Марианна Долгова - У подножия старого замка
— Вы не знаете, где Зося?
— Нет. А что?
— Она не вышла на работу. Дома одна Дануся. Плачет.
Они спустились вниз вдвоем, налегли на дверь, но она не поддалась. Тогда пани Закшевская принесла топор, и они выломали замок. Дануся лежала на кровати, окоченевшая от холода и обессилевшая от плача. В квартире было прибрано. Зося, видимо, собиралась истопить печку: печная дверка в маленькой кухоньке была приоткрыта, из нее торчали щепки и бумага, на плите стояла кастрюля с водой. По всему было видно, что хозяйка вышла куда-то на минутку, да так и не вернулась.
Леля схватила Данусю на руки, прижала к груди, укрыла полой пальто и стала ходить по комнате, приговаривая:
— Ну, успокойся… Успокойся, моя хорошая. Не плачь…
Когда девочка успокоилась и согрелась, Леля попросила пани Закшевскую присмотреть за ней до вечера. Сама заперла квартиру на висячий замок, который нашла на кухне, и побежала на работу.
У проходной ее встретила обеспокоенная Ирена. Озираясь с опаской по сторонам, она быстро передала Леле спрятанный под фартуком прессовальный молоток и спросила:
— Что с Зосей?
— Потом! Бежим быстрее! Лотта ругается?
— Как всегда.
Леля рассказала обо всем, что застала на квартире Зоси.
Подруги еле дождались конца рабочего дня. Потом втроем направились к дому Зоси. Пани Закшевская вышла навстречу с Данусей на руках и пожаловалась, что девочка все время кричит, зовет маму и не хочет есть.
Зося так и не появилась.
— Как же нам быть с Данусей? Может, ей пока у вас остаться? — попросили девушки пани Закшевскую. — Вы не беспокойтесь, кормить ребенка будем мы.
— Я бы рада, но у меня своих четверо, все маленькие. Кто будет заниматься с ребенком, пока я на работе? Я ведь одна, муж погиб в сентябрьскую кампанию. Извините, паненки, но Данусю взять не могу. — Закшевская заплакала.
— Не плачьте… Мы ведь понимаем. Что-нибудь придумаем. — Ирена поглядела на Лелю, потом на Марину. Дануся уснула у нее на руках. — По домам пора, скоро полицейский час, — напомнила она, услышав бой часов на ратуше. — Девочка поживет у меня, а там посмотрим.
— Ребенок простудится в твоей каморке, — возразила Леля. — Данусю возьму я!
— Дануся может жить у нас. Я одна, — вмешалась молчавшая до сих пор Марина. И закашлялась, прижав к губам платок.
Ирена с Лелей переглянулись.
— Ладно, Ирка, забирай пока Данусю к себе. Няньки из твоих сестер выйдут неплохие, — согласилась Леля. — А я сегодня спрошу отца и мачеху. Мы непременно возьмем Данусю. У нас ей лучше будет, спокойнее.
— Спокойнее-то спокойнее, но у вас и так полно детей, — напомнила Марина.
— Ну и что? Еще одному место всегда найдется.
На следующий день, только Ирена поднялась с постели, пани Граевская тут как тут и прямо с порога заявила:
— Давай мне Дануську! Тут ей опасно оставаться. И бог нам никогда не простит.
— Спасибо, тетя Паулина. — Ирена заметалась по каморке. — Только спит она.
— Ничего! Я ее тихонько понесу, она даже не почувствует. А няньки у нас понадежнее твоих. Больно бледные они у тебя и жуть, как отощали.
— Да, — вздохнула Ирена. — Какая у нас еда… И на воздухе они почти не бывают. Как только выйдут во двор, так Краузе, потехи ради, тут же свою овчарку с цепи спускает. Вот и сидят весь день взаперти.
— А ты их к нам приводи. Они с моими девочками на лугу поиграют. Когда смогу, то и накормлю. Приводи, не стесняйся, все им веселее будет. Ну, а Юзеф как?
— Юзеф работает. Чуть свет в мастерскую ушел. Он у меня молодец, помогает во всем.
— Да, серьезный, самостоятельный стал. Похож лицом на покойницу мать, но характером в отца, — заметила тетя Паулина. Она взяла спящего ребенка и заторопилась домой. Уже в дверях обернулась и шепотом добавила: — Даст бог, скоро все изменится к лучшему. Вчера мой Костя сказывал, будто американцы и англичане собираются открыть второй фронт. Так что будут теперь утюжить фашистов с двух сторон.
С того дня Дануся стала жить в семье Лели. Если кто спрашивал пани Граевскую, чей это ребенок, она отвечала:
— Это наша дочка. Много их у нас, вот вы и забыли.
Зося не вернулась больше в Гралево…
Вскоре после того, как угнали Зосю, слегла Марина. Всю зиму она надрывно кашляла, глаза ее ввалились и лихорадочно блестели. С конца апреля Марина уже не вставала. Она глядела на плывущие по весеннему небу облака и шептала в полузабытьи:
— Господи, когда все это кончится? Когда? Я так хочу видеть солнце!
Марина умерла в конце мая. За некрашеным гробом, который сделал Юзеф, шли родственники и друзья умершей. Ирена с Лелей несли по букету белой, еще не успевшей отцвести сирени, сорванной под стенами старого рыцарского замка.
Той же весной 1943 года Гралево наводнили так называемые «литауэрдейч». Это были немцы из Латвии, Литвы и с берегов реки Нарев. Каждый день поезда оставляли на Гралевском вокзале десятки семей немецких переселенцев. Они занимали квартиры поляков. Потом, когда квартир не стало, на окраине для них построили деревянные домики. За два месяца там вырос целый городок. Его обнесли проволочной сеткой, проложили плиточные тротуары, разбили маленькие садики, посадили деревья и цветы. По всему было видно, что переселенцев устраивают в городе надолго. Это были большей частью немки с детьми и их мужья — инвалиды, или отпускники, приехавшие с фронтов. Они бродили целыми днями среди окрестных лесов и полей, устраивали шумные пикники в тени дубов, грелись на солнце. Лечили расшатанные войной нервы. В Гралеве им нравилось. Вскоре переселенных стало больше, чем коренных жителей.
В Гралеве на домах и заборах все чаще стали появляться листовки, призывавшие к беспощадной борьбе с оккупантами. А в июле ребятишки, игравшие в городском парке, нашли двух убитых немцев, спрятанных под копной свежескошенной травы. Ребята испугались, понеслись в город, крича на всю улицу:
— Немцев убили! Немцев убили!
Убитыми оказались ненавистные всем полякам Отто Шмаглевский и Фриц Скуза.
В день их похорон немцы согнали на ратушную площадь все польское население от мала до велика. Посредине площади около вырытой могилы стояли два закрытых, убранных цветами гроба. Из ратуши вышел бургомистр Гралева господин Битнер в окружении чиновников и офицеров, и траурный митинг начался. В заключение его бургомистр объявил:
— Мы казним каждого пятого из вас, если в течение ближайшей недели не выдадите нам убийц. А сегодня вместо траурного салюта мы расстреляем десять человек. — И он показал на выводимую в это время из подвала магистрата группу юношей, пойманных полицаями в последней облаве.
Юношей расстреляли на глазах скованных ужасом гралевцев в тот самый миг, когда гробы опускали в могилу. Как только раздались залпы, из толпы крикнули:
— Мы не забудем! Отомстим за вас, ребята! Отомстим!
Немцы потребовали выдать того, кто кричал, но поляки молчали. Гралевцев продержали на площади до ночи.
Целую неделю полицаи и гестаповцы рыскали по городу. Они врывались ночью в квартиры гралевцев, уводили с собою. Теперь и в огромных классах и подвалах пустовавшей до сих пор гимназии орудовало гестапо. Гралевцы передавали друг другу шепотом, что стены гимназии стали липкими от крови.
Немцы так и не дознались, кто убил Шмаглевского и Скузу. Оккупантам даже в голову прийти не могло, что все беспорядки в городе вызваны горсткой отчаянных юношей. Это они распространяли по городу листовки. Это они убили немцев. Среди них был и Юзеф.
Как-то раз мастер послал Юзефа и еще одного ученика в концлагерь отвезти на ручной тележке пару гробов. И то, что там увидели ребята, наполнило их непередаваемым ужасом. Они видели, как гестаповцы били людей до смерти, как забавлялись во дворе «игрой в собаки». Заключенные должны были бегать вокруг немцев на четвереньках, лаять по-собачьи и слегка кусать своего «господина». Гестаповцы хохотали и пинали их при этом в лицо, живот, куда попало. После этой «игры» трое заключенных так и не поднялись с земли.
Недалеко от ворот Юзеф с товарищем увидел нагих людей, привязанных к толстым столбам колючей проволокой. Они стояли на солнцепеке худые, заросшие. По их грязным телам текла струйками кровь и ползали мухи. Люди эти еще жили. Их глаза запомнились юношам на всю жизнь. И хотя ребята пробыли в концлагере не больше двадцати минут, им казалось, что прошла целая вечность. Они решили мстить.
Мало кто из гралевцев знал тогда, что ребятами руководит бывший учитель пения гралевской школы пан Казимир Малек. Немцы еще в первые дни войны расстреляли его отца, члена КПП (Коммунистической партии Польши), который отсидел во время дефензивы[6] восемь лет в Павяке. Казимир Малек еще до войны был одним из руководителей Союза борьбы молодых. Сидел в тюрьме за организацию забастовки учителей, требовавших выдачи пособия многосемейным рабочим.
