Милош Крно - Лавина
— Скотина!
Он вытащил из кармана брюк револьвер и выстрелил в воздух, но молодежь продолжала петь. Схватившись рукой за деревянные перила, он закричал хриплым голосом:
— Молчать! Не смейте петь большевистские песни!
Неожиданно танцующие устремились с круга к трем высоким елям, где столпились люди. Два гардиста, оказавшись среди зевак, бросились бежать, в направлении села. Растрепанный парень в рубахе с засученными рукавами прокладывал себе дорогу в толпе девушек. Пожилая женщина в черном платке тащила за руку дочь и за что-то ей выговаривала. Два корчмаря устремились к елям, держа полные стаканы вина. Третий, толстый как бочка, на которую он забрался, вытаращил глаза, заломил руки и принялся лихорадочно укладывать бутыли с вином в два больших ящика.
Из разношерстной людской толпы раздался вдруг тонкий женский голос:
— Да ведь это наши, словаки!
Линцени забеспокоился: что происходит? Он встал, поднялся на широкий пень и, увидев среди людей группу вооруженных мужчин, прошептал со страхом в голосе:
— Мариенка, пойдем скорей, ведь это…
Сигара вывалилась из его трясущейся руки. Он схватил внучку за локоть и только теперь заметил ее неподвижный взгляд: как загипнотизированная, смотрела она на круг, посреди которого стоял плечистый молодой человек в военной гимнастерке. На боку у него висел револьвер.
— Янко, — прошептала она, и кровь бросилась ей в лицо. — Янко Приесол! Возможно ли это?
Нагнувшись к ней, Линцени увидел в глазах девушки слезы.
— Пойдем, — сказала и она, но ноги не повиновались ей.
Она сидела не шевелясь, бледная как смерть, не видя никого, кроме Янко.
Янко подошел к барабанщику и закричал:
— Играйте же, люди хотят веселиться!
Музыканты как будто очнулись от сна и заиграли чардаш. Пузатый барабанщик с усами непрерывно бил в барабан изо всех сил и лишь в момент, когда его громоздкий инструмент получал передышку, обтирал рукавом своего пожарного мундира вспотевший лоб.
Мариенка увидела, как трое партизан бросились к Людо Соколу. Партизан в форме солдата словацкой армии, в котором она узнала Пятку, приставил к спине Сокола автомат и закричал:
— Ты, пес, пойдешь с нами!
Людо Сокол побледнел как полотно, а когда второй партизан схватил его за плечо, выпучил глаза. Пот градом катился с его лба. Мариенка, избегая его взгляда, шепотом повторила деду:
— Пойдем, дедушка…
Лиыцени хотел было броситься на помощь Соколу, но передумал, схватил Мариенку за руку и голосом, полным ужаса, сказал:
— Смотри, ведут его…
Мариенка не слушала. Когда кто-то закричал, что Сокола ведут на расстрел, она ужаснулась, но потом почувствовала к нему холодное безразличие. В глубине души она даже слегка обрадовалась: если расстреляют, отец оставит ее в покое.
Партизаны вели Сокола мимо стола, где сидел Линцёни с Мариенкой. Пятка подталкивал его автоматом под ребра. Сокол повернул свое позеленевшее лицо к Мариенке.
— Мариенка! — проскулил он; в его глазах был смертельный страх.
А если его расстреляют? Имеет ли она право желать ему смерти? Может быть, попросить Янко? Но с чего начать? Неужели первые слова, которые она скажет Янко, должны быть об этом человеке?
Янко вышел из круга.
— Подожди, собака лопоухая! — закричал Пятка на Сокола.
Янко встретился взглядом с Мариенкой. Мариенка опустила глаза, а Янко покраснел. Он ждал, что она будет просить, чтобы отпустили Сокола.
«Нет, даже пальцем не пошевелю, — подумал он. — Но вдруг она решит, что я хочу ей отомстить?»
Он широко расставил ноги и сказал:
— Отпустите, его час еще не настал. Мы рассчитаемся позже.
У Сокола затряслась нижняя челюсть, он бросился в ноги Янко и протянул к нему руки.
— Клянусь своей честью, господом-богом! — кричал он, но Янко отошел от него, сердито сжал кулаки и сквозь зубы произнес:
— Чихать на ваши клятвы, все равно мы за вами придем. — Он посмотрел на Мариенку и не сумел сдержать гнев. Язвительным тоном бросил через плечо: — Получите своего жениха, барышня Захарова!
Увидев, как Сокол поднимается с земли, партизаны дружно засмеялись.
Мариенку глубоко обидело язвительное замечание Янко. Все это время она стояла, опираясь рукой о столик, ничего не понимая. В глазах ее блеснули слезы. Она вынула из кармана платочек с кружевными краями, точно такой же, какой она когда-то подарила Янко с вышитой ею монограммой «ЯП». Янко сказал с гневом:
— Возьмите же его!
Лицо Мариенки залил румянец, и плачущим голосом она произнесла:
— Берите его сами!
Потом она вдруг повернулась и, сопровождаемая удивленным и в то же время полным ужаса взглядом деда, бросилась за ели.
Партизаны все еще хохотали, только Янко стоял озадаченный. Потом он неожиданно повернулся: к нему подходила стройная светловолосая девушка в цветастом платье. Она радостно улыбалась. Все ее лицо — губы, глаза — смеялось. Она протянула Янко руку и веселым голосом сказала:
— Янко! Так ты в самом деле пришел?
— Милка! — воскликнул он, и его голос выдал радость и удивление, охватившие его при виде подруги детства. — Ни за что не узнал бы тебя!
10
Выбежав из здания лесного компосесората, Милка Пучикова чуть не столкнулась со старым Приесолом.
— Куда ты, девушка? — схватил он ее за плечо.
Милка рассмеялась:
— Пустите меня, иду посмотреть на солдат.
— А на кой черт? — удивился Приесол.
Милка пожала плечами, по ее красивому круглому лицу, покрытому загаром, разлился румянец.
— Да просто так! — бросила она через плечо. — Наверное, устроят какие-нибудь танцы.
Приесол нахмурился и покачал головой.
— Слишком уж легко ты ко всему относишься. Мы должны заботиться о партизанах, а ты думаешь о танцульках.
— Но, дядя, — запротестовала Милка, — ведь я могу при этом и уговорить их уйти туда.
Приесол прислонился к стене и громко вздохнул. Он вспомнил, как недавно дал Милке несколько листовок, чтобы она расклеила их вечером на заборах. Утром девушка примчалась к нему и с хохотом рассказала, что намазала клеем ручку калитки священника, чтобы декан приклеился, а о том, где листовки, упомянула лишь мимоходом.
— Очень ты легкомысленна. Надо бы матери быть с тобой построже, — сделал он ей выговор.
Глаза Милки погрустнели, густые брови ее удивленно приподнялись, она пожала плечами и сказала виноватым голосом, что такая уж она есть и другой не станет.
— Послушай, не время сейчас думать о проказах, — сказал Приесол, — ты должна больше помогать нам.
— Какая от меня помощь! — махнула она рукой. — Вот разве только расклеить какую-нибудь листовку…
Старый Приесол долго подбирал слова, потом огляделся, нет ли кого поблизости, и шепотом произнес:
— Послушай, как бы тебе это… Я сам, бывало, чувствовал себя пятым колесом в телеге. Да и товарищи все меня одергивали, дескать, куда ты, старый хрыч. А теперь? Большинство из них ушли в горы, осталось нас всего-то несколько человек, вот я и начал крутиться. Знаешь. Милка, каждый нужен, я теперь даже забыл о своем несчастном ревматизме.
Милка слегка опешила. Так дядя Приесол с ней никогда не разговаривал. Она испытующе оглядела его. Неспроста он говорит все это. Но почему он на нее, сердится? Что она может поделать, если у нее такой характер? Ну а помочь — поможет.
Слова Приесола вывели ее из размышления.
— Ступай-ка в канцелярию, я сейчас тоже приду туда.
Милка бросила на него непонимающий взгляд и, слегка пристыженная, исчезла за воротами. Приесол поспешил вверх по улице, размышляя о Милке. Все сделает с удовольствием, а уж ловка — слов нет. Печатать на машинке сама научилась, берет книги читать, но все делает со смехом. Ничего хорошего в этом нет. Как ребенок, во всем одно только баловство.
Из жандармского участка вышел сотник словацкой армии, слегка волоча левую ногу.
— Жандармский начальник болен, командир гарды отнекивается… Я, что ли, должен за них? Будем надеяться, что хотя бы комиссара найдем, — говорил он на ходу, обращаясь к маленькому коренастому надпоручику, достававшему ему только до плеча.
Приесол приблизился к ним и пошел по пятам, как тень. Перед банком без дела толпились какие-то люди, и среди них Чвикота. Блестя живыми, плутоватыми глазами, он вышел на дорогу.
— Послушай, дядя, — обратился к нему сотник, — как пройти к сельскому управлению?
Чвикота скорчил рожу и развел руками:
— Откуда я знаю, там сидят господа, а я — нищий.
— Идиот! — скрипнул зубами сотник.
Пожилая женщина в поношенном крестьянском платье показала рукой:
— Управление там, только пан комиссар отправились в город, а у нашего пана нотариуса колики.
