Ганад Чарказян - Горький запах полыни
Теперь старая чужая мать понемногу возвращала мне то, что дала совсем другая женщина на другом краю земли. Получалось, что одна женщина продолжила священное женское действие другой. Было в этом что-то обещающее если не рай на земле, то хотя бы мирное сосуществование самых разных народов.
Каждый день моя суровая целительница приносила кувшинчик горького и терпкого на вкус отвара. Должен был обязательно употреблять перед едой. Через три дня жар начал спадать, жажда стала меньше, и в голове понемногу прояснялось. Главное, что отступили уже измучившие меня кошмары, когда стиралась грань между реальностью и ее причудливыми, пугающими копиями.
По утрам я уже вполне осмысленно разглядывал все, что меня окружает. Только теперь понял, что мои загадочные соседи с характерным запахом и тревожной возней всего лишь овцы. Но главное, что пил и ел я уже с явным удовольствием. Даже с нетерпением ждал каждой кормежки и очищал свою «люминиевую» миску до блеска. Правда, еще с большим удовольствием спал — когда боль отпускала поводья. А случалось это все чаще. Боль как будто поняла, что хозяйка здесь уже не она, а суровая старая женщина. Я спал в этой пропахшей хлевом пещере, как в лоне матери. Выйти из этого лона — значило еще раз родиться. Уже в другую жизнь и с другими людьми.
Иногда просыпался оттого, что на меня кто-то смотрел. Сквозь приоткрытые веки замечал мальчишек, повисших на загородке и пялившихся на меня. Но стоило только подать голос или шевельнуться, они тут же разбегались. Шурави, хотя и лежачий, беспомощный, все равно казался кишлачным ребятишкам очень страшным. Ведь он убивал их отцов и братьев, нес разрушения их жилищам, заставлял засыпать со страхом, что они больше никогда не проснутся. А вдруг он только притворяется больным и беззащитным, чтобы вернее выбрать себе новую жертву? В этом мире за все поступки и преступления взрослых всегда расплачиваются невинные дети.
Бачата разбегались, но один из них, не выказывая никакого беспокойства, оставался стоять у загородки. Да и Шах относился к нему спокойно. Как выяснилось немного позже, им оказался Ахмад, сын хозяина, стройный парнишка лет тринадцати с небольшим смоляным чубчиком на высоком и выпуклом лбу.
Через какое-то время по приказу бабки он начал вытаскивать меня наружу прямо на кошме. Я вначале забеспокоился — куда это меня тащат? — но оказалось, что не для разделки на части, а всего лишь для принятия солнечных ванн. Свое волшебное лечение мать Сайдулло подкрепила и благосклонным участием космических сил. Точнее, главной из них — всемогущим Солнцем. Еще до принятия ислама жители этих мест были солнцепоклонниками. Да и кому же иному можно поклоняться в таком зное? Солнцепоклонниками они и остались, только дали своему старому богу новое имя — Аллах. Указания моего врачевателя были вполне разумны — обеспечивалась полная дезинфекция и пополнение витамином D, что для переломанных костей было просто необходимо. Ахмад терпеливо ждал, пока спина немного покраснеет, а потом снова волочил меня на войлоке в мое пахучее убежище.
Несколько раз на дню мальчишка неожиданно и радостно хлопал себя в грудь и гордо сообщал: «Ахмад!» Я, повернувшись на бок, тотчас делал точно такой жест и называл себя: «Глеб!» — «Халеб!» — радостно повторял он и снова стучал себя в грудь. И был очень доволен, когда после такой игры я начинал улыбаться. Но на этом наши уроки языкознания не заканчивались. Немного окрепнув, я уже сам хлопал себя по какой-нибудь части тела и называл ее. Ахмад делал так же. Уже довольно скоро я знал, что глаз — стырга, солнце — лмар, гора — гар, а баран — маж. Ну и конечно, Ахмад — дост. То есть друг. Но это слово я знал и раньше. Конечно, их гар стала нашей горой — потому что у нас-то никаких гор не было.
Чтобы зря не тратить это томительное лежачее время, я стал с помощью Ахмада активно учить язык пуштунов. Скоро уже знал, как называются все предметы, окружавшие меня в пещере, а также все, что оказалось в поле моего зрения за ее стенами. С абстрактными понятиями было сложнее. Ахмад тоже с увлечением изучал русский. Некоторые слова его очень смешили. Особенно верблюд. Каждый раз он кочевряжил его по-иному. Даже Дурханый, завидев меня, начинала хихикать и пыталась выговорить это слово вместо простого и привычного ей уш. «Велблуд!» — выговаривала она, наконец, и, покраснев, убегала. С глазами, обведенными сурьмой, она казалась старше своих лет.
Увлекшись изучением языка, я даже упросил Ахмада давать мне уроки письменной грамоты. Он единственный из своих ровесников в кишлаке умел читать и писать. Чего не умел даже его отец. Сайдулло при каждом удобном случае подчеркивал, что сын у него грамотей. Особенно мне понравилось начертание слова «папа» — вертикальная палочка и треугольник, повторенные дважды. Я объяснял свое стремление тем, что хочу во что бы то ни стало прочитать Коран, эту великую книгу, без переводчиков.
Ахмад некоторое время разглядывал меня с удивлением, словно пытаясь понять, в какой степени мое заявление соответствует действительности. Помолчав, он с гордостью сообщил, что прочитал Коран уже семь раз. Теперь бы ему хотелось читать другие книги. Но в кишлаке никаких книг больше нет. А в городе, где он иногда бывает с отцом, книги стоят очень дорого.
После этого моего заявления Ахмад стал иногда появляться со священной книгой и зачитывал мне места, которые ему очень нравились. С горем пополам он объяснял смысл этих отрывков. Даже судя по тому немногому, что я понял, было очевидно, что Мухаммед — большой поэт. Видимо, именно этим объяснялся невероятный успех его учения, которое, разумеется, тоже появилось в нужное время и в нужном месте.
Позже, когда знание языка окрепло, я еще раз убедился в точности и выразительности образов Корана. «Знайте, что жизнь ближайшая — забава и игра, и красование и похвальба среди вас, и состязание во множестве имущества и детей, — наподобие дождя, растение от которого приводит в восторг земледельцев; потом оно увядает, и ты видишь его пожелтевшим, потом бывает оно соломой». Это очень близко по духу к библейскому Экклезиасту. Я еще раз убедился, что мудрость едина и носители ее всегда братья.
6
Только несколько лет спустя мой дост Ахмад признался в порыве откровенности, что тогда, во время моего долгого лечения, он ухитрялся еще и зарабатывать на мне. «Да, да, взял на душу этот грех, а вот теперь освобождаюсь от его гнета!» Бизнес его заключался в том, что Ахмад показывал меня кишлачным мальчишкам — строго по очереди и группами по пять человек — за небольшую мзду. Годилось все, в основном съедобное. Так что когда Ахмад меня чем-нибудь угощал, — груши, апельсины, инжир, — то просто молчаливо делился со мной прибылью, полученной с моим тайным участием.
Со временем его торговая жилка дала и реальный результат. После женитьбы на молодой и богатой бездетной вдове из Ургуна — бывшей жене его двоюродного брата — Ахмад основал довольно прибыльное и необычное дело. А занялся он сбором металлолома, оставшегося в изобилии после шурави. На всех доступных ему кладбищах военной техники он однажды разом выставил охрану из таких же парней, как он сам, и в одночасье прекратил бесплатное расхищение ничейной собственности. Таким образом он приватизировал эту новую отрасль. При этом его фирма ничем не занималась на этих свалках — она только за плату разрешала к ним доступ людей с техникой и транспортом. А за качественным металлоломом приезжали даже из Пакистана, Ирака. Свалки были его любимым местом еще с самого детства.
Однажды Ахмад и меня увлек на кладбище нашей советской техники. От этого зрелища у меня брызнули слезы из глаз. Сколько же труда потребовалось нашему народу, чтобы создать эти могучие машины — танки, бэтээры, грузовые автомобили, вертолеты. Теперь они беспомощно лежат под чужим небом и покрываются ржавчиной. Когда же люди одумаются и прекратят это взаимное безумие — бессмысленную гонку вооружений, преступную растрату человеческого ума и таланта.
К пятнадцати годам Ахмад сумел насобирать на свалках все нужное для сборки собственной машины. Она возникла на базе нашего уазика. «Шурави-джип» — такое звучное имя присвоил он своему первому автомобилю. Когда двигатель, наконец, заработал и машина дернулась с места, вся кишлачная детвора пришла в восторг. Бачата тут же набились в кузов и катались, пока не кончился бензин. Со временем Ахмад стал классным водителем и гонял как сумасшедший, на предельной скорости. И, как ни странно, без аварий. Ограничивала его только постоянная нехватка горючего — ведь оно стоит денег. Какое-то время ему удавалось выдаивать кое-что из старых бензобаков на свалках.
Теперь у Сайдулло в доме появился не только раб, но и собственный транспорт, пришедший на помощь трем осликам. А в семнадцать лет Ахмад укатил на своем джипе в Ургун, строить собственную жизнь. Благо у отца появился надежный помощник — то есть я. Немного забегая вперед, скажу, что к тридцати годам Ахмад превратился в холеного упитанного господина, имеющего счет даже в швейцарском банке. Теперь никто не вспоминал, что он сын бедняка Сайдулло. Сегодня это человек, к мнению которого прислушиваются даже седобородые. Правда, выслушивать их степенные мнения ему уже часто недосуг.
