Дмитрий Быков - Живой
— Сидел бы ты дома, Кир, — сказал Никич, выходя на крыльцо.
— Ничего, ничего, пошли, — решил Игорь. Кир незаметно приложил палец к губам. Таня молчала. С ней и молчать было неплохо. Шли медленно, чуть касаясь друг друга плечами. Сзади Никич стукнул долбаным своим пулеметом о мостовую — остановился, чтобы перехватить половчей. Таня резко обернулась.
— Ты чего? — спросил Кир.
— Так. Послышалось.
— Да ладно, может, где дверь хлопнула…
Она опять посмотрела на него так, как только она и умела, — очень понимающе и с некоторым вызовом.
— Интересный ты стал какой, Кир.
— Да? Чем же?
Он смутился и сам на себя обозлился за это.
— Загадочный такой… И писал редко…
— А чего писать, Тань? Там не приветствуется… И потом, это кажется, что все война, война. Там тоже своя скука.
— Я думаю, — сказала она. — Похудел ты здорово.
— Да это фигня. Я в первые полгода в учебке потолстел даже. На кашах.
Она молчала и смотрела, явно собираясь о чем-то спросить. Ждала, наверное, пока сам скажет.
— Ну, пошли? — сказала, не дождавшись. Он собирался было заговорить об Игоре с Никичем, но Никич за спиной предостерегающе погрозил пальцем.
— Хочешь, чтоб она совсем тебя за ебнутого держала?
— Ладно, идем, — сказал Кир.
В палатке сидела сменщица — белесая пухлая девица; с чего их раздувает тут? С картошки, с лапши?
— Спасибо, Наташ, — сказала Танька. — Выручила.
— Ничего. — Та зевнула. — В другой раз меня подменишь.
— Таха не звонил?
— Чего ему звонить. Он в два привозит. Скоро уж.
— Ну, беги.
Наташа, конечно, никуда не побежала — она с достоинством поплыла вниз по улице, к реке, покачивая тяжелым задом.
— Вот жопа, а? — мечтательно сказал Никич. — С плохими зубами не наешь такую жопу!
— Беги, понюхай, — сказал Игорь.
— Че, не нравится? — обиженно спросил Никич.
— Толстому вроде тебя сойдет…
— У Натахи муж есть, — сказала Таня, словно слышала весь предыдущий диалог. — Он, правда, объелся груш, но когда выпьет, то метелит ее очень сильно.
— А когда трезвый?
— Когда трезвый — за мной бегает. А только я ему вот. — Таня сложила красивую двойную фигу.
Подъехала «Газель», когда-то белая, явно много месяцев не мытая. В полку на таких машинах писали: «Вымой меня, лошара!».
Выскочил Таха — типичный чех, Киру не надо было приглядываться, чтобы отличить эту волчью породу в толпе любых кавказцев. У этого все были враги, даже свои. Кир, кстати, часто замечал, что пресловутая солидарность чеченцев — вранье и блеф, сдают друг друга как милые. И вокруг всех ненавидят, и друг друга ненавидят. Если кто и достанет Басаева, то свои. Кадыров вон как своих мочит. Ни хрена святого вообще. И этот Таха — ему похуй, что чеченец, что нечеченец. Наебать и убить, и впарить гниль, а самому навариться, и ничего больше. В кино чехов показывали неправильно, романтично. Они никакие не воины Аллаха. Их можно было уважать, да — за то, что злоба в них была сильнее смерти, они даже смерти ни хрена не боялись. Но вообще-то мужчинство их было действительно мущинство, лажа. Именно такого чеха и ожидал увидеть Кир, и точно такого он увидел. Что-то все очень уж совпадало с его ожиданиями.
— Ты чего привез? — послышался Танин недовольный голос. Она совершенно не боялась Тахи, это хорошо. В случае чего и мужики не помогут. Вот блядь, нас трое, а драться мне одному.
— Лапшу, — хмуро сказал Таха.
— Лапшу забирай. Я китайскую лапшу сказала не привозить.
— Хорошая лапша, — все так же угрюмо настаивал Таха.
— Сам жри. Ее не берет никто. От нее изжога.
— Какой изжога, слушай? Бери лапшу.
— Сказала — увози. А чего «Флагман» не привез?
— Не было «Флагман». Бери «Топаз».
— Просила «Флагман», — ворчала Таня. — А пастила где? Я просила пастилу!
— Нет пастилы. «Твикс» есть, бери «Твикс».
— «Твикс» я само собой возьму. Ты смотри мне, Таха. Я когда что говорю — ты это вези, понял? Или я Вовке скажу.
Ни хуя себе, подумал Кир. Вот оно и вылезло. Вовка.
— А ведь он ее трахает, — тихо сказал Никич, но Кир услышал.
— Да ладно! — не поверил Игорь.
— Блядь, я тебе точно говорю.
— Да он урод.
— А тут не смотрят — урод, не урод… Ты вспомни, каких ты драл, когда мы в Ножай-Юрте были. Без слез не взглянешь.
— Ну, мы другое дело.
— А что другое? У нас хоть может стоять или не стоять, а им вообще похер…
— Кончайте, — сказал Кир и сплюнул.
— Сейчас, Сереж, сейчас, — ответила Таня. — Все, Таха. Езжай. Лапшу чтоб больше не привозил.
— Я это… Отойду, — сказал Кир. Он отошел в кусты, мужики поняли и потянулись к нему.
— Парни, — сказал Кир. — Я все понимаю. Но я очень прошу. Вот пока я конкретно буду с ней говорить… там… вы, пожалуйста, не лезьте, ладно? Постойте тут. Если совсем начнется ломка, стукните, что ли, и я выйду.
— Да ладно, иди, — сказал Никич. — Чего вы там делать будете, там тесно…
— Мы найдем, — сказал Кир. — Только чтобы без вас, ладно?
— Давай, давай. — Игорь неосязаемо подтолкнул его к палатке.
— Кто такой Вовка-то? — спросил Никич.
— Брат двоюродный, — соврал Кир.
Внутри действительно было тесно.
И душно, несмотря на ночь. Лето было жаркое, с частыми сухими грозами.
Кир уселся на ящик, Таня села к нему на колени и стала гладить по голове. Он всегда об этом мечтал, все три года — чтобы она просто стала гладить его по голове, ничего не говоря. — Таня, — спросил Кир, — кто такой Вовка?
— Дурак ты, — сказала Таня.
— Это факт. А все-таки кто такой Вовка?
— Да он… помогает мне тут.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно.
— Почему. Все понятно.
— Он, если меня кто обидит… в асфальт закатает.
— Ну, правильно.
— А если бы не он, меня бы тут все обижали.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно, — повторила она. — Тебя три года не было.
— Встань на минутку.
Она встала, он принялся поправлять несчастный протез.
— Ой, прости. Я и забыла.
— Ничего, натирает только…
В дверь бешено застучали.
— Сейчас! — с досадой крикнула Таня. Идиоты, подумал Кир. Впрочем, если стук слышен и Тане — это наверняка не они. Значит, Вовка. Тогда все хуже. Правда, в тесном пространстве палатки ему было проще, тут преимущество за ним…
— Тань, скорей! — заорал хриплый голос. — трубы горят!
— Трубы у него горят… — Она оправила платье и открыла дверь. — Чего тебе?
— А чего есть?
— «Топаз».
— Давай. Тань, а может, компанию составишь?
— Ну тебя!
— Ну Та-а-ань!
— Иди давай, — негромко сказал Кир.
— Понял, — ответили снаружи. В следующую секунду Таня вскочила в палатку, захлопнула за собой дверь:
— Ну козлы…
Она уселась у ног Кира, прямо на пол.
— Слушай, Сереж… Ведь можно хороший протез, а?
— У меня хороший. По лицензии.
— Ой, знаю я эти лицензии… Давай хороший, а? Деньги есть.
— У меня тоже.
— Ой, правда, чего это я… Ты же там штуку в день получал, да?
Вот это его царапнуло. Про штуку она сказала с уважением. И даже если уважение относилось к нему, а не к штуке — все равно плохо. Нельзя уважать человека за то, что он на войне получает штуку. За войну — можно, за штуку — нельзя. Впрочем, если бы он не был на войне, тоже бы сейчас, небось, все мерил в штуках. Поэтому он и остался на войне, но никому нельзя было это объяснить.
Таня вернулась к нему на колени и поцеловала в нос, потом в губы, потом снова погладила по голове.
— Ничего ты не понимаешь, — снова сказала она.
— Я пойду, Тань.
— Куда?
— Домой.
— Да посиди! Надо же поговорить, в конце концов!
— Я с матерью еще толком не говорил.
— А, — вздохнула она. — Ну, тогда иди.
Это его еще больше обидело. Он думал, она будет его удерживать.
— Сереж!
— Что? — обернулся он с надеждой, которую не сумел спрятать.
— Ты думаешь, я из-за ноги?
— Да ладно, Тань.
— Ты думаешь, у нас… все, да?
— Да это не я думаю, Тань. Это ты сама думаешь.
— Нет, ты что! Кир, если б ты не ушел… или если б хоть вовремя пришел… Кир, я бы никогда, ни на кого…
С чего это она называет меня Киром, подумал Кир, никогда ведь этого не было. Это наше, ротное. Почему Кир?
— Почему Кир? — спросил он. — Меня в роте так звали.
— Ну, наверное, ты писал… или услышала где-то… Не обижайся, Сереж. Тебе не нравится?
— Не привык просто. Ладно, я завтра зайду.
— Ну давай.
Он спрыгнул на землю. Игорь с Никичем так и стояли около кустов. Эти не предадут, не бросят… не могут… Вот и все, на кого я могу положиться. Тоска, блядь. Вилы.
Таня высунулась из палатки.
— Пока, мальчики! — крикнула она.
