, ни хоть какой-нибудь одежды. И он решил немного подождать – окрепнет и сбежит к своим. Если уж его не разоблачили сразу, то можно и задержаться. Он не герой на самом деле и не будет лезть с голыми кулаками, ослабленный после ранений, на охрану госпиталя – ее несли выздоравливающие.
Его поместили в автобус, на сиденье. Колонна машин с ранеными двинулась в сторону Харькова, потом забрала севернее. Как прикинул Павел, проехали они километров сто. «Боятся дальнейшего продвижения наших или просто переводят в стационарный военный госпиталь?» – терялся в догадках Павел. А впрочем – плевать, пусть пока решают за него. Вот окрепнет, затянутся раны, тогда он сам будет решать – когда и куда двигаться.
На этот раз его положили в палату на шестерых человек – на мягкую, с матрацем, постель, а не на жесткий топчан в брезентовой палатке на полсотни раненых. Уход – перевязки, уколы – вполне на уровне, еда – вкусная и сытная. Павел стал наедаться.
Дней через десять раны на ногах уже зажили. Павел прихрамывал, но уже мог бы ходить самостоятельно, если бы не спина. Бинты и салфетки еще промокали от сукровицы, нежная кожица, едва начинавшая покрывать ожоги, при каждом неудобном движении лопалась.
Павлу давали витамины, переливали кровь. Молодой организм брал свое, и Павел набирался сил. Он стал продумывать план побега. Познакомиться бы с кем-нибудь из местных жителей, чтобы достать одежду. Или выкрасть немецкое обмундирование. Жетон с фамилией и номером дивизии болтался у него на шее, но солдатской книжки не было.
Глава 4
Панцергренадер
Ожоги на спине медленно подживали. В госпитале Павел разговаривал мало, больше смотрел и слушал. Различий в поведении солдат – немецких и русских – было много. Вроде мелочи, но они вызывали вопросы или удивление. Не так шнуровали и завязывали ботинки, не так стряхивали пепел с сигарет в пепельницу, не так чистили пуговицы на мундире.
Павел ко всему приглядывался и многое перенимал. А когда кто-то видел, как он выполняет неправильное действие, и удивлялся, окружающие говорили ему:
– Ну что ты хочешь? Он же контуженый и обожженный. К тому же из Померании.
Спрашивающий сочувственно качал головой и отходил.
Постепенно Павел приобрел в госпитале репутацию «человека немного не в себе». И он не старался ее опровергнуть – так было легче. Соверши он сейчас поступок нелепый, так никто из окружающих не удивится. Иногда он стоял у окна или выходил во двор госпиталя – подышать свежим воздухом, понаблюдать за сменой караула. Госпиталь охраняло отделение солдат, и для Павла было открытием отдание чести при смене караула. В Красной Армии прикладывали открытую ладонь к виску при головном уборе. Немец же, если он стоял на часах и при оружии, салютовал винтовкой. Руку в приветствии выкидывали вперед только члены ваффен СС или партийные чиновники. Офицеры вермахта отдавали честь двумя пальцами.
Павел научился разбираться в знаках различия. А их у немцев было много, для каждого рода войск – свои, не считая эсэсманов.
В армии членов ваффен СС не любили. Туда набирали прошедших отбор по физическим параметрам – вроде формы черепа и цвета волос – или партийной принадлежности. Снабжались части СС значительно лучше армейских, новое оружие и первоклассная техника в первую очередь поступали туда. Правда, и дрались они стойко и безжалостно, но и награждались чаще, чем армейцы. Для них даже госпитали были отдельные. Вот за эту избранность, за фанатизм армия и не любила СС.
А вчера Павел испытал легкий испуг. По коридору к нему подошел один из вновь прибывших раненых. Нога его была загипсована, и он опирался на костыль.
– Парень, ты, говорят, из Померании?
– Да, а что?
– Так мы с тобой земляки. Я из Штеттина.
Павла пробил холодный пот:
– Я из Кольберга.
– А, задняя Померания, за Одером. Не был никогда.
В это время раненого позвали на перевязку, и Павел перевел дух. Он никогда не был в Померании, тем более – в Кольберге. И начни раненый его расспрашивать о чем-то – об улицах или местных достопримечательностях, он ничего не смог бы сказать. Единственная надежда – сослаться на потерю памяти в результате перенесенной контузии. Хорошо бы не встречаться с раненым, но госпиталь – территория закрытая и небольшая.
В любой армии – хоть немецкой, хоть Красной – землячество – дело святое. земляки старались держаться друг друга, помогать, делиться патронами или табачком. О Померании Павел знал только, что она входила в состав Прусских земель, откуда была родом будущая русская царица Екатерина II, а вероисповедание там католическое. И все. Сложно выкручиваться с таким багажом знаний при расспросах земляка.
Но в этот же день его, как и нескольких других раненых, медсестра позвала в кабинет начальника госпиталя.
Когда назвали его фамилию, Павел вошел, доложил.
– Панцергренадер Пауль Витте по вашему приказанию прибыл.
– Садитесь, гренадер.
Павел присел на краешек стула и скривился от боли. Ноги уже подзажили – но спина!
Кроме начальника госпиталя гауптмана Шайбе в кабинете был еще один человек в белом халате. Кто он такой, Павел не знал.
Гауптман зачитал его формуляр – не столько для Павла, сколько для человека в халате.
– Ты проявил себя как герой, гренадер. Господин оберст приехал вручить тебе и другим танкистам нагрудные знаки «за танковую атаку».
Человек в белом халате встал и подошел к Павлу. Тот сделал попытку встать, но оберст мягко надавил ему на плечо:
– Сиди, герой, ты заслужил. – И прямо к халату Павла приколол значок. – Мы сверились в штабе дивизии о твоем послужном списке, гренадер. Атака под Прохоровкой была у тебя двадцать пятой, поэтому ты получаешь этот отличительный знак с цифрой «двадцать пять». Носи его с честью!
– Яволь, герр оберст!
– Герой должен лечиться в хороших условиях.
– Мне нравится лечиться в госпитале, герр оберст.
– В госпитале нет условий для лечения ожогов. Мы решили отправить тебя и еще нескольких танкистов с ожогами в фатерланд, в Дрезден.
– О, герр оберст, я так признателен вам за заботу обо мне! Но я бы не возражал остаться здесь.
– Сынок, ты еще молод. Ожоги – дело серьезное, на их месте могут быть грубые рубцы. А ты нужен армии и фюреру здоровым. Потому не возражай.
– Яволь, герр оберст.
– Вот и замечательно! Надеюсь, вещей у тебя немного и подружкой ты обзавестись не успел. Отъезд завтра.
Павел встал.
– Разрешите идти?
– Иди.
Павел вышел за дверь. Его окружили раненые.
– Чего тебя вызывали?
Павел показал на значок, приколотый к халату.
– О! Двадцать пять атак! Я такой значок вижу в первый раз, вот бы и мне такой!
– Вилли, соверши двадцать пять атак – и у тебя такой же будет.
Раненые засмеялись. В скучной жизни госпиталя любое, даже незначительное событие становилось происшествием, о котором говорили несколько дней.
А на следующий день несколько танкистов и самоходчиков погрузили в санитарный поезд и отправили в Германию. Поезд шел через Тернополь, Львов, Жешув, Краков, а потом повернул на юг. Миновали Вену, затем Прагу.
Павел почти все время смотрел в окно. Интересно было увидеть, хотя бы из окна вагона, такие места. И везде, где проходил поезд – через Польшу, Австрию, Чехию, – Павла удивляли целые, неразрушенные, красивые, как игрушечные, домики, асфальтированные, булыжные и бетонные дороги. А еще – жители. Красиво одетые, они праздно гуляли по улицам, пили пиво за столиками в кафе. Бегали дети, чинно прогуливались пенсионеры. Тихо, мирно, никаких разрушений. А у него на родине – разруха, люди живут впроголодь, дороги техникой разбиты. Разница – разительная.
