Анна Немзер - Плен
Откуда гусь, Толенька? — он только улыбался лучезарно, светлый мальчик такой, с чуть раскосыми глазами. Чудной, загадочный. — Экие у вас неожиданные грани, Толя! Deus ex machinа, да и только — разводил руками Михдих. Так как-то тяжелые времена и пережили.
А компания все росла и росла — раньше только наши школьные были, а потом как пошло — кто с работы, кто из института, кого друзья приволокли… А как Гелик Надю встретил, это кому рассказать! Просто шел по Гоголевскому — вдруг женщина навстречу, что-то такое его зацепило: походка, повадка, волосы растрепанные? — Ина? — она даже не сразу оглянулась, отвыкла от своего старого имени. — Ина! — Ой, батюшки, Гелик??!
Он притащил ее на Кировскую в этот же день, она сначала немного стеснялась — неудобно же, вы ж гостей не ждали — какие там гости, сама увидишь! Уже по двадцать пять — по тридцать человек почти каждый вечер, болтали, стихи читали, в шарады; потом к ночи начиналось преферансное помешательство — и до рассвета; с утра шальной Витя на работе пересчитывал сданные статьи и восклицал на всю лабораторию: без трех! — а маленький Женька, насмотревшись на взрослых из-под стола, выбрал среди своих игрушек главного злодея — резинового гусенка Мизея и всякую игру начинал воплем: Сейчас буду Мизей ловить! Уходи, Мизей!
По праздникам газету делали, пели — ох, как пели; в старый репертуар постепенно проникали Окуджава и Высоцкий, военные песни уходили на второй план; час на артобстрел вышибал слезу; — Насколько нам было бы проще воевать, если бы мы знали: «Вы слышите, грохочут сапоги»! А что вместо этого? «В кармане маленьком моем есть карточка твоя»?!
Да, но это потом, потом, а пока танцуем! Аля, зажав в зубах сигарету, аккомпанировала, и… Кротик хорошо танцевал, Витюшка, даром что такой длинный, — отлично. А лучше всех все равно Коля, Коля со своей красоткой Марой, они не сразу выходили, но потом их вытягивали, и все специально расступались, освобождая место; Мара смотрела своим исподлобным взглядом и улыбалась, Коля строил смущенную и ехидную рожу; ну и — ох, как они танцевали. Что угодно, что попросите. Танго? Танго! Фокстрот? Тустеп танцевали как-то… но это уж позже. Звенели бокальчики в шкафу, гремела музыка, Аля засыпала рояль пеплом, Надька царственно листала журналы среди всего этого бедлама, маленького Женьку гнали укладываться, и он спасался у Эрлиха на руках: «Не трожьте тезку, не хочет он спать!»; Витюшка бегал на кухню с чайником, Крот нудил, что надо еще выпить — и пили еще, очень немало пили. Гелик на лестнице целовался с очередной пассией (раз на них наткнулся Михдих, деликатно прижал полу плаща, бочком протиснулся в квартиру и устроил Гелене добродушный разнос: девочка, куда ты смотришь, что ж у тебя муж на холоде без пиджака, октябрь месяц на дворе, уж небо осенью того…), Гелик возвращался, счастливый и потерянный, в невпопад застегнутой рубашке, Аля делала глаза: «Гель?!», Гелена раздраженно говорила — ох, оставь его, ради Б-га, пусть его… Из еды — одна картошка, и той маловато — ужас что такое, вспомнить страшно. Но весело.
Москва, 1964…днем прибежала Надя, унылая, и села с ними чистить грибы — она только что вернулась из командировки и опять повздорила с редактором, и сил нет, и надо увольняться.
— Да ты погоди, — рассудительно говорила Аля, мурыжа сыроежку, — вот почему сразу увольняться-то? Ты потерпи немножко, посмотри, как оно обернется.
— Может, тебе затаиться как-то на время? Может, темы такие острые не брать? — Гелена обреченно смотрела на огромный таз грибов, опять Толя, спасибо ему, откуда-то приволок. Работы на полдня, а сметут все за пять минут.
— Выжидать?! Затаиваться?! Не те времена!
Короче говоря, это был спор бесполезный. Надька была мятежная такая, с лейкой и с блокнотом, поди сдвинь с места. Дурочка! Главное, упертая, как баран, и чуть что говорила — не те времена. Те — не те, Аля вот так уверена не была. Но эту переубеждать — увольте. Насупленная и сердитая, Надька варила кофе и от злости под конец сунула в турочку целый зубец чеснока. Вот что ты творишь, скажи на милость, а?!
— А знаете что, девочки? Сходите со мной в цирк!
Аля выронила нож и беспомощно засмеялась. Ну вот, теперь цирк!
Оказалось, Надя не сошла с ума. Оказалось, ее младший брат из Ленинграда — да вы что, афиш не видели, что ли?
* * *В цирк пошли толпой — Эрлих, Крот, Мара с Колей, они все вчетвером, Тоня, Лиза Комлева, Катя Вормс с сестрой, еще кто-то, уж не вспомнить, ну и Надя, конечно. Когда еще в цирке такое видали — компания взрослых людей и ни одного ребенка с ними (Женька сказал: родители, вы в уме? Какой цирк? Мне пятнадцать лет, если что). По этому поводу ушутились по дороге, только сели, представление еще не началось, Виктор — высоченный, статный, в золотых очках — полез в карман пиджака за платком и вдруг вытащил на свет куриную косточку, заорал от неожиданности и вышвырнул ее куда-то вниз, по рядам — она влепилась какому-то мужику в лысое темечко, слава Богу, несильно. Они взвыли от хохота, стонали, ревели — весь цирк смотрел на них с ужасом и осуждением. У Али по лицу катились крупные слезы. Гелик тоже слезы вытирал, у них семейное: чуть засмеются — и ну рыдать сразу. — Кто, кто мне ее туда сунул?? — Поди, поди, извинись перед генералом! — Тут погас свет, барабанная дробь — в таком балаганном настроении они начали смотреть представление.
Да. Он был хорош, Надькин брат. Фантастически хорош. Клоун почти без грима — только чуть-чуть подмазаны рот и глаза, но ни парика, ни носа — ничего, да ничего и не нужно. Надька объясняла заранее — у него прием такой: без лишних деталей, без антуража выходит и держит зал два часа. Новое слово в клоунской технике, его собственная режиссура, его детище, его находка, его цирк. Он не уходил сцены вообще. Выбегали акробаты — так он лез на вершину пирамиды и там балансировал на одной ноге, жонглировал бутылками водки, он кукарекал дуэтом с петухом и играл ему на гармошке камаринского, и тот плясал камаринского, с этим же петухом под мышкой он взлетал под купол и шел по проволоке и, остановившись посредине, хватал птицу за ногу и нараспев читал: «Такую лапу не видал я сррррроду!»; усевшись на тигра верхом и задом наперед, гнал его галопом по арене (петух ехал следом на лыжах, уцепившись клювом за тигров хвост), а фокусы! Какие были фокусы! Того же злосчастного петуха он сажал в фанерный ящичек, извергал изо рта сполох огня, ящичек горел синим пламенем — слышались треск, как будто истерический предсмертный клекот и сатанинский хохот мерзавца-иллюзиониста; зритель невольно охал. А когда пожар утихал и оставалась только горстка пепла, клоун-зубоскал вытаскивал невредимого погорельца откуда-то из-под пиджака, и тот победно орал, и дети в зале орали от радости.
Гелена смотрела на него, что-то жгло ей глаза. Она смеялась по инерции, а какая-то тяжкая мысль не давала покоя: где-то я что-то такое… когда-то… что-то… Глаза эти черные, сияющие, эти светлые вихры, очень белые зубы — где, когда я их видела? Клоун отплясывал фокстрот на ходулях, а потом, отбросив их, вдруг понесся, хохоча, по рядам — поднялась волна восторженного детского визга — и остановился на секунду рядом с ними, с Надькой, которая специально села на крайнее место рядом с проходом. Он потрепал сестру по загривку, вытащил у нее из-за уха розовую астру, отставил ножку — чистый Чаплин! — преподнес цветок, окинул светлым взором всю их гоп-компанию, комически раскланялся и подмигнул ей, Гелене, — и тут она с облегчением почувствовала, что теряет сознание.
Москва, 2007Осенью 2007 года мы все собрались отметить годовщину смерти Гунара — собрались на Кировской, потому что ни к Наде, ни в его небольшую квартиру все бы не влезли. Кроме того, старикам было удобнее добираться до Кировской, чем пилить, скажем, к Гунарову сыну Диме в его крылатские хоромы. Гунар умер совсем не молодым человеком и прожил довольно счастливую жизнь; зубоскал и апикойрес, он бы меньше всего хотел, чтобы о нем скорбели — но тем не менее: смерть его шарахнула всех так, что долго не могли оправиться. Хуже всех была Надя — на похоронах год назад на нее вообще было страшно смотреть; она стояла пряменько, огрызалась на любую помощь, на поминках изо всех сил шутила, в общем, это было невыносимо. Гелена тогда предлагала ей: поживи немножко у нас — куда там, ни за что. Сейчас Надя была явно получше, вредничала как обычно.
— Не очень, не очень, — шепотом ответил ее внучатый племянник Сережа на мой немой вопрос. — Заговаривается… То есть как? Она совершенно адекватна, живет одна и газ, как ты понимаешь, не оставляет… Из дома выходит часто, много ездит, с детьми сидит, на выставки ходит, в библиотеку недавно — в иностранку — моталась зачем-то. Ничего не путает — числа, даты, договоренности — мне бы такую голову! А вот про прошлое у нее фантазии…
Но сегодня Надя рассказывала про Гунара и вроде ничего не путала, и было видно, что ей просто легче так: снова, в который раз, вспоминать, и пусть все уже слышали, а вдруг кто-то не слышал? И правда, каждый раз в этих историях мелькало что-то новое — я вот как-то до того никогда не слышала, что Гунар шести лет от роду водил машину.
