Всеволод Иванов - Проспект Ильича
Но, и тут он оказался, как всегда, оригинальным.
Вдруг Дедлов возвысил голос и пронзительным тенорком торопливо стал рассказывать о нововведениях, которые он предлагает ввести. Все даже сразу и не поняли смысл этих нововведений, вся система которых, — уже утвержденная высшими инстанциями, — оказалась хорошо продуманными и сведенными воедино мелкими улучшениями.
Ведь все же предполагали, что он огласит им по меньшей мере теоретически сейчас же осуществимую идею ракетного снаряда!
Они вслушались.
Система Дедлова вводила огромные упрощения в производство, и когда он сказал, — очень скромно, мимоходом, — что при удачном осуществлении его системы возможно увеличение производства противотанковых пушек в двадцать раз, — зааплодировали даже стенографистки!
Рамаданов торопливо перебирал руками по столу. Сердце у него билось так сильно, что это видно было по его лицу. «Замечательно, замечательно!» — говорил весь вид его и живые его движения.
— Всякое техническое нововведение только тогда может быть пригодным для массового изготовления, — вернулся ученый к тому, с чего он начал свою речь, — когда в результате общего развития производительных сил создадутся необходимые для этого средства производства и выработается соответствующая организация труда.
Взор его, как показалось Матвею, остановился на нем. Что спрашивал этот взор? Что он знал? Что он видел?.. И в ту же минуту, Матвей вспомнил статьи в газетах, призывавшие рабочих к усиленному стахановскому труду, выступления ораторов на производственных собраниях, кампанию в многотиражке заводской, вспомнил он, кому принадлежат те слова, которые он часто повторял: «Война ведется не только людьми, война ведется огромным количеством предметов вооружения!» Эти слова принадлежали Дeдлову. Матвей читал их в газетной статье, подготовлявшей сегодняшнее заседание. И сейчас взор Дедлова спрашивал: «Ну, и что же вы, дорогой Матвей Потапыч, ответите на эти слова?»
Всем известно, как в полевом шпате преломляется луч солнца, обнаруживая свой спектр. Точно так же во взоре, устремленном на него Дедловым, преломилась и обнаружила свой спектр душа Матвея, его творчество. Это произошло, правда, не в то мгновение, когда Дедлов ласково взглянул на смуглое лицо рабочего, его серьезные глаза и сильно раскрытые полные губы, это произошло позже через день, через два, но вызвано это было взором, вопросительным, ученого.
Деталь, разработанная конструкторами, «1-10», которую вырабатывал на своем станке Матвей, входила в систему улучшений, придуманную Дедловым. Он только снял с нее два-три ненужных изгиба, улучшив ее, но тем не менее, деталь «1-10» требовала большого труда. Рабочий за смену делал при сильном напряжении, едва ли пятьдесят-шестьдесят деталей.
Матвей изменил весь технологический процесс обработки детали на фрезерном станке! Матвей ввел три, казалось бы, пустячных приспособления, и всем почудилось, что станок как бы дрогнул от творческого толчка, как вздрагивает человек от прикосновения к электрическому току. Мы не будем входить в сущность приспособления, о нем лучше всего прочесть в листовках Центрального технического кабинета при НКВ — «Опыт заводов», листовка «Приспособления Матвея Кавалева», но, если попытаться сказать о них общими словами, то достаточно будет написать, что Кавалев, вместо одной фрезы, смог установить несколько, и притом, в такой искусной простоте, что люди только развели руками. Обработка деталей за его станком сразу же поднялась до четырехсот штук в смену.
Через неделю Матвей, вместе с конструктором Койшауровым, разработал еще одно приспособление к станку, — деталей в день он выпускал теперь 940. Прошло четыре дня. Деталей из его станка выходило уже 1300!..
Вскоре, после рекорда в 1300, Полина присутствовала при том, как Матвей передавал свой станок Петру Cварге, тяжкобровому, угловатому человеку, стоявшему за соседним, порядком устаревшим станком. Сам Матвей с этого дня назначался мастером.
Сварга, так же как и Матвей, относился к Полине тепло и почти по-отцовски. Полина, с не меньшим рвением, согласилась помогать Сварге, — и однако ей жаль было расставаться с Матвеем, хотя он никуда и не уходил и мастером его ставили на том же участке, где он раньше работал у станка. Сварга был превосходный работник, приспособления Матвея он использовал достойно, — станок, таким образом, попадал в настоящие руки, — и все же Полина думала, что «то, да не то». Иногда Матвей был груб, иногда так весел, что веселье это казалось неуместным и наигранным, иногда грустен чрез меру, но всегда в нем чувствовалось что-то большое, крылатое и умное. Быть в дружеских или даже в полудружеских отношениях, как в случае Полины, с таким человеком приятно и мило, а, главное, всегда возвышающе. Вот почему Полина сожалела, что Матвей отошел от станка. Она понимала, что в интересах завода важнее иметь Матвея командиром, чем солдатом, — хотя бы и крайне искусным, — но тем не менее ей думалось, что Матвею лучше бы стоять у станка: «А вдруг он просыплется?»
Матвей не «просыпался». Наоборот. Едва он получил участок, как заметно поднялась производительность у станков, стал равномерно поступать к ним материал, да и деталь орудия «1-10» словно бы повеселев, казалась тоньше, изящнее. Однажды Петр Сварга, с гордостью указывая Полине на великолепное орудие, которое катили мимо них, сказал:
— Замечаешь нашу деталь? Полковничья!
И в его словах звучало нечто такое, чего, как подумалось Полине, ей не высказать никогда, не пропеть, да и не понять, пожалуй: очень уж это было кровно близко Сварге и его друзьям, а Полине казалось чуточку напыщенным. Напыщенность эту объясняли и оправдывали присутствие, голос, походка и весь пыл Матвея, а теперь, когда его не было, Полине думалось: «Aктеры есть, а нету автора». Вот тогда-то впервые ей показался поступок ее — приезд на завод, поступление и, особенно то, что она смолчала и не разъяснила Матвею его ошибку об «уличной», — легкомысленным, непродуманным и неправильным. Но, тотчас же она спрашивала себя: «Следовательно, если б не было уличной встречи с Матвеем, случайной встречи, я бы не осталась в городе?» И она отвечала: «Нет, осталась бы». И она спрашивала: «А, следовательно?» Но она не находила ответа.
Глава десятая
Бронников, парторг завода, читал свою статью, написанную для областной газеты:
— Правильно отмечает «Правда» в одной из своих статей: «Экономическая эффективность изобретений и рационализаторских предложений зависит от масштаба их применения. Ни в коем случае нельзя допускать, чтоб ценнейшие изобретения и рационализаторские предложения являлись цеховой собственностью предприятий. Возьмем, например, рационализаторское предложение Матвея Кавалева…»
Рамаданов поглядел в старательное лицо парторга и подумал:
«Хороший человек Бронников, и цитата хорошая, но все же статья скучная. Почему, чем старательнее и деловитее человек, тем скучнее и длиннее его статьи?..»
Бронников продолжал:
— …Пример Матвея Кавалева подхвачен стахановцами СХМ. Бригада Севрюка дала 342 %. Бригада Киянова добилась сверхотличной настройки станков. Все помнят, что фронт требует высокой производительности труда!..
В окна заводоуправления врывался шум гигантского завода. И, будто сердце завода, отсчитывал правильные удары паровой молот. Цеха, каждый своим голосом, давали о себе знать. Рамаданов мысленно проходил по этим цехам. В каждом из них вывешены большие плакаты, поздравлявшие стахановцев с трудовыми победами. Любое слово этих плакатов говорило, что система Дедлова не только привилась на заводе, окрылила его, но и что завод имеет полное право выставить ее напоказ. Об этом самом же в завуалированной форме говорилось в статье «Правды», которая лежала под руками директора Рамаданова. Об этом же говорили все заведующие отделами, выступавшие с сообщениями, что и как они делают для проведения системы Дедлова.
Ларион Осипович Рамаданов мог быть доволен за систему Дедлова. Похоже, что она оправдает себя… И, тем не менее, он был огорчен чрезвычайно. Он еще не показал своим ближайшим сотрудникам только что полученный приказ. Они продолжали говорить свое, и слова их теперь, еще недавно такие красочные, казались ему сейчас серыми и одноцветными, как полог палатки в дождливый день над головою. Вот взять хотя бы того же Короткова. Ну, чего он там бубнит?
— Наши советские изобретатели и рационализаторы делают большие дела. В историю Отечественной войны они войдут как пламенные патриоты своей родины, всем своим творчеством, дерзостью своей мысли, пытливостью своего ума, способствовавшие разгрому ненавистных захватчиков! Возьмем биографию Матвея Кавалева…
Рамаданов прошел к шкафу, на боку которого висела его шинель. Он накинул ее на плечи. Сидевшие за столом посмотрели на него. Жар отягчал их, и, пожалуй, они даже завидовали знобливости директора.
