Илья Вергасов - Крымские тетради
— Давай! — охотно соглашается Тамарлы.
Не спит и Мошкарин, спрашивает у комиссара Белобродского:
— Как думаешь: куда пропал Степа?
— Да ты поспокойнее. Была бы опасность — предупредил бы, точь-в-точь.
Командир молчит. За землянкой посвистывает декабрьский ветер. Морозно — дух захватывает. Генерал подбадривает:
— Фрицы слишком любят себя. Не придут в такую холодяку.
И вдруг самый дальний пункт наблюдения тревожно доносит:
— Внизу шумят машины!
Петр Коваль бежит к наблюдателям, слушает.
Чу, ветер доносит звуки. Да, точно — машины приближаются к горным деревушкам Биюк-Узень-Баш и Кучук-Узень-Баш.
Тревога!
Отряд выскакивает из теплых землянок. Морозище — насквозь пробирает.
Партизанский секрет, выставленный на километр от штаба, настораживается:
— Вроде кашлянул кто-то.
— Тихо.
И вдруг из предрассветного полумрака вырастает цепь карателей. И еще одна цепь, со стороны Ай-Петринского плато.
Мошкарин приказывает Ковалю:
— Задержать во что бы то ни стало!
— Задержу!
Над молчаливой и сонной яйлой еще не раздалось ни единого выстрела, но борьба уже шла.
Генерал молча выслушивает доклады.
Мошкарин предлагает:
— Товарищ генерал, прошу отойти на запасные позиции.
— А ты?
— Организую оборону и выйду к вам, на правый фланг. Там нужно опередить немцев, не допустить окружения.
— Одобряю!
Генерал со своей группой начал отход.
Мошкарин побывал на боевой позиции Петра Коваля.
— Здесь остается начальник штаба Тамарлы. Любой ценой задержи, Петро, карателей! Я буду на правом фланге — оттуда немцев не жди, не пущу.
— Есть! Прощай, командир.
Группа Коваля занимала удобную позицию — у опушки мелкого дубняка, выклинившегося из лесного массива.
Фашисты шли на сближение не торопясь, надеясь застать отряд врасплох.
Вот уж до их авангарда рукой подать. Видны каски, заиндевелые воротники, глаза, со страхом ощупывающие мелкий кустарник.
— Огонь! — приказал Коваль.
Били в упор. Строчил из немецкого автомата часовщик Кулинич. На выбор бил политрук Кучер. Рядом с ним примостился парторг отряда Иван Андреевич Подопригора, бывший лектор Ялтинского горкома партии, больной туберкулезом, но давно позабывший о своей болезни. Беда иногда вылечивает то, что не могут вылечить врачи.
Фашистский авангард как ветром сдуло, большинство его было уничтожено.
Это отрезвило немцев, но ненадолго. Их оказалось несметное число, и у них был железный приказ: отряд уничтожить!
По землянкам стали бить горные пушки, минометы.
Врач Фадеева и медицинская сестра Тамара Ренц спасали раненых, обмороженных. Пекарь Седых закричал:
— Идите на линию огня, там вы нужнее. Слышите?!
Фадеева ушла, а Тамара осталась выносить раненых.
Атака!
Вал неудержимый, цепь за цепью на лагерь. Местами вспыхивала рукопашная схватка.
Тамарлы прислушивался к правому флангу — не дай бог оттуда немцы!
Но пока там тихо. Значит, все-таки выход есть.
— Хлопцы, на северо-восток, к скалам!
Партизаны начали отходить.
Отстреливаясь, поднимались к оледенелым скалам. Тамарлы следил за тем, чтобы ни одного раненого не осталось в лагере.
— Николай Николаевич, и вам пора!
— Хорошо, хорошо! Я сейчас.
Рядом разорвалась мина, осколком убило старого штабс-капитана наповал. К нему бросилась врач Фадеева, но пуля настигла и ее, когда она склонилась над трупом.
Парторг Подопригора и Петр Коваль уводили отряд все восточнее и восточнее, опасаясь, что на правом фланге вот-вот появятся каратели. Тогда полное окружение…
— Скорее, скорее! — подгонял партизан политрук Кучер.
Вдруг на далеком фланге, куда отошли генерал Аверкин и Мошкарин, вспыхнула ожесточенная стрельба.
— Наши! — сказал Подопригора, не останавливаясь.
Стрельба на фланге была короткой.
Отряд выходил в безопасное место.
…Только спустя четыре часа после боя в лагере с разрушенными землянками, со следами ожесточенной схватки появился начальник разведки Степан Становский.
Он натыкался на трупы, лежавшие под снегом, кричал:
— Кто есть живой?
Становский обнаружил раненного в шею разрывной пулей часовщика Василия Кулинича.
Долго искали следы генерала Аверкина, Мошкарина и тех, кто с ними отходил, кто не дал сомкнуться кольцу окружения, кто, по существу, помог сохранить главные силы отряда.
Останки генерала Дмитрия Ивановича Аверкина, Дмитрия Мошкарина, комиссара отряда Белобродского и всех, кто был с ними, обнаружили через многие дни на спуске Бештекнэ.
Какая трагедия здесь разыгралась?
Свидетелей не осталось. Горы молчали.
* * *А Митин жил. Митин знал не только место расположения Ялтинского отряда. Пока Митин жив, покоя отрядам у яйлы не жди.
Становский! За тобой Митин!
Карательная экспедиция на Ялтинский отряд недешево обошлась генералу Цапу. До ста убитых солдат и офицеров. На окраине Ялты появилось новое немецкое кладбище.
13«Шеф Никитского ботанического сада профессор Щербаков»!
«Бургомистр города Ялты знаменитый и почетный хирург Василевский»!
«Интеллигенция Ялты с почтением выслушала доклад майора фон Краузе о развитии искусства в великом рейхе»!
Это с газетах, в частности в издаваемой в Симферополе на русском языке, но с немецким названием «Штимме дер Крим».
«Инженер-механик Коньков делился с немецкими инженерами опытом использования малоемких котлов в процессе виноделия»!
Читаю — и волосы дыбом! Что ни фамилия — знакомый.
«Бывший лейб-медик русского царя известный заслуженный профессор Николай Федорович Голубов принял ученых коллег из Берлинского института»!
«Господин Петражицкий провел дегустацию вин в бывшем Ливадийском имении»!
Поначалу эти новости как обухом по голове.
Нет ничего выше человеческого доверия.
Вот ты, например, знаешь, что перед тобой бывший русский помещик. Он перед тобой, человеком, который впервые облачился в фабричные штаны великовозрастным парнем, чай внакладку выпил, когда было шестнадцать лет, по-настоящему стал наедаться на армейской службе. Ты знаешь, что у села Никиты, где сейчас ворота в сад, лежит бывшая земля этого помещика, рядом подвал для вин, просторный дом. Это все принадлежало ему, пока революция не отняла.
И все-таки ты уважаешь бывшего помещика, уважаешь потому, что он нужный человек, великий специалист по виноделию, по его книгам учатся студенты, его советы дороже золота. Он стар, сед, его мучают подагра, сердцебиение, годы гнут к земле, но он держится, мотается между Симферополем и Ялтой по горным дорогам, молодо спорит со студентами, подтрунивает над нами, «новоиспеченными Эдисонами» — меня и Родионова он так однажды окрестил, — подбадривает сына Петра, человека талантливого.
Одним словом, профессор Михаил Федорович Щербаков заслуженно пользовался нашим доверием.
И вот когда на землю твою пришли фашисты, он, профессор, как будто без нажима со стороны, по собственной воле становится шефом Никитского ботанического сада, находит добрые слова для оккупантов, что-то бормочет о древней немецкой культуре и гуманизме.
Петр Щербаков, сын профессора и мой товарищ, добровольно ушел на фронт. Он беспокоился об отце, написал мне письмо: узнай, как там старик, какие у него планы?
Исполняя просьбу товарища, я встретился с профессором. Встреча была в разгар эвакуации, и разговор наш начался на эту тему. Он и кончился на ней.
— В какие края собираетесь эвакуироваться, товарищ профессор?
— Стар я для таких моционов.
— Но фашисты могут прийти и сюда!
— Фашистов, сынок, не знаю, а с немцами встречался, знал ученых, музыкантов, врачей.
Ах, как больно резанули меня профессорские слова. Я быстренько ретировался. Обидно стало, видите ли, за простоту нашу. На память пришла поговорка: «Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит».
Немецкий шеф!
О демагогических шагах оккупационных властей у нас мало что знают и пишут. Чаще мы признаем лишь одно: вошли фашисты — жди виселиц.
Да, виселица — фашистский герб. Не случайно их знак — свастика, контуры перекрещенных виселиц.
Но было в арсенале у немцев кое-что и другое.
Майор Краузе первым нанес визит профессору Щербакову. Он поблагодарил русского ученого за книгу, которая и для немецких виноделов была настольной.
Майор из семьи рейнских виноделов, его отец встречался с профессором Щербаковым на всемирной дегустации вин.
Нет, майор не настолько глуп, чтобы предложить профессору его бывшие земли, подвалы, дом. Он знает, что значит профессор для крымского виноделия, с какой самоотверженностью учил советских студентов.
