Георгий Марков - Отец и сын (сборник)
«Что он так? Поймают его японцы на мушку», — тревожно думает Шлёнкин. Наконец в сумраке появляется фигура. Шлёнкин присматривается, и что-то чужое, не подкорытовское, угадывается в этом качающемся из стороны в сторону человеке. Шлёнкин сильнее втискивается в щель, раздвоившую скалу, и смотрит, смотрит изо всех сил на приближающегося к нему человека. Нет, это не Подкорытов! Прокофий строен и высок, а этот идет согнувшись. Он дышит так тяжело, словно где-то поблизости раздувают кузнечные мехи. Подкорытов, как бы он ни устал, какую бы тяжесть ни нес, умеет управлять своим дыханием.
Проходит еще минута, две… Человек начинает поспешно карабкаться на скалу. Шлёнкин сидит метра на два выше человека и хорошо видит его. При свете месяца он различает, что это японец. «Прокофий его спугнул. От него, видимо, он удирает», — мелькает у Шлёнкина в уме. Японец приближается. Шлёнкина трясет. Это уже не страх, у страха есть свои сроки. Шлёнкин волнуется, он не знает, на что решиться, у него много возможностей — надо выбрать одну из них, а это не просто.
Шлёнкин может выстрелить в японца, он может бросить в него гранату, но не лучше ли немного выждать еще и заколоть японца штыком. Так будет бесшумнее. Выстрел и взрыв могут привлечь других японцев, а воевать одному с несколькими — дело сложное.
Пока Шлёнкин размышляет, на чем остановить ему свой выбор, японец оказывается в трех шагах от него. Как запаленная лошадь, он падает на выступ, который несколько ниже выступа, занятого Шлёнкиным. Привалившись спиной к скале, японец отдыхает.
«Надо захватить его живьем», — думает Шлёнкин. Бесшумно, с великой осторожностью, он чуть подтаскивает свои ноги к обрыву. Сердце стучит, на лбу выступает пот. Пора бы уже прыгнуть, японец может подняться, уйти дальше, но в душу Шлёнкина закрадывается неприятный холодок. «Ну, прыгай на него, прыгай», — говорит он сам себе, но секунды текут, а он сидит на прежнем месте.
«Да разве так я тогда Соловья ловил?.. Товарищ капитан… Катя… Она за такое не похвалила бы». — Он как бы видит на миг ее лицо с большими глазами и слышит ее голос: «Пора!»
Сдернув с головы пилотку, он падает на японца всей тяжестью своего грузного тела. Тот делает тщетную попытку сбросить его с себя, но руки Шлёнкина обретают удивительную подвижность и силу. Миг — и пилотка втолкнута в рот врага. Еще миг — и руки японца связаны ремнем. Он бьется и стонет, в горле у него что-то булькает, в животе страшно урчит…
Над Хинганом занимается заря…
13
Над Хинганом разгорается заря…
Егоров принимает решение: на командном пункте оставить за себя комвзвода Наседкина, а самому с группой солдат двинуться в горы.
Японцы, по-видимому, отступили, а частью уничтожены, стрельба стала реже. Она доносится теперь всего лишь из двух-трех мест.
Егоров мог бы и не ходить, но ему не терпится, он должен сам увидеть результаты этой горячей схватки с врагом.
С неизъяснимой нежностью думает он о своих солдатах, и тревога за них бьется в его сердце, не утихая ни на одну минуту.
Какое-то внутреннее чутье подсказывает ему, что пора остановиться.
— Куделькин, просигнальте отбой, — приказывает Егоров.
Куделькин выпускает ракету. Вспыхнув зелено-голубым светом, она очерчивает полукруг и рвется, освещая бледно-аквамариновым светом гигантские ребра каменного чудовища.
Зеленая ракета — сигнал, означающий, что бой кончен, что если ты жив, то найди в себе силы, невзирая ни на какую усталость или ранение, вернуться к своему командиру. Тут ждет тебя одно из двух: либо отдых, заслуженный тобой тяжким трудом, либо новое боевое дело, которое потребует от тебя еще большего напряжения сил, а может быть, и жизни твоей, вступившей в неповторимую пору самого расцвета…
Егоров стоит, прислушивается, смотрит в темноту, желая во что бы то ни стало пронзить ее своим взором.
— Куделькин, повторите сигнал, — приказывает он, сам не замечая, как против своей воли подчиняется нетерпению.
Куделькин понимает, чем обеспокоен офицер. Хребты и скалы здесь высоки, а ущелья подобны колодцу — даже блеск звезд не всегда виден из них, потому что они закрыты туманом.
Куделькин выпускает вторую ракету. Она взлетает круто и разрывается высоко, под самыми звездами. Теперь сигнал заметит даже тот, кто оказался в этот час на дне самых глубоких щелей.
— Хорошо, Куделькин, молодец, — говорит Егоров и вытягивает шею, настораживаясь.
Где-то в стороне от него, далеко-далеко, звучат один за другим два выстрела. Это последние выстрелы боя. Наступает тишина, такая же величественная, как сам Хинганский хребет. Кажется, немыслимо ничем поколебать эту тишину, как немыслимо сдвинуть с места могучие скалы хребта.
«Далеко кто-то забрался. Интересно — кто это? Может быть, Викториан Соколков, а вернее Подкорытов… Легконогий Подкорытов», — думает Егоров, дослушав до конца перекаты последних выстрелов.
Светает. Сквозь рассеивающийся сумрак все отчетливее выступают беспорядочно нагроможденные камни. Егоров рассматривает их. Они застыли в самых необыкновенных, причудливых формах. Вот скала, похожая на слона: хобот, широкая спина, клыки, загнутые кверху, только размер этого каменного слона превосходит живого во много десятков раз.
Вот другая скала. В ней много общего… с петухом. Пушистый хвост, распадающийся на несколько перьев, круто изогнутая длинная шея и хищно раскрытый клюв.
А вот тянутся скалы, похожие на трехэтажные дома с крышами самого фантастического рисунка.
Егоров внимательно рассматривает то одну скалу, то другую. При взгляде вниз, в ущелья, замирает сердце. Это при дневном свете. Каково же было здесь солдатам ночью?!
«Как много интересного и увлекательного расскажу я ребятам, когда вернусь в школу», — думает Егоров, и мысль о школе, о том, что после войны он опять встретится с ребятами, рождает улыбку и томительно сладостное чувство.
— Товарищ старший лейтенант, слышали? — спрашивает Куделькин.
Нет, Егоров ничего не слышал: на минуту его увлекли мысли о школе, о своей гражданской профессии.
— А что ты слышал, Куделькин? — спрашивает Егоров, и в голове у него проносится: «Рано я по гражданке затосковал».
— Мне почудилось, товарищ старший лейтенант, что будто где-то в горах звякнуло железо, — отвечает Куделькин.
Другие бойцы, стоящие за Егоровым, подтверждают, что и им это почудилось.
Все замирают на своих местах. Через минуту звяканье повторяется. Егоров посылает двух бойцов пройти по гребню скалы до самого дальнего обрыва и посмотреть, не карабкается ли кто-нибудь на перевал.
Солдаты уходят. Винтовки у них взяты наизготовку — на случай, если там окажутся японцы. Становится совсем светло. Правда, туман застилает горизонт, но где-то уже восходит солнце, и его лучи покрывают небо нежнейшей позолотой.
Егоров видит, что солдаты остановились и кому-то энергично машут руками. Потом они на некоторое время исчезают под обрывом и появляются вновь.
Их теперь трое. Третьего Егоров узнает по высокому росту. Подкорытов! А где же Соколков и Шлёнкин? Он помнит, что вечером они отправились в горы вместе…
У Егорова больно щемит сердце. Шлёнкин и Соколков, видимо, погибли. Он прибыл в армию вместе с ними, вместе с ними переживал все трудное стояние на границе и любил их. Хорошие солдаты и хорошие товарищи!
«Ничего, ничего, собери нервы в кулак. Может быть, многих ты сегодня недосчитаешь, многих дорогих людей…» — мысленно говорит себе Егоров.
Он так рад возвращению Подкорытова, что бежит навстречу ему. Только теперь Егоров замечает, что Подкорытов тащит за собой на ремне японский станковый пулемет.
На плече у него две винтовки — своя и японская. На поясе болтаются гранаты. На спине коробка с пулеметными лентами.
Лицо Подкорытова от волос до подбородка — в синяках и ссадинах. Руки кровоточат. Он мокрый от пота, и одежда его на прохладном ветерке курится испариной.
Подкорытов останавливается, выпрямляется, хочет отдать рапорт офицеру. Но Егоров хватает его руку и крепко жмет.
— Где Соколков и Шлёнкин? — все еще не выпуская руку Подкорытова, спрашивает он. Нижнее веко его правого глаза подергивается, и Подкорытов видит, сколько живых, трепетных чувств скрыто за этим вопросом.
— Соколков, товарищ старший лейтенант, отстал от нас в самом начале. Он сорвался с выступа и сильно зашиб колено. Шлёнкин был со мной, потом я бросился наперерез японским пулеметчикам, а его оставил на скале. Одного японца убил, а второй скрылся. Я забрал документы, винтовку, пулемет и вернулся на прежнее место. Шлёнкин уже куда-то ушел.
Словно тяжесть сваливается с плеч Егорова.
— Значит, они оба живы!
— Да, были живы.
«Были… Но живы ли они теперь…» — думает Егоров. Он вспоминает, что до сих пор не поблагодарил Подкорытова за успехи в бою, и выражает благодарность солдату громким, немного торжественным голосом — так требуют обстоятельства службы.
