Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Слушая Ивана Никитича, Миша и Гаврик смотрели на рыжую пойму, по которой между белобокими холмами извивался Миус, убегая к азовским берегам. Миша радовался, что вот эта холмистая степная земля давала приют гонимым людям, что Миус вставал крепостью на пути царя и помещиков.
Острый глаз Гаврика за Миусом видел столбы силовой линии, идущей из Донбасса. Эти столбы в его живом воображении стали всадниками и вытянулись в бесконечно движущуюся цепь. Конечно, это была запорожская конница. Не видя артиллерии и танков, Гаврик сожалел об этом: ведь тогда можно было бы по тем, что гнались за подневольными, ударить раз-другой из дальнобойных или пустить на них из засады несколько танков.
…Дорога уже поднялась на бугристую вершину водораздела между Миусом и Самбеком. Левее завиднелись высоты Самбека — место недавних кровавых сражений с немецко-фашистскими захватчиками. Между холмами стеной вставали темно-серые, высохшие травы. Все чаще теперь попадались желтые рытвины — следы разорвавшихся бомб и снарядов. Сбоку проселка валялись простреленные и на месте прострела густо поржавевшие каски, пулеметы без колес, колеса без пулеметов. Спутанная колючая проволока лежала ворохами и под набегающим ветром изгибалась, как живая. На высоченной фашистской пушке, устремленной в степное примиусское и присамбекское небо, каркала ворона.
Иван Никитич шел рядом с повозкой, забыв про сидевших в ней Мишу и Гаврика. Изредка поглядывая по сторонам, он все больше погружался в какие-то свои мысли. Очнувшись, он велел ребятам попроворней привязать лошадей к каркасу сгоревшей машины и следовать за ним.
Все трое молча пошли в сторону от дороги, к небольшому деревянному обелиску, стоявшему недалеко от высокого кургана и рядом с большой братской могилой. Обелиск был наспех сбит из первых попавшихся жиденьких дощечек. Это была пирамидка с пятиконечной звездой на усеченной вершине. Еще свежа была надпись: «Мы не забудем наших освободителей от фашизма, героев Миуса и Самбека».
Иван Никитич, подойдя к обелиску, снял треух, и ребята поспешили сделать то же самое.
Старый плотник не сразу заговорил:
— Им, что положили головы за советскую землю, этим богатырям, разве ж такой памятник по заслугам?!
Потом Иван Никитич сказал, что не мешало бы на могилу положить свежей травы, и пока он измерял маленький кирпичный фундамент обелиска, его граненый шпиль, что-то задумчиво высчитывая и записывая в свою потрепанную книжечку, Миша и Гаврик, нарвав свежего пырея, посыпали им братскую могилу, и комковатая глинистая насыпь запестрела, как прошитая зелеными нитками.
— А теперь пойдем туда.
Иван Никитич стал торопливо подниматься на соседний с обелиском высокий курган с песчаной макушкой, усеянной мелкими голышами.
— Дедушка, вот бы где стоять памятнику, — сказал Миша, когда они со старым плотником поднялись на вершину кургана.
Отсюда открывался вид на морской залив, испещренный темными точками рыбачьих лодок, на трубы заводской окраины Города-на-Мысу, на самый город, дома которого, тесно сгрудившись, заглядывали друг через друга на синеву моря… По грейду, проходившему далеко внизу, по обочинам самбекских холмов, то и дело пробегали автомашины из Ростова в Город-на-Мысу и обратно. На изгибах дороги стекла кабин, отражая холодноватый свет низкого осеннего солнца, ослепительно вспыхивали и гасли.
— Согласен с тобой, Михайла, — сказал старик и, обратившись к Гаврику, спросил его: — А ты, Гаврик, как думаешь?
Побледневший, сосредоточенный Гаврик был далек от того места, на котором стоял. Он даже вздрогнул, удивившись, что им кто-то заинтересовался.
— Лучшего места, дедушка, не придумать. Издалека всем будет видно. Будут глядеть и вспоминать. Это же солдаты и командиры…
На склоне кургана неожиданно грянул взрыв. Черным облаком взметнулся дым, снизу и с боков разрисованный гневными изгибами желтого пламени. Вслед за взрывом и облаком дыма из травы поднялся человек в защитной стеганке, в пилотке, в наушниках, от которых тянулся шнур к длинному шесту. Этот шест заканчивался чем-то похожим не то на сачок, не то на обруч, затянутый сеткой.
— Разминер! — обрадовался Миша.
— Не разминер, а минер, — поправил его Гаврик.
— Сущая правда! Один тут со смертью воюет! — отозвался внезапно повеселевший старик. — Вот кого и спросим, как там, на склоне к морю, не опасно нам с коровами. — И Иван Никитич стал спускаться с вершины кургана, а минер, заметив, что старик хочет о чем-то спросить его, поднялся по склону повыше, и они заговорили.
Здороваясь с минером, старый плотник снял треушку и низко поклонился:
— Здравствуй, дорогой товарищ! Успеха тебе в работе!
— Спасибо, папаша! Пока здравствую, и охота долго здравствовать!
— Работенка твоя, сынок, упущений не любит!
— Да, упустишь — не поймаешь!
Минер был молодой, светло-русый, пилотка у него была немного сбита набок.
— Не будем, папаша, раньше времени помирать. Сначала надо очистить землю, вспахать ее, чтоб зазеленела…
— Обязательно чтоб зазеленела, — одобрил Иван Никитич. И тут же задал интересующий его вопрос.
— А, так это вы из Сальских степей с коровами… и ваши коровы на ферме колхоза «Передовик»… Василий Александрович еще с утра предупреждал меня… Проверил, папаша! Проверил!.. А все-таки там, на спуске, с коровами надо построже, чтоб по сторонам не бродили… — проговорил минер, поправил пилотку и стал спускаться по обочине кургана.
…Уже давно ребята со своим стариком тряслись в быстро катившейся повозке, уже давно остался позади курган с песчаной макушкой, а Иван Никитич, оглядываясь на сзади привязанного коня, тащившего бедарку, изредка повторял, точно разговаривая с собой:
— Экий парень этот минер!
— Дедушка, вы ж его мало знаете? — спросил Миша.
Иван Никитич, казалось, не услышал этого вопроса, но когда позади, за морем сорных трав, раздался очередной раскатистый гул, будто кто-то прокатил каменную скалу по огромным ступеням, старик сказал:
— Дело у этого минера вон какое громкое. Этот человек, Михайла, ходит по краю пропасти и за тебя, и за меня, и за Гаврика… Чего же его долго проверять-то?! Вон видите — там, где он очистил, уже зачернело, а потом зазеленеет!
Вдалеке, на одном из холмов, которыми так богата примиусская степь, показалась мельница с сильно укороченным верхним крылом, с пробитой боковиной.
О чем-то задумавшись, Иван Никитич заметил ребятам:
— На нашей земле что ни шаг, то память о героях…
Повозка бежала навстречу большому массиву поднятой зяби. Несмотря на то, что зябь была черной, ее чернота радовала глаз зарождающейся жизнью, надеждой на завтрашний день.
— Гаврик, подгоняй коней повеселей! Хотя ферма недалеко тут, за зябью, вон за теми тракторами, а все-таки поспешай. Ведь завтра ждут нас в колхозе, а впереди еще трудные километры, — построжев, заметил старик.
* * *Последние километры дороги и в самом деле оказались самыми трудными. За ночь, проведенную на ферме, ветер снова переменил направление и дул теперь не с запада, а с северо-запада. С лиловых туч, низко повисших над присамбекскими суглинистыми холмами, иногда срывался редкий, сухой снег. Узкими молочными ручейками катился он по проселку и, сбиваясь с прямого пути, исчезал в сухостойных травах.
Иван Никитич с подводами находился все время впереди быстро идущего стада коров. Он управлял лошадьми, стоя в повозке. Он часто оглядывался и, по обыкновению, разговаривал с ребятами так, будто Миша и Гаврик всегда были самыми непослушными и самыми бестолковыми его помощниками:
— Сколько раз вам говорить — держите с боков! Ни шагу в сторону! Зеваете!
Старик становился еще крикливей, когда замечал слева от проселка остовы подорванных машин, желтые пояса противотанковых рвов и траншей.
Подчиняясь беспокойному характеру Ивана Никитича, ребята сновали с боков стада, не успевая даже обмолвиться короткими словами, хотя бы по поводу того, что они уже ступили на землю своего Первомайского колхоза, что вон уже близко Город-на-Мысу, что трубы заводов, похожие на огромные зенитные пушки, бросают клочья дыма на залив, а в заливе нынче волны какие-то полосатые.
Стесненное с трех сторон стадо шло спорым шагом. Стоило большого труда поспевать за ним: мешали сорняки, и ребята брели по ним, как по хрустящим сугробам. На беду, старик оказался непредусмотрительным: сославшись на холод, он распорядился обуть валенки, и они сильно затрудняли движение.
Гаврик все яснее замечал, что Мише значительно трудней, чем ему: у него телята, которые мешают быстрей поворачиваться.
— Михайла, тебе нянька нужна? За что ты можешь отвечать?!
Голос старика точно подстегивает Гаврика. Он проскакивает через сутолоку стада.
