Иван Шевцов - Набат
- Вот бы застенографировать ваш рассказ да издать книгой. А? Думаю, что миллионы патриотов читали бы с удовольствием и наслаждением. Скажите, товарищ Борецкая, почему Ян Русский именно вас прикомандировал к группе Алексея, а не кого-нибудь другого? Разве в отряде нет мужчин, знающих Беловир?
Вот так, невзначай, Бойченков подбросил свой третий, важный для выяснения дела вопрос.
Ядзя не заметила в вопросе Дмитрия Ивановича никакой нарочитости, скрытого подтекста. Ответила чистосердечно:
- Откровенно говоря, Янек не хотел меня посылать Я сама напросилась.
- А он что, не доверял вам? Что за причина?
Ядзя смутилась, лицо ее покрылось румянцем, потупленные глаза ее выражали глухую тревогу. Потом, ни на кого не глядя, заговорила:
- Причина? Причина личного характера.
- Это что, ваша тайна?
- Да нет, тайна эта известна всей бригаде. Мы с Янеком - ну как вам сказать? - он мой жених, я его невеста… А если точней, то муж и жена. У нас будет ребенок. - Это признание вырвалось как-то непроизвольно. - Правда, брак свой мы не оформили официально. Но для нас это не имеет значения, - быстро и смущенно поправилась она.
Ядзя сама удивилась своему нечаянному признанию о ребенке. Об этом она догадалась лишь в прошлую ночь. Янек об этом еще не знает, ее муж, отец того, кто уже заявил о себе, а вот поди же, в пылу откровенности она призналась посторонним людям, хотя ее об этом и не просили.
Ее трогательная непосредственность умиляла, внушала доверие. Бойченков довольно заулыбался: последнее подозрение отпадало. И опять разговор возвращался к Москве.
- Я слышал, вы хотели бы учиться в Москве? ~ спросил Дмитрий Иванович.
- Воздушная фантазия. Несбыточная мечта, - заулыбалась Ядзя. Она трепетала от такой светлой мысли.
- Ну почему же? Чем вы хуже Куницкого? - подбодрил ее Бойченков. А когда прощались, у самого порога спросил: - Что вы думаете по поводу ареста вашей группы?
- Нас предали, - сурово ответила Ядзя, и глаза ее приняли скорбное выражение.
- И кто, по-вашему, предал? - быстро спросил Бойченков.
- Если б я знала кто, я б достала его из-под земли…
Сдерживая ярость, она сжала руки в маленькие кулачки, стиснула зубы, и враз потемневшие большие темно-серые глаза ее ожесточились.
Бойченков протянул ей руку, она уже сказала по-польски "до видзення", но он, прежде чем ответить по-русски "до свидания", задержал ее руку, спросил:
- А все-таки, кто напал на вашу машину в пути? Кто тот благодетель, спасший вам жизнь? Кого надо благодарить? - подсказал: - Мариан Кочубинский?
- Не думаю, - не очень уверенно ответила Ядзя. - Разве что по ошибке… Нет, не он. Скорей всего парни из батальонов хлопских или "строництва людова".
- Мм-да, - Бойченков вздохнул, отпустив ее руку. - Со временем все это выяснится. Со временем.
В гостинице Куницкий подсунул под дверь Ядзиной комнаты записку такого содержания: "Жди меня здесь, никуда не уходи: есть важные новости. Адам".
А ей не хотелось ждать в гостинице. Она в свою очередь оставила для него записку: я, мол, в Александровском саду. Она села на скамейку лицом к университету. Разноречивые мысли мешали сосредоточиться на одном. Она давно мечтала учиться в Варшавском университете. Варшава… Ядзя была там всего один раз. Многострадальная Варшава, превращенная фашистами в огромный концлагерь. А напротив приземистое желтое здание Московского университета. Там учился и, возможно, будет продолжать учебу ее соотечественник - Адам Куницкий. "Чем вы хуже Куницкого?" Это мелодичный голос симпатичного душевного Бойченкова звучал в ее ушах. Но не только эти слова Дмитрия Ивановича застряли в ее памяти. Запомнились и другие, колючие, - его пристальный настороженный взгляд. И вопросы, прямые и острые, как шпага: "И кто, по-вашему, предал?", "Кто тот благодетель, спасший вам жизнь?", "А вы? Знали фамилии?", "Почему Ян Русский именно вас прикомандировал к группе Алексея?" И в каждом вопросе звучали скрытый смысл, подозрение, намек, призыв к серьезному размышлению. Было над чем задуматься… Это были тревожные и тяжелые думы. Сейчас не хотелось на них сосредоточиваться, надо было временно отстранить их, оттолкнуть, заслонить другими, приятными, соответствующими душевному настрою. Она знала, что от тревожных надсадных дум, вызванных вопросами Бойченкова, ей не уклониться. Они все равно настигнут ее потом, в номере гостиницы, когда она ляжет в постель и погасит свет. Ей придется тщательно все проанализировать. А сейчас на нее нахлынули иные воспоминания, - ее мысли убегали в Графский лес, к боевым друзьям и товарищам, и прежде всего к нему, ее Янеку. Как он там? Вчера она опустила его письмо, адресованное родным в далекую Сибирь. Было бы поближе, она обязательно съездила б к ним, рассказала б им, какой замечательный человек и храбрый воин Иван Слугарев. Почему его нет здесь сейчас, с ней рядом? Как все нескладно получается: он там, на ее родине, а она здесь, на родине своего любимого. "Любимый, Янек", - прошептала самозабвенно и смутилась - мимо проходили женщина с военным. Они могли услышать ее слова. Как часто в мыслях, а иногда и вслух она произносила эти два заветных слова.
Глава пятая
Часы над парадным входом на Центральный телеграф показывали ровно восемь, когда Адам Куницкий с синим томиком Энгельса в руке пересекал улицу Горького от проезда МХАТа. На каменных ступеньках темно-серого мрачного здания телеграфа и возле стояло человек десять мужчин и женщин, в напряженном ожидании всматривающихся в поток торопливо идущих людей по слабоосвещенной главной улице столицы. Над Москвой висела плотная стылая туча, из которой редко сыпалась мелкая снежная крупа.
В этот зябкий вечер 17 января 1943 года Адам Куницкий шел на свое первое свидание с неизвестным ему агентом, а возможно, и самим резидентом абвера. С волнением, переходящим в отчаяние, ожидал он этого дня и часа. Он уже смирился с горькой мыслью, что тот таинственный незнакомец, который подойдет к нему и сообщит свой пароль, будет жестоким и безжалостным его господином, которому он, студент МГУ Адам Куницкий, будет беспрекословно повиноваться. А вдруг его повелителем окажется прелестная белокурая девушка, - однажды мелькнула в его взвинченном мозгу курьезная забавная мыслишка. Он пробовал предположить, какое задание могут ему поручить: выкрасть секретные документы, совершить диверсию или террористический акт? Во всяком случае, с ним не станут церемониться, в любое время могут им пожертвовать, послать на бессмысленную смерть, и он не сможет ослушаться, потому что иначе на стол того же Бойченкова или его коллег лягут страшные документы, изобличающие Куницкого в преступлениях, которым нет и никогда не будет оправданий.
Чем ближе подходило роковое семнадцатое число, тем туже взвинчивались его нервы. Он становился задумчивым, мрачным. Последние ночи не мог спать без света. Его преследовали кошмары во сне. А в ночь с шестнадцатого на семнадцатое, уже под утро ему приснилась знакомая картина беловирского тюремного двора. Свирепый фашист, то ли Шлегель, то ли Штейнман, снова вручил ему пистолет и приказал расстрелять прикованных к стене людей. Их было всего двое: мужчина и женщина. Фашист предупредил, что в обойме всего лишь один патрон и этим единственным выстрелом он, Адам Куницкий, должен был поразить обоих беззащитных людей. Не целясь, он стал медленно приближаться к своим жертвам, обдумывая, как можно сразить их одним выстрелом, и когда приблизился к ним, то узнал в мужчине своего отца, а в женщине Ядзю Борецкую. Его охватил ужас. Он стоял и не знал, что делать, а фашист кричал, приказывал стрелять и дико хохотал.
Решение созрело вдруг. Да, он встретится с тем человеком и выдаст его органам Госбезопасности. Он никогда не станет работать во вред СССР, не поднимет руку против страны, которая в трудную годину дала ему приют, образование и все блага жизни.
Куницкий не спеша поднялся по каменным ступеням, мельком осмотрел толпящихся на них людей, взялся за большое медное кольцо массивной двери, вошел в полукруглый вестибюль, неловко осмотрелся в неярком свете, прошел в большой зал, подошел к окошку, купил ненужные ему конверт с маркой и снова вышел на улицу, остановился на ступенях лестницы. Все это заняло две с половиной минуты. Остальные две с половиной минуты решил ждать здесь, не сходя с места. Он почему-то думал, что его повелитель стоит где-то рядом и наблюдает за ним.
Быстрым оценивающим взглядом Куницкий ощупал всех толпящихся перед входом в телеграф. Вот молодой человек в легоньком пальтишке с поднятым воротником и обнаженной головой. В руках завернутая в газету книга. Он не стоит на одном месте ни секунды, полон нетерпения, смотрит по сторонам и нервничает. Дальше - пожилой, солидный, в пальто и меховой шапке, с портфелем в руках и с папиросой в зубах, устремил важный, полный достоинства взор в сторону проезда МХАТа. Должно быть, уверен, что человек, которого он ожидает, должен появиться именно оттуда. Невдалеке девушка с грустным лицом, с зажатой под мышкой сумочкой. Все они не похожи на того, кого ждет Куницкий. А вот тот, с усиками, длинный и тощий, как жердь, с надвинутой на лоб темно-зеленой шляпой, ходит по полукругу парадного и больше смотрит себе под ноги. Раза три он бросил на Куницкого короткий, но, как ему показалось, меткий, стреляющий взгляд. Возможно, он и есть, возможно, оценивает, изучает, не рискует ошибиться. Куницкий выходит ближе к свету фонаря, выставляет вперед книгу, так, чтоб лучше был виден синий цвет переплета. Тощий проходит мимо него, совсем близко, что-то бормоча себе под нос. Похоже, напевает привязавшийся мотив. Скорее всего это он и есть. Нервная дрожь нетерпения пронизывает все тело. Куницкий бросает беглый взгляд на часы: идет последняя минута. Сейчас она истечет, и он может уходить. Одна решающая минута. И тут Куницкий ловит на себе пристальный взгляд невысокого плотного человека в серой кепке. Человек этот наблюдает за ним издали, наблюдает тайной украдкой. И тогда его мозг пронизывает страшная мысль: сотрудник государственной безопасности. За ним следят, его хотят взять с поличным вместе с его шефом.
