Марианна Долгова - У подножия старого замка
С лугов и торфяников на город наползал туман, густой и липкий. Он подбирался к замку. Поглядев в последний раз на островерхие черепичные крыши города, Ирена пошла прощаться со старым замком. Прошлась под гулкими сводами мрачных коридоров и палат, поглядела на едва различимые в сумерках остатки геральдических надписей на стенах главного входа. Сумрак и шорохи замка уже не страшили ее. Замок давно стал ее другом и союзником. Он не раз прятал ее от облав, от немцев, которые предпочитали обходить замок стороной. Он не мог только спрятать ее от Стефана.
— Прощай, друг! Завтра я стану пани Брошкевич. Ирка Ольшинская пришла к тебе в последний раз…
Дома Ирену встретила необычная суета — приехали родственники Стефана. Ирена хотела пройти незамеченной в свою комнату, но Стефан увидел ее. Широким жестом он показал на заваленный мясом, рыбой, колбасой и пирогами кухонный стол и похвастался:
— Посмотри, Ирена. Мне думается, ни один из твоих гралевских кавалеров не смог бы теперь достать копченой колбасы, сыра и столько мяса. А я вот достал!
— Пропади ты пропадом! — почти крикнула Ирена.
Но Стефан не обиделся. Он только засмеялся.
— Ничего, дорогая! Завтра ты узнаешь, что я умею любить и по-другому. Завтра…
— Отстань!
— Смотри, я сделал новую табличку на дверь. Здесь будут жить теперь не Ольшинские, а панство Брошкевич. И их не посмеет выгнать отсюда никакой Краузе. Ты не рада?
— Мне все равно.
На следующий день их обвенчали. В костеле торжественно играл орган. Были цветы, были сочувственные и даже завистливые взгляды знакомых. Все происходило словно во сне. Ирена повторяла за ксендзом слова присяги, а мысленно кричала: «Все это ложь! Ненавижу этого человека!»
Вернувшись из костела, она подошла к комоду, взяла в руки небольшой, отливающий перламутром камень и приложила к щеке. Этот камень — память об отце, он привез его из дальнего плавания. Ирена вытерла украдкой глаза, положила камень на место и села за стол рядом со Стефаном, молчаливая и безразличная.
Свадьба была в полном разгаре. Опустили светомаскировку на окнах и зажгли ради праздника большую керосиновую лампу. Отец Стефана, бывший помещик, толстый, усатый, завел старенький, дребезжащий граммофон. Тетя Марта прибежала из кухни, замахала руками:
— Извините, дорогие гости, но музыки не надо. Чего доброго, немцы услышат.
— А мы тихо, пани Марта. Какая же свадьба без музыки, — возразил Брошкевич.
— Я немцев не боюсь, — заявил Стефан. — Гуляйте, пейте, веселитесь!
— Нельзя. Невеста только что мать схоронила, — напомнила строго тетя Марта. Но Стефан и гости не слушали.
Халина и Ядька жались друг к другу, всеми забытые, в дальнем углу комнаты. Они смотрели, словно птенцы, которых только что вытащили из гнезда. Девочек пугал необычный наряд сестры, белая фата на голове. Юзеф сидел за столом, почти не притрагиваясь к еде.
Стефан ни на миг не отходил от жены. На нем был черный новый костюм, белая рубашка с туго накрахмаленным воротником и черным галстуком-бабочкой, лакированные ботинки. На белых, пухлых руках, кроме обручального кольца, сверкали еще два золотых перстня. Лицо его раскраснелось и лоснилось от пота. Стефан был пьян и продолжал пить рюмку за рюмкой. Ирена с ужасом и отвращением думала: «Боже, он не только самодовольная скотина, но еще и пьяница!»
А гости шумели все громче, пили и танцевали. Стефан смеялся громче всех, дышал в лицо самогонным перегаром. Ирену чуть не тошнило, а он сжимал под столом ее холодные руки и пьяно бормотал:
— Ну вот… Теперь… ты моя! Эх, и заживем мы! Поцелуй же меня! Ну!
Ирене хотелось ударить его, встать и уйти из-за стола, но ноги не слушались. Она не могла сдвинуться с места…
Было далеко за полночь, когда громко хлопнули и распахнулись настежь входные двери. В комнату вошел хозяин пекарни Бельке в сопровождении четырех немецких солдат с автоматами наперевес. Увидев хозяина в мундире штандартенфюрера СС, Стефан страшно побледнел. Бельке подошел к столу. Его взгляд пробежал по закускам, скользнул по бутылкам с самогоном, по лицам гостей и остановился на секунду на лице невесты. Гости боялись шелохнуться, одна только тетя Марта отважилась пройти через всю комнату, чтобы остановить шипящий граммофон.
— Наконец-то я тебя поймал с поличным! — внешне спокойно сказал Бельке. И, показав на стол, закричал: — Вон сколько наворовал, скотина! Забрать его!
Один из солдат встал позади Стефана, ткнул ему в спину дулом автомата и сказал на плохом польском языке:
— Идем, польская свинья! Ну, подымайся скорее!
Стефан жалобно взглянул на жену, на родителей. Подталкиваемый автоматом, он не успел сказать ни слова. Когда немцы были уже у дверей, мать рванулась за ними с криком:
— Куда вы уводите моего сыночка?! Пощадите его, господин офицер! Он не виноват! Ее берите! Это все из-за нее. — И она с ненавистью показала на Ирену.
— Кончайте этот спектакль, мадам, не то всех заберем, — пригрозил ей гестаповец Бельке и ушел вслед за Стефаном и солдатами.
Утром в квартире был произведен обыск. Немцы искали мешки с сахаром, мукой и деньги. Бельке давно заметил, что Брошкевич не чист на руку, но Стефан был хорошим пекарем, и хозяин до поры до времени терпел. Когда же сахар и мука стали пропадать целыми мешками, он обратился в полицию. В комнате Стефана над пекарней нашли целый склад продуктов и бутылки с самогоном. Парни, которые работали со Стефаном, тоже воровали, но свалили всю вину на старшего пекаря. Они не любили его за скупость и жестокость.
Граевские и хозяева дома Бернась заступились за Ирену. Они убедили немцев, что девушка ничуть не виновата в случившемся. Ирену не тронули. В память о ненавистном муже ей осталась только его звучная фамилия. Ирену стали называть теперь пани Брошкевич.
На второй день после свадьбы фольксдейч Краузе потребовал, чтобы Ирена со своими «выродками» сейчас же убиралась вон. Она попыталась было возразить, но Краузе заорал:
— Молчи, польская стерва! Захочу, сгною и тебя и твоих щенков так же, как вашего папашу, в лагерях. Не все ли равно, где вам подыхать, коммунисты проклятые! Чтобы завтра же ваше барахло было на чердаке! Не нравится, можешь жаловаться Отто Шмаглевскому! Он тебя живо отправит вслед за муженьком-вором!
Краузе позволил взять из мебели только большую кровать да два стула. На большее в каморке не нашлось бы и места. Теперь, когда в их доме поселился немец, жить стало еще труднее. Ирене казалось, что даже у стен есть уши.
События последних месяцев: смерть матери, свадьба — не прошли бесследно для Ирены. Она заболела. Снова приехала тетя Марта и привезла с собой известного на всю округу знахаря Зиберта. Он осмотрел Ирену, оставил мешочек с сухими травами, объяснил, как их заваривать, получил за труды бутылку керосина и уехал.
Ирена проболела больше месяца. Тетя Марта с трудом выходила ее. Каждый день после работы прибегала Леля. Усевшись на край кровати, рассказывала:
— Немцы на фабрике стали злющие-презлющие. Плащей и плащ-палаток, простреленных, как решето, поступает навалом. Верно, русские здорово бьют фрицев.
— Слава богу! Наконец-то у фашистов земля начала гореть под ногами, — обрадовалась Ирена.
Леля наклонилась и прошептала ей на ухо:
— Вчера директор говорил надзирательницам Лотте и Берте, я случайно услышала, что фабрику придется эвакуировать в Шнейденмиль. Здесь оставаться опасно — в округе объявились партизаны. — И закончила громко: — Вот какие дела, Ирка! Поправляйся быстрее.
Годы без солнца
Юзефу исполнилось пятнадцать лет. Он заметно возмужал и манерами стал походить на отца. Столяр пан Грабовский взял его в ученики. Теперь каждую неделю Юзеф приносил домой несколько марок, выкладывал их перед сестрой на столе и солидно говорил:
— Держи! Скоро буду получать больше. Вместо стульев и табуреток начну делать шкафы. Мастер обещал.
— Спасибо. Дай я тебя расцелую.
— Еще что надумала! Что я, маленький или девчонка? После Рождества неожиданно получили долгожданную весточку от отца. Ее привез незнакомый, худой и изможденный мужчина. Отец писал:
«Дорогие мои! Я жив, здоров. Нахожусь в лагере для политических под Кенигсбергом. Как я живу, расскажет товарищ, который передаст это письмо. Я очень беспокоюсь за вас. Держись, Настка! Береги детей.
Бронек.»Ребята обступили незнакомца.
— Скажите, как выглядит тато? Скоро ли вернется к нам? — спрашивали они.
— Я видел вашего отца всего два раза и то лишь издали, на лагерной поверке. А его письмо попало ко мне случайно. Заболел я и ослаб настолько, что уже не мог работать. Товарищи, которыми, я узнал, руководил ваш отец, устроили меня в лагерный лазарет, а потом помогли мне и еще нескольким заключенным бежать. Перед побегом нам зашили в одежду письма с тем, что, если все будет хорошо, эти письма передать по адресам. Вот и все.
