Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)
«Я же не ребёнок, чтоб ходить и нюхать цветочки», — ворчал себе в бороду Юсуп-ага. Подаренный букет он украдкой бросил в корыто барану.
Затея с пенсией безмерно его огорчила. Вчера вечером после всяких лестных слов, сказанных председателем Нуретдином, — о выполненном долге, о смелости, о самоотверженности, о каком-то праве на отдых, — он встал и спросил: почему выпроваживают на пенсию человека, у которого глаза ещё зорки, слух чуток, поступь легка и рассудок в порядке? Все, кто был на собрании, смеялись, решили — шутит старик. А он и не думал: какие уж тут шутки…
Грузовик добрался до Центрального пункта. Несколько кибиток, многокомнатный жилой дом, хранилище для кормов, утеплённые кошары, где выхаживают слабых овец, и сплетение песчано-пыльных дорог, уходящих к дальним чабанским кошам, — вот что такое Центральный пункт. Главное его украшение — громадное тутовое дерево. Оно горделиво высится, единственное на всю округу. Иссушенная почва, палящий зной, ветер, несущий тучи песку, — всё ему нипочём. Вероятно корни дерева достигли водоносных пластов: даже в самую жаркую пору листва его не утрачивает ярко-зелёного цвета. Средь ветвей тутовника круглый год бойко щебечут воробьи. «Это дерево не только людям — и птицам на радость!» — не раз говорил Юсуп-ага.
Раньше здесь было большое селение скотоводов. В нём семьдесят три года назад и появился на свет Юсуп, нынешний Юсуп-ага, чабан. Теперь селение переместилось на юг. Там кончаются пески и начинаются степи. Другие скотоводы подались туда же, три колхоза объединились и вот уже несколько лет сеют хлопок. Очень прибыльное дело. Все благословляют Каракумский канал, оросивший плодородные степи, называют его каналом счастья. «Очевидно хлопок важнее, чем мелкий рогатый скот. Народ мудр, если так считает, значит, так оно и есть», — думает Юсуп-ага. Однако в глубине души он сохранил убеждение, что овцы людям нужнее всего.
Шофёр грузовика — он привёз для чабанов муку, чай и сахар — охотно принял приглашение пообедать,
Юсуп-ага, отрицательно покачав головой, пошёл искать свою лошадь. Та, стреноженная, со вчерашнего дня паслась за домом — подпрыгивая, щипала траву на поляне. Увидала хозяина — захрапела, зафыркала, приветствуя его. Юсуп-ага погладил её по холке.
«Придётся нам с тобой расстаться. Я теперь буду жить в колхозном посёлке, там нет лужаек, на которых могла бы пастись. А держать тебя на привязи и кормить из мешка было бы жестоко. Нет, так я с тобой не поступлю, верная моя скотинка. Оставайся тут, на воле».
Снял путы, сел на лошадь и тронул её по одной из множества пыльных дорог. Крича и размахивая руками, вдогонку ему бросился мальчишка лет семи. Старик остановил лошадь. Мальчишка выпалил, еле переводя дух:
— Мама велела спросить: «Куда направляется Юсуп-ага?»
Права мать этого мальчишки, в пустыне нельзя уезжать, никому не сказав — куда.
— Передай матери — Юсуп-ага едет к Новрузу. Потом поедет к Салиху.
Мальчишка кивнул и умчался.
В небе появились тучи. Серые, тяжёлые — осенние. «Неужто будет дождь? Рановато! — подумал старик. — А пусть его». В самом деле, что ему дождь, чекмень и тельпек — надёжная защита.
Тучи ползли по небу, неторопливо трусила кобылка Юсупа-ага. В пустыне вообще всё делается медленно. Овцы бредут — кажется, еле ноги переставляют, верблюд тоже не торопится. А черепаха? Зато живёт как долго! Юсуп-ага — истинный сын пустыни. Он всё делает не спеша — ест, чай пьёт, говорит, шагает за отарой. Тем более теперь не станет он понукать свою лошадь.
Дорога, которую старик выбрал, привела к колодцу. Возле этою колодца, в окрестностях его, прошла, можно сказать, вся молодость Юсупа. Здесь он чабанить начал. Когда пошли разговоры о том, что белый царь затеял войну с королём Германии, он уже год как стал подпаском. Ему тогда минуло четырнадцать. Какое дело четырнадцатилетнему подпаску до чьей-то войны за тридевять земель? Юсуп твёрдо был уверен, что его предназначение на земле — пасти овец, и неутомимо перегонял с пастбища на пастбище байскую отару, за что бай кормил его, правда, не сказать, что досыта. После свержения белого царя, во время установления новых порядков, он тоже пас овец, теперь даже с большим усердием, так как из подпаска стал чабаном. От бая получал свой хлеб и чай, а ещё смену одежды и двух овец в год. Впервые с представителями новой власти он встретился, когда ему исполнилось тридцать лет. Большевики специально приехали к нему на кош. Спокойные, обходительные, рассудительные люди, они пробыли с ним целый день, беседовали во время долгих чаепитий и такого порассказали, что он почувствовал себя вновь родившимся на свет. Тридцать лет он жил не так, как должно, и совсем, совсем неверно смотрел на вещи! Ведь ясно же, что скот, вот эти овцы должны принадлежать не бездельнику-баю, а таким, как он, Юсуп, труженикам. В тот же день он написал заявление о вступлении в колхоз. Вернее, заявление написал один из приехавших, грамотей, видать, а чабан приложил к бумажке своей измазанный синим палец, подтверждая, что всё написано от его имени…
Юсуп-ага спешился и вошёл в чабанский домик, стоящий близ колодца. Там никого не было, как и обычно в это время дня. Он прилёг на кошму и задремал было, но снаружи послышался треск мотоцикла. Потом кто-то отворил дверь и тут же прикрыл, не желая, видимо, тревожить сон старого человека. Юсуп-ага спросил:
— Новруз, это ты?
— Я, салам алейкум, Юсуп-ага, — ответил хозяин домика, вновь появляясь на пороге.
Легко, без видимых усилий старик поднялся с кошмы и вышел вслед за Новрузом.
— Где твои овцы? — спросил он, высматривая в песках отару.
— Появятся минут через пятнадцать.
Новруз запустил движок.
— Как трудно было раньше поить овец, — заметил Юсуп-ага. — А теперь вода сама поднимается с глубины двадцати саженей. Пей — не хочу!
Прозрачная, студёная вода заполняла поилки.
— Это всё техника, — откликнулся Новруз.
Как он и предсказывал, минут через пятнадцать на гребне дальнего бархана появились первые бараны — вожаки. Почуяв воду, они стремглав бросились вниз, к поилкам, за ними, возбуждённо блея, следовала отара.
От обеда Юсуп-ага опять отказался, но, чтобы не обидеть хозяина, а напротив, высказать ему своё уважение, снял пробу со всего, что лежало на сачаке, и со знанием дела похвалил овечий сыр, приготовленный Новрузом собственноручно. Польщённый хозяин стал усиленно предлагать Юсупу-ага дыни, арбузы, даже яблоки, правда ещё не зрелые, — всё теперь доставляют машины на чабанские коши. Да, согласился Юсуп-ага, но попросил:
— Подай-ка лучше то, чего жаждет моя душа.
— Зелёного чаю! — угадал Новруз.
Отставив опорожнённые чайники, чабаны заговорили о том, что обоих, пусть не в равной мере, занимало и волновало в эти дни.
— Значит, решили на пенсию выйти, яшули?
— На пенсию меня выпроводили, — сердито ответил Юсуп-ага. — Ну сам скажи! — воскликнул он с наивной самоуверенностью, которая, впрочем, имела под собой почву. — Кто из вас лучше меня сможет пасти овец? Пустыня — книга. Кто из вас сможет прочесть и понять её лучше, чем я? Даром — неграмотный. — Не дав собеседнику рта раскрыть, он продолжал, всё больше горячась — Глаза видят, ноги ступают твёрдо, слух острый, память тоже пока не изменяет — всех овец в своей отаре знаю наперечёт. Ну скажи, чего ещё надо этому правлению? Иди отдыхай, говорят. К чему мне ихний отдых? В прошлую весну я простудился и болел, видно потому меня и выпроваживают. А что, другие не простуживаются, не болеют?
— Со всяким может случиться, — утешая старика, ответил Новруз. — Я другое слышал, яшули. Ваш сын, городской, крепко поговорил с Нуретдином. Сказал ему, что никто не имеет права заставлять семидесятитрехлетнего старика и в зной и в стужу бродить за овцами в дикой пустыне. Ну, председатель после этого и…
— Так и назвал — дикая? — перебил Юсуп-ага.
— Я рассказываю, что слышал.
— Разве наша пустыня дикая?
Пожав плечами, — мол не он это сказал, Новруз добавил:
— Сын собирается увезти вас в город.
Юсуп-ага улыбнулся.
— Не поеду. Что мне делать в городе?
— Ну, не скажите, яшули. В городе очень интересно. Неплохо бы пожить там…
— А мне и тут хорошо. Не знаю ничего интереснее этих просторов. Куда ни глянь — края не видать. — В голосе старика появились мечтательные нотки, взор затуманился. — Барханные узоры — что твой ковёр в богатой юрте. Овцы бредут за травкой, ты — за овцами. Залегла отара, ты тоже ложишься рядышком, на чистый песок. Считаешь звёзды в ясном небе да думаешь свою думку. Глядишь — задремал незаметно… В этих краях, пожалуй, не сыщешь места, где бы мы с тобой не ночевали у костра, а? Теперь колхоз построил вам кирпичный дом. В нём, конечно, тепло, светло, ветер не дует… Да… не дует ветер, не убаюкивает… Звёзд тоже не увидите, засыпая и просыпаясь… А я — я буду, как курица, ворошить землю на своём меллеке…
![Урсула Ле Гуин - Индеец с тротуара [Сборник]](/uploads/posts/books/276971/276971.jpg)
![Пол Андерсон - Кокон [ Межавт. сборник]](/uploads/posts/books/72467/72467.jpg)
