Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день
Вдруг Борис спохватился, что он, оказывается, идет к Владику! И правильно. В бункер он еще успеет. Ведь собирался к Владику. И к Винценту. Они уже, наверно, что-то предпринимают. Давно надо было дать им знать, что он готов к ним присоединиться. Чертовы геттовские стены. Не только отгородили от всего и всех, но еще чуть не превратили в какого-то… какого-то… Так можно дойти до того, что на самом деле ничего, кроме страха, не будешь испытывать. Молодец папка, что не поддался. Правда, он хочет только спасти семью. Но что еще он может? Уже слишком стар для активного сопротивления. А они с Виктором должны. Марка тоже надо будет вытащить. Нечего ему там сидеть с женщинами. И если у Владика уже что-то налажено…
Увидев выступ Владикиного дома, он ускорил шаг. По лестнице взбежал. На двери белеет какая-то бумажка. Он нетерпеливо дернул ручку звонка. Там, внутри, звякнуло.
Почему никто не открывает? Он дернул еще раз. Опять звякнуло, громче.
Все равно не открывают. Неужели никого нет дома?
А ведь бумажка… Она наклеена снаружи, на обе створки. Только теперь он разглядел печать.
Значит, квартира опечатана! А опечатывают, когда… когда из нее выгоняют всех, кто там жил. Значит, не только Владика забрали. Родителей тоже. И Эльжуню. В гимназии он ее называл «хвостиком». «Пошли, хвостик». Оттого, что их родители требовали, чтобы он после уроков обязательно шел домой вместе с нею.
Квартира опечатана…
Он смотрел на эту белую полоску бумаги…
Куда их увели? Когда? Спросить бы у кого-нибудь. Он повернулся было позвонить в соседнюю дверь, но сразу спохватился, — а если откроет немец?
Он стал медленно спускаться по лестнице. Еще раз оглянулся. Бумажка все так же белеет…
Вышел на улицу.
Борис понимал, что должен идти бодро, так же, как шел сюда. Но почему-то еле плелся. Даже шаркал ногами, как отец в последнее время…
Отцу он о Владике не расскажет. Да и что рассказать?..
Винцент должен что-нибудь знать. Он опять зашагал быстрее. Не боялся бы вызвать подозрение, побежал бы. Но нельзя.
Если они уже что-то предприняли, то, конечно, вместе. И Винцент в курсе. А в бункер он успеет, комендантский час еще не скоро. В городе он начинается позже, чем в гетто. Кажется, на целый час позже.
Вдруг он вздрогнул. Немцы! Прямо на него идут два офицера. Бежать нельзя. И бояться нельзя, — страх притягивает. Надо казаться спокойным. Совершенно спокойным.
Прошли. И не посмотрели на него. Это естественно. Не могут, да еще офицеры, останавливать каждого прохожего. А он прохожий. Такой, как все.
Дом Винцента совсем недалеко. Когда-то Владик шутил: «Винцент очень удобный друг. К нему и в дождь можно не промокнув добежать».
Перед парадной Борис привычно глянул на крайнее окно — дома ли Винцент — и сразу разозлился на себя: это раньше можно было по свету в окне определить, дома ли человек. А теперь все окна одинаково черны. Затемнение.
По лестнице поднимался медленно. Не решался глянуть на дверь. Лишь когда уже подошел…
Бумажки нет! Только почтовый ящик и звонок.
Он тихонько позвонил. Еще раз, чуть дольше. К двери, кажется, кто-то подошел, но не открывает. Он опять потянул ручку звонка.
— Кто там?
Отец Винцента, старый Сонгайла.
— Откройте, пожалуйста. Я… — Но в последнее мгновенье решил своего имени вслух не называть.
— Я к Винценту.
— Его нет.
— Тоже… нет?!
За дверью тихо.
— А… где он?
— Кто спрашивает?
— Его товарищ. — Неужели старик не узнает его по голосу? — Мы вместе учились.
Наконец защелкал засов. Еще один. Еще.
— Добрый вечер.
В передней светло. Вешалка та же. И оленьи рога. И подставка для зонтов. Только старый Сонгайла какой-то другой. Растерянный.
— У нас теперь условный знак. И когда звонят иначе, — пугаемся, что чужие. — Он стал задвигать засовы. Верхний. Средний. Нижний. А раньше был всего один.
— Извините, я не знал. Винцента действительно нет?
Но старик будто не расслышал. И, кажется, недоволен его приходом.
— Вы не беспокойтесь, никто не видел, как я сюда шел.
— И хорошо, что не видел. А то напротив живет такой…
— Кроме того, я ненадолго, — поспешил успокоить его Борис. — Хочу только кое-что спросить у Винцента.
— Обрадуется Винцент, что ты живой. Мы с женой тоже рады. А родители твои живы?
— Да.
— Слава Богу! — И повторил: — Слава Богу… Да, кто мог подумать, что доживем до такого. Эти злодеи ко всем свирепы, а к людям твоей национальности особенно. Даже за помощь вам карают. — Старик еще раз проверил все три засова. — А Винцент дома. Сейчас выйдет. Мы тут для него, на случай непрошеных гостей, кое-что устроили. Несмотря на то, что он работает, у него есть «аусвайс», и его не должны вывезти в Германию. Но у сына наших знакомых во время облавы этот «аусвайс» прямо на глазах порвали и все. Забрали парня.
Цену их «аусвайсам» и гарантиям он тоже знает.
— …Поэтому у нас тут для Винцента… Но ты проходи. Он сейчас…
Борис привычно двинулся к комнате друга.
— Нет, нет, лучше в спальню. Оттуда, если что, можно через кухню и черный ход…
В первое мгновенье Борису показалось, что он вошел в спальню родителей. Тоже сдвоенная кровать и тоже тумбочки по сторонам. Шкаф с зеркалом.
— Подожди тут. Сейчас вызволю Винцента.
Борис ждал. Нет, не похожа эта спальня на родительскую. Здесь покрывало другое, розовое. И ночники на тумбочках высокие. И такой картины с амурами отец не повесил бы. И… — Он не успел додумать — вошел Винцент. Но тоже, кажется, другой. Мрачный.
— Салют. — И обычное их приветствие получилось неестественным.
— Салют… — Винцент поискал глазами, куда бы его усадить. Пододвинул пуфик. — Садись. — Сам по привычке уселся на подоконник. Он любит сидеть высоко — на столе, на подоконнике — и болтать ногами.
Оба почему-то не знали, с чего начать разговор. Наконец Винцент сказал:
— Я рад, что ты… Что они тебя не…
— Да, пока…
Борису стало неловко, что он пришел сюда, что всех смутил. Даже напугал. Что подверг их риску. Но он ведь не просто так явился.
— Я был у Владика.
Винцент помрачнел.
— Нет его. Забрали.
— Я понял. Квартира опечатана. А ты не знаешь, куда?
— Господа завоеватели не имеют привычки сообщать, куда они девают людей.
— Это я знаю. Но, может быть, только вывезли на работы?
— Хорошенькое «только». — Винцент насупился. — Кто-то нафискалил, что Владькин отец радовался приходу Советов и что сразу стал преподавать конституцию, а сам Владька вступил в комсомол.
— На меня, наверно, тоже донесли, что был комсомольцем.
— Наверно.
— А не удостоили чести личного ареста, потому что из гетто та же дорога. Не всаживать же в меня две пули — одну за то, что еврей, вторую — за то, что комсомолец.
Винцент молчал.
— Ладно. — Борис привычно отогнал от себя мысль о расстреле. — Больше никого не забрали?
— Не знаю.
— Не встречаетесь?
— Повилас иногда заглядывает.
— Как он?
— По теперешним временам неплохо, — дед из деревни сала подкидывает.
— Я не в этом смысле…
— …вот друг и приходит выменять его на папиросы.
— К тебе?!
Винцент хмыкнул:
— Я теперь в завидном месте работаю. На табачной фабрике.
— А остальные? И… не с такой целью? Сам разве ни у кого не бываешь? Тебе ведь можно ходить по городу.
— Можно. Только дома меньше шансов попасть в облаву. Или… — Наконец его прорвало: — …показаться какому-нибудь гаду в форме — подозрительным. Например, похожим на убежавшего из гетто еврея, на скрывающегося большевика, на одного из тех, кто им подкладывает под рельсы отнюдь не рождественские подарки.
Наконец!
— Так это же хорошо, что подкладывают!
Но Винцент уже снова сник.
— …Неужели ты не понимаешь, что именно это и надо делать! Чтобы как можно меньше оружия и солдат доехали до фронта!
— Как видишь, их все равно хватает — и оружия, и солдат.
Борису хотелось потрясти его за плечи, согнать эту угрюмость.
— И тем не менее надо… необходимо… Во все времена и во все войны на захваченных землях врагу оказывали сопротивление.
— Винцент! — позвал его из-за двери отец. Теперь, когда настоящий разговор только начинался.
Винцент с готовностью соскочил с подоконника.
— Извини, — и поспешно вышел.
Борис смотрел на закрытую дверь. Странно, что он сидит в этой чужой спальне. Что Винцент теперь совсем другой. А старому Сонгайле и его жене, наверно, страшно, что кто-нибудь может нагрянуть и застать его у них.
Дверь медленно открылась, и Винцент вошел, держа поднос. Очень похожий на тот, который был дома. Тоже с высокими ручками. Мама на нем приносила из кухни чай сразу для всех. А на этом, который держит Винцент, стоит тарелка супа и блюдце с ломтем хлеба.
