Николай Ляшенко - Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера
Все доброе, умное, мужественное, стойкое и патриотическое — консолидировалось, укреплялось, цементировалось и систематически усиливало наше сопротивление врагу, крепило наше могущество. А все дрянное, глупое, трусливое и бездарное: как измена Родине, самострелы и симуляция, дезертирство и позорный плен — отсеивалось, как фильтром, самой жизнью. По итогам войны можно, теперь уже определенно, сказать, что дрянного было ничтожно мало, но все-таки оно было.
Юганов вернулся сияющий, с рекомендацией парторга в руках.
— Ну вот, — показывая мне рекомендацию, воскликнул Юганов, — я же говорил, что парторг мне не откажет! — И тут же пояснил: — Не потому, что я командир роты, — нет, конечно. Просто потому, что он, наш парторг, умный человек, я его очень уважаю.
Приняв рекомендации, я прочел ему свою и Леонтьева. Затем сколол все булавкой и передал политруку для обсуждения на партсобрании роты. На некоторое время все умолкли. Юганов, кажется, что-то обдумывал. Может, его мысли все еще витали вокруг закончившегося разговора, а может быть, он уже обдумывал план, как лучше и незаметно для врага вывести свою роту на исходные позиции, как успешнее атаковать противника. Леонтьев молча возился в углу палатки, связывая свои вещи и чемодан в один узел.
— Ну вот, кажется и все, — со вздохом проговорил он. — Теперь я попрошу вас, товарищ политрук, — обращаясь ко мне, сказал Леонтьев, — пожалуйста, проследите, чтобы наши вещи сдали в обоз, а в случае чего, переслали домашним.
— Ну, ну! — шутливо погрозил я политруку. — А кто же мои вещи будет пересылать домашним?
— А разве вы тоже с нами пойдете?
— Да на исходные я, пожалуй, вас выведу. Время у меня еще есть.
Услыхав наш разговор, Юганов будто проснулся. Подняв голову и взмахнув перед собой рукой, словно кого-то обнимая, посмотрел на часы:
— Ого! Нам пора! — И, встав во весь рост, громко позвал: — Старшина!
Выходя из палатки, мы чуть не столкнулись с разбежавшимся старшиной.
— Палатку свернуть. Мои вещи и вещи политрука отправь в обоз, завтракать будем на исходных, — распорядился командир.
Партсобрание перед боем
Плотная темнота еще охватывала лагерь со всех сторон, но мерцающие на небе звезды стали ярче и, кажется, покрупнели. На посветлевшем небосводе не было ни единой тучки. Воздух сделался свежее и прохладнее. Мы подошли к уже шевелившейся массе бойцов.
— Подъем! Выходи строиться! — скомандовал лейтенант.
Выйдя на опушку, мы стали ожидать построения. Слабенький ветерок, словно шалунишка, временами пробегал по опушке. Старшина сновал среди поднимающихся солдат, кого-то поторапливал, кому-то приказывал закрепить котелок, чтоб не гремел в походе, а для всех повторял одну и ту же команду:
— Быстрей! Быстрей!
Рота была неполного состава. В ней насчитывалось всего семьдесят-восемьдесят человек, но мы знали, что это теперь немалая сила. Едва ли более крупную можно сыскать по всей дивизии. В ротах стрелковых полков не насчитывалось и сорока бойцов, а фронт нужно было держать огромный.
Рота построена. Произвели проверку. Колонна была готова к походу. В это время к командиру подошел парторг роты старшина Шматенко и попросил разрешения провести короткое партийное собрание.
— Пожалуйста! — разрешил Юганов.
— Так и вас, товарищ лейтенант, прошу на собрание. Будем рассматривать и ваше заявление.
— А-а, ну что же, я готов. Стоять вольно! Можно покурить,! — подал команду Юганов.
— Коммунисты, ко мне! — позвал парторг.
Из строя вышло человек пятнадцать. Отойдя в сторону метров на сто, парторг объявил партийное собрание открытым.
— Будем избирать президиум? — обратился парторг к собранию.
— Достаточно избрать председателя и секретаря, — послышался из темноты чей-то голос.
— Нет возражений против этого предложения?
— Нет! — прогудело несколько голосов.
— Прошу назвать фамилии кандидатов на пост председателя и секретаря.
— Шматенко и Бирзул, — предложил кто-то.
— Других предложений нет?
— Не-ет!
— Товарищи! — обратился председательствующий Шматенко к собранию. — Накануне боя в нашу парторганизацию обратились с заявлениями несколько товарищей с просьбой принять их в ряды партии, и среди них командир нашей роты, лейтенант, товарищ Юганов Иван Ефимович. Первым рассматриваем его заявление. — Прочитав при свете факела заявление и сообщив анкетные данные, парторг добавил: — Рекомендации Ивану Ефимовичу дали: политрук товарищ Леонтьев, секретарь партбюро батальона товарищ Ляшенко и я. Какие будут вопросы к товарищу Юганову?
— Да что ж спрашивать-то, ежели человек желает идти в бой коммунистом? Разве ж можно ему перечить? — отозвался один из участников собрания.
— Не перечить, а спросить чего-нибудь, — поправил его другой. — Вот, к примеру, вы — наш командир, так скажите, сумеем ли мы взять эту высоту? Как вы думаете?
Не ожидая столь делового вопроса, Юганов оживился и тут же горячо ответил:
— А как же! Для чего же мы тогда идем к этой высоте? Конечно, здесь требуется не одно мое желание и не только желание, а и умение, и страсть. Если коммунисты меня поддержат и поднимут дух всей роты, направят его на успешное и дружное выполнение боевой задачи, то разве сможет устоять перед нами враг?
— Правильно сказано! — загудело собрание.
— Ну, так вы, товарищ командир в нас не сомневайтесь, — выступил вперед один из собравшихся. — Рота как один пойдет за вами, это точно! Только и вы нас поддерживайте.
— Будьте, товарищи, уверены! — взволнованно и гордо воскликнул Юганов. — Я вас не подведу!
— Ну вот, теперь все ясно. Надо принять товарища командира, — предложил тот же оратор.
— Других предложений не будет? — спросил председательствующий.
— Не-ет, — дружно отозвалось собрание.
— Кто за то, чтобы принять в члены Коммунистической партии лейтенанта товарища Юганова Ивана Ефимовича? — четко произнес председательствующий. — Тех прошу поднять руку!
В предрассветную темноту поднялся частокол рук. Вытянув шею, председатель просчитал руки и объявил:
— Единогласно!
Секретарь собрания, старший сержант Бирзул, сидел на траве, подогнув ноги по-казахски, и писал протокол, а сидевший рядом Леонтьев подсвечивал ему карманным фонариком.
В таком же порядке были рассмотрены и другие заявления. Закончив собрание, мы все вернулись к бывшему лагерю, и колонна тут же двинулась в путь, к безымянной высоте.
Атака
На самой высоте не было никакой растительности. Это не был курган или сопка, а обыкновенная поляна, поднимавшаяся над лесом. Выглядела она как срезанная гора, которую катаклизмы земли когда-то вознесли аж над вершинами леса. До войны колхозники сеяли на ней хлеб, сажали картошку, выращивали разные овощи. Но теперь вся она оказалась изрыта окопами, траншеями и ходами сообщений. С этой высоты были хорошо видны все окрестности. Кто владел ею, тот и находился в выгодном положении. С юго-запада, у самого подножия, по опушке леса проходила наша линия обороны. Сюда мы и прибыли.
Расположившись в лесу позади передовой, рота позавтракала, проверила оружие, пополнила боезапас и бесшумно рассредоточилась по самой кромке леса за передовой, откуда были видны немецкие траншеи и пулеметные гнезда. Решено было тремя мелкими группами, по три-четыре человека каждая, скрытно подползти к пулеметным гнездам противника и внезапно атаковать их — тем самым парализовать и ослабить сопротивление врага; и одновременно атаковать южный фланг немецкой обороны, ударив в тыл. Все группы возглавляли коммунисты, а их состав был подобран из добровольцев.
И вот в предрассветной мгле разом двинулись все группы, каждая в своем направлении. Было строго установлено: нападение на огневые точки противника должно быть произведено одновременно. В случае преждевременного обнаружения противником одной или всех наших групп атаку не задерживать, наоборот: как можно стремительнее атаковать, не давая опомниться, но действовать умело, сообразно обстановке, стремясь во что бы то ни стало парализовать огонь противника.
Оставив возле себя полтора-два десятка автоматчиков, всех остальных Юганов направил во главе с комвзвода, коммунистом младшим лейтенантом Лужиным, на южный край немецкой обороны с известной задачей: одновременно атаковать левый фланг противника и ударить в тыл фашистам.
Вершина высоты, где проходила линия обороны немцев, нами хорошо просматривались, мы видели каждое их сооружение. Немцы были лишены этого преимущества. Наше расположение скрывали лес и предутренняя мгла. Они не увидели ни нашего сосредоточения, ни наших ползущих групп. И теперь только коварная предутренняя тишина могла подвести — выдать нас. Эта напряженная тишина сильно волновала оставшуюся группу, а вдруг... — любое неожиданное падение, стук, кашель, чих могли вызвать преждевременную тревогу врага, и тогда весь план подвергался тяжкому испытанию. Прольется лишняя кровь, будут неоправданные жертвы. Вот здесь и нужен был второй план — это самое «а вдруг». Его, то есть второй план, командир обязан разработать в мельчайших подробностях задолго до наступления, если он серьезно желает добиться успеха. Во фронтовой практике успех дела чаще решал именно этот — второй план, который никак нельзя втиснуть в штабной планшет.
