Бела Иллеш - Обретение Родины
Визит был назначен на восемь часов. Чтобы позвонить на квартиру генерал-полковника ровно в двадцать ноль-ноль, Давыденко с Олднером минут десять прогуливались по городу.
За проведенную в Дебрецене неделю Бела Миклош заметно преобразился.
«Он стал увереннее и решительнее», — подумал Володя, оценивая происшедшую в Миклоше перемену.
Рассказав о подготовке к выборам, Миклош перешел к двум кардинальным задачам, которые должны встать перед будущим правительством. С первой из них, объявлением войны немцам, он не только целиком соглашался, но и сам желал начать эту войну. Со второй задачей, проведением земельной реформы, он лишь примирился.
— Это неизбежно, — выразился Миклош по поводу готовящегося раздела земли.
И в голосе его прозвучали если не грустные, то, во всяком случае, далеко не веселые нотки.
Выпить чашку черного кофе зашел к генерал-полковнику граф Телеки. Он не рассчитывал встретить у кандидата в премьеры посетителей, однако вопреки своему обыкновению весьма быстро освоился с чуждой ему компанией и, услыхав, что хозяин и гости говорят о земельной реформе, немедленно включился в общую беседу. По тому, как гладко и продуманно выразил он свое мнение относительно этого вопроса, было ясно, что за последнее время граф многое передумал.
— Это неизбежно! — как и Миклош, сказал он о земельной реформе. — Но мы всего только выполняем в данном случае роль сейсмографа, который фиксирует землетрясение, но не производит его.
Телеки одним глотком осушил чашечку горячего кофе и, довольный, что нашел себе слушателей, продолжал:
— Земли людей, за которыми числятся заслуги, все равно, — политические или в антинемецкой войне, будут от раздела освобождены. Мера чрезвычайно правильная, она до известной степени сможет оградить от крайностей, к которым, к сожалению, весьма склонен наш народ. Боюсь, однако, что крайности и перегибы все-таки неизбежны. Но хочется надеяться, что все допущенные сейчас несправедливости и злоупотребления в дальнейшем, в более спокойной обстановке, будут исправлены.
Пока Володя Олднер переводил подполковнику Давыденко слова Телеки, маленький граф сообщил Миклошу цель своего прихода.
— Я хотел тебя предупредить, Бела, что нынче днем нас с тобой едва не забаллотировали в Национальное собрание.
— Забаллотировали? — встрепенулся Миклош. — Каким образом?
— Провалить не провалили, но сделать это собирались. Полтора часа назад на заседании Национального комитата, где, как тебе известно, происходит выдвижение кандидатов, были названы твоя и моя кандидатуры. Тут поднялся некий адвокатишка, представитель не то гражданско-демократической, не то гражданско-радикальной партии — что за птица, точно не знаю, — и от имени демократии выразил протест против избрания в Национальное собрание генерал-полковника и графа. К нему также присоединился один социал-демократ, владелец мельницы…
— Ну и как?.. Что было дальше?.. — сгорая от нетерпения, спрашивал Миклош.
— Все-таки избрали. За нас выступил какой-то коммунист. Он заявил, что национальное единство есть истинная демократия… Красиво сказано, не правда ли, Бела? Сам Кошут не сказал бы лучше.
— Сказать красиво нетрудно! — ответил Миклош. — Важнее, что нас избрали.
После разговора с Миклошем Телеки рассказал старшему лейтенанту Олднеру историю здания, в котором они сейчас распивали черный кофе. Дом был построен двадцать пять лет тому назад, на месте другого, давно разобранного — того самого, где в 1711 году доверенное лицо Ференца Ракоци II Шандор Каройи и представитель австрийского императора Янош Палфи договорились о количестве земельных угодий, замков и тысяч золотых, которые получит Каройи от императора за предательство Ракоци и капитуляцию куруцев.
— И вот теперь в том же самом доме составляется закон о разделе земли! — кичась своими познаниями, воскликнул Телеки. Эта гордость заставила его даже на несколько мгновений забыть о самом значении рождающегося в этих стенах закона.
— Тем не менее, — мягко заметил Володя, — все еще находятся люди, встающие на защиту крупного землевладения, в том числе и неприкосновенности десятков тысяч хольдов, принадлежащих ныне потомкам Шандора Каройи.
Граф Телеки сразу перевел разговор на погоду, к счастью, удивительно — не по времени — теплую.
В половине одиннадцатого Давыденко и Олднер откланялись. Подполковник отправился домой, а Володя заглянул на минутку в гостиницу «Золотой бык».
В залитом электрическим светом, наполненном уютным теплом зале ресторана, за столиками, накрытыми белыми скатертями, сидела масса народу. Одетые в черное официанты вьюном вертелись, разнося снедь и питье. За одним из столов председательствовал Фараго. Он восседал в компании нескольких офицеров, среди которых Володя приметил подполковника Чукаши-Хекта, а также многочисленных чиновников местного муниципалитета. За другим, большим круглым столом разместились Янош Вёрёш, его жена, сын и бургомистр города Дебрецена. В углу, за столиком, почти скрытым от посторонних глаз развесистой пальмой, о чем-то шептались полковник Кери и толстый католический священник, посланец в Национальное собрание от избирателей Сегеда.
Но большую часть столов в этом зале занимали приезжие, которые прибыли в Дебрецен по делам, связанным или с разделом земли, или с выборами в Национальное собрание. Тут было очень много крестьян и немало рабочих. Те и другие старались расположиться подальше от занятых генералами столов. Под их столами и около стульев лежали многочисленные узлы, свертки, сумки, солдатские заплечные мешки и рюкзаки, свидетельствовавшие, что все эти приехавшие из провинции люди не имели времени даже подыскать себе жилье. Еду они захватили, конечно, с собой, а вот напитки приходилось теперь заказывать.
Тех, кого искал Володя, в «Золотом быке» не оказалось. Он поэтому не присел за столик, а только кивнул издали кое-кому из знакомых и сразу ушел. Он решил забежать еще в дом на улице Яноша Араня, где помещался городской комитет партии.
Небо сплошь покрыто низкими, мрачными, густыми тучами. Они неподвижны, нависая, как железобетонный потолок крепостных сооружений. Где-то очень высоко над ними гудит самолет.
«Наш!» — определяет Володя, прислушиваясь к ритму мотора.
По самой середине мостовой, как по ничейной полосе между двумя линиями фронта, настороженно и неспеша движется красноармейский патруль. В отдалении, трудно даже точно определить, где и на каком расстоянии, слышен крик:
— Помогите! Помогите!
В руке командира патруля вспыхивает электрический фонарик. Его лучи сосредоточенно ощупывают руины. Раздается твердая короткая команда. Четыре бойца бегут туда, откуда донесся вопль о помощи.
Перед домом на улице Араня стоят два вооруженных партизана. Они требуют предъявить документы. Володя показывает свое удостоверение и смеется. Часовые отдают ему честь.
Снаружи двухэтажное здание тонет во мраке. Но внутри освещен каждый его уголок. Дом полон жизни.
Приезжают и уезжают связные-мотоциклисты. Они шумливы и веселы.
Грузовики подвозят с периферии делегатов, а в обратный рейс уходят с кипами книг и другими печатными изданиями, которые нужно доставить в те самые города и села, откуда только что приехали делегаты.
В одной из комнат несколько человек трудятся над статьей. В другой кто-то диктует письмо. В третьей пятеро железнодорожников из-под Сегеда, которые прибыли сюда поздним вечером, рассказывают о положении в своем районе. Еще в одном помещении получает инструкции какой-то каменщик, отправляющийся на рассвете в Кечкемет. Дальше недавно демобилизованная Юлия Сабо читает доклад одиннадцати землекопам из-под Цегледа. В шестой комнате… в седьмой, восьмой… В каждом уголке этого дома кипит работа, бурлит жизнь. Всюду снуют люди: рабочие, крестьяне, интеллигенция, штатские, солдаты.
— Ноев ковчег! — смеясь, говорит Олднеру Юлия Сабо.
— Ну, не совсем! — серьезно отвечает Володя.
— В том смысле, — поясняет Юлия, — что здесь собрано вместе все необходимое для рождения нового мира. Я это хочу сказать…
— Тогда вы правы, — перебивает ее Володя.
Ему и хотелось бы как следует понять, в каком смысле выразилась Юлия, и в то же время не хватает терпения дослушать ее до конца.
Однако Володя и здесь не застал тех, кого искал. Их вообще не было в Дебрецене, они в это время разъехались по освобожденным Красной Армией селам.
* * *Самолет, доставивший Давыденко и Олднера в ставку 4-го Украинского фронта, приземлился на военном аэродроме в Мукачеве. Сейчас на сооруженной в несколько дней летной площадке царило небывалое оживление. С востока почти ежеминутно прибывали огромные транспортные самолеты. Целые батальоны солдат работали на их разгрузке.
