Олег Татарченков - Группа сопровождения
Игорь вытащил сигарету и подумал: «Стоит сухая погода, а залепили явно сырым комком. Что, специально грязь вон из того ровика брали?» Он усмехнулся этим мыслям, обозвав себя «Шерлоком Холмсом с его дедуктивным методом». И объяснил происхождение комка грязи гораздо прозаичнее: на эту заброшенную часть кладбища давно никто не заглядывал. Памятник перевернули гораздо раньше и только теперь кто-то из местных, случайно завернув сюда, обнаружил растерзанную могилу.
Журналист бросил окурок под каблук и поднялся: участковый показал ему избу, в которой жил ныне покойный Кружкин, и Уфимцев, чувствуя себя настоящим опером, отправился к ней для осмотра. Однако в глубине его души росло ощущение, что все это — всего лишь игры, командировка затеяна зря и Давицина ждет хороший подарок, когда Игорь вернется с пустыми руками.
Он даже представил себе вежливо-издевательское выражение лица редактора, с которым тот сначала покрутит в руках свои очки, потом с кислой миной водрузит себе на переносицу и кивнет Уфимцеву, этому возомнившему о себе недоделанному журналисту: «Ну, ладно, Игорь, иди работай…»
Дом, в котором два года назад умер Александр Кружкин, представлял собой вросшую в землю по самые окна избенку с дырявой, покрытой дранкой крышей, и перекошенным, словно старая будка сортира, входом, который деревенские родственники Игоря называли почему-то «мостом». Ставни, как и дверь, были заколочены досками крест на крест. В двух окнах из трех не было стекол.
Уфимцеву, чтобы заглянуть внутрь, понадобилось сильно наклониться — до такой степени земля вобрала в себя этот домишко. Привыкнув к темноте, он сумел разобрать бок давно не беленой русской печи, дощатый, скорее всего самодельный, стол, какие-то осколки на проваленном в несколько местах черном от земли полу (их в этот момент осветил пробравшийся через дырявую крышу солнечный луч) и — все.
«Мда-а, — подумал Игорь, отвернувшись от окна и прислонившись к потемневшему от времени бревенчатому срубу, — Какого хрена меня сюда потянуло? Самым большим трофеем в этом деле будет старый ухват, который я найду, если заберусь в эту нору…»
Уфимцев опять представил физиономию редактора, рассматривающего неудачливого исследователя, и потянулся за сигаретой. Проскользнула мысль, что он слишком много в последнее время курит, но в данный момент смущенной душе казалось просто необходимо закутаться в табачный дым от неприятных предчувствий.
Неприятные предчувствия о проваленной командировке (материал о банде иконников был, конечно, интересен для газеты, но не для Уфимцева) через пару минут трансформировались в ощущения, что он здесь не один. Вскоре корреспондент получил материальное подтверждение этому: за углом вдоль стены кто-то осторожно крался. Если бы Игорь не был в напряженно — взвинченном состоянии, он не обратил внимания на равномерное потрескивание сухой травы. Вскоре потрескивание сменил более явственный хруст: этот «кто-то» наступил на сгнившую доску, отвалившуюся от обшивки крыльца, и тем самым выдал себя с головой.
Уфимцев аккуратно загасил бычок о бревно дома и, стараясь не совершить той же ошибки, что и незнакомец, попятился в противоположную сторону. Незнакомец же, в свою очередь, явно не проходил подготовку разведчика: он вполголоса выругался, на мгновение замер (доска под его ступней жалобно проскрипела) и продолжил свое занятие — шорох шагов снова начал приближаться.
Елозя спиной по стене, словно пробирался по узкому карнизу небоскреба в американском боевике, Игорь быстро преодолел расстояние между последним заколоченным окном и венцом бревен и скрылся за углом. Тут он огляделся.
Слева от него тянулся обширный, заросший высокой травой пустырь с остатками полуразрушенного сарая — бывший огород бывшего хозяина. И в Уфимцеве боролись два желания: дать побыстрее тягу через этот пустырь или все же выяснить, кому это понадобилось знакомиться с ним средь бела дня по законам вестерна.
Пока журналист размышлял на эту тему, время оказалось упущенным. Преследователь нырнул за угол, увидел, что там никого нет, и понял, что его цель могла скрыться только за поворотом. В несколько прыжков он преодолел расстояние, которое до него мелкими шагами покрывал корреспондент, повернул… Игорь едва успел отпрыгнуть назад и отвести руку для удара.
Рука осталась в том же согнутом положении — силы оказались неравны: крепкий бородатый мужик держал перед собой вилы наизготовку, словно винтовку с примкнутым штыком.
Несколько мгновений противники смотрели друг на друга. Уфимцев — несколько обалдело от такого резкого поворота событий («Ничего себе деревенька, — мелькнуло у него в мозгу, — Если такое начало, что же дальше-то будет…»). Мужик — явно оценивающе, словно примериваясь, как будет сподручнее насадить словно сноп на вилы этого худощавого усатого парня в джинсовой курточке и черной сумочкой на плече.
…-Ты кто? — задал наконец Уфимцев резонный вопрос.
— А ты кто? — ответствовал вопросом уже идиотским мужик, которому явно было неизвестно, что культурные люди вопросом на вопрос не отвечают, а нормальные — не бросаются на незнакомцев в штыковую атаку с вилами наперевес.
Впрочем, судя по его озадаченной физиономии, дядя все же пребывал в затруднении: на дворе стояло время явно не военное, и поэтому для того, чтобы поддеть вилами человека, следовало спросить хотя бы его фамилию. Расстановка сил была не в пользу Игоря, поэтому он решил подчиниться обстоятельствам.
— Я — корреспондент из областной газеты. А ты-то кто? — произнес он.
— Корреспондент? — мужик был ошарашен, — Бляха муха, а чего ты здесь делаешь?
— Твое какое дело? — уверенность стала возвращаться к Уфимцеву, понявшему, что колоть вилами его уже не будут.
— А я сосед, — ответил на самый первый вопрос мужик, до которого стала доходить абсурдность ситуации, — Вон там живу…
Он показал на видневшуюся с задворок дома Кружкина часть пейзажа с силикатной стеной дома, фрагментом шиферной крыши и развесистой яблоней. (Игорь успел заметить, что плодов на ней было предостаточно).
— Чо, неужели настоящий корреспондент? — средь зарослей бороды вилоносца появилась недоверчивая улыбка.
— Можешь пощупать… — промолвил Уфимцев.
Он вдруг почувствовал, что устал. Устал до слабости в ногах, до испарины на спине. Хотелось откинуться на стену, съехать по ней на землю и уже оттуда, снизу, смотреть на этого убогого, что кидается на людей с вилами средь белого дня.
— А я подумал, что кто-то из блатных решил сруб облюбовать! — радостно сообщил вилоносец, — А я его уже для себя на дрова определил!
— Так ты что, из-за этих сраных гнилых бревен стал бы человека вилами пороть? — зло спросил Игорь.
Страх прошел. Появилась злость. На этого придурка, на самого себя, на карикатурность ситуации, на дурацкие прятки, в которые играли друг с другом, словно перед невидимой кинокамерой два взрослых и нормальных (по крайней мере за себя Уфимцев ручался) человека. Игорь с нервным смешком представил выезжающую из кустов платформу со штативом, режиссера в кепке, радостно вопящего «Снято!» и — субтильную девицу с хлопушкой, на которой было нарисовано что-то вроде «Сельская новь», «Колхозная быль» или «Деревенская топь».
— Да не… — засмущался мужик, — Попугать только хотел. Блатные у нас вообще обнаглели. А участок этот сельсовет на меня переписал. Так что это моя частная собственность!
Последнюю фразу он произнес едва ли не с гордостью.
«Собственник…. Твою мать!» — подумал Игорь и, чувствуя, что удача не до конца отвернулась от него и пора брать быка за рога, произнес вслух:
— Ты каких блатных имел ввиду?
— Да тех самых, — мужик махнул в сторону, где, как показывал Уфимцеву участковый, находились избы сосланных уголовников, — Работать не хотят. Денег, чтобы дрова купить, нету. Или, просто не хотят на них тратиться. Вот и тырят все деревянное, что не приколочено. А что приколочено, отрывают и тоже тырят… Ты чего здесь потерял, корреспондент? У нас отродясь никого из твоих не было… Извиняюсь, конечно, что на «ты» — заискивающе улыбнулся он.
— Ладно, чего там… — махнул рукой Игорь, — По какому делу, спрашиваешь? По какому делу… Ты хозяина этого дома знал?
— Кружкина-то? Конечно, так вы по его душу?
— По его. Может, расскажешь, что за человек был? — Игорь вынул из кармана пачку сигарет «Элэм» и заметил, что у мужика при виде «городских» сигарет загорелись глаза, — Пойдем присядем, — предложил он, показав на лежащее в желтеющей траве старое бревно.
— Может, домой? — с готовностью предложил сосед Кружкина, — У меня под это дело найдется…
Он растопырил мизинец и большой палец, продемонстрировав символ, известный без перевода всем на территории бывшего СССР.
