Борис Зубавин - Ожидание
Но если немцы действительно ворвались в окопы, надо принимать меры. Какие? Какие меры? Я мог бросить еще один ручной пулемет от Сомова, да два резервных ружья ПТР, да двух часовых. Вот и весь мой резерв, все, чем я мог маневрировать. Но разве этого достаточно?
— Хайкин, Хайкин!.. — хрипел Шубный. — Хайкин, я "Орел", я "Орел"…
Молчал Хайкин. А может быть, взять людей от Сомова, петээровцев, снять часовых от КП и самому ринуться туда?
Нет, это тоже не годится. Я не знаю, что у них произошло, не знаю, что может случиться через минуту, через секунду на других участках. Уйдя с КП, я терял управление не только этим взводом, но и всей ротой.
— Вызывай батальон! — крикнул я Шубному.
— Батальон на проводе.
Я взял трубку. У телефона был начальник штаба военный инженер Коровин. В штабе уже знали, что у нас идет бои. Знали об этом уже и в дивизии. Это Кучерявенко, оказывается, распорядился "подключить" ко мне артдивизион.
Коровин сообщил, что генерал выслал ко мне на машинах взвод, автоматчиков. Я воспрянул духом. Автоматчики должны прибыть с минуты на минуту. Мы, конечно, с их помощью быстро восстановим положение, и если немцы действительно ворвались в траншеи, вышвырнем их оттуда.
Но неужели уже нет в живых ни Лемешко, ни Фесенко, ни Важенина и уже где-нибудь валяется, ставшая ненужной хозяину, трубка Панкратова, а добродушный неудачник Трофимов в последний раз развел руки, удивленно проговорил: "Гляди-ко, а меня, кажись, опять ранило!", да и умолк навсегда?..
…У Лемешко, как это выяснилось позже, случилось вот что. Как только немцы перенесли огонь своей артиллерии вглубь обороны, солдаты выбрались из укрытий. Только санинструктор Хайкин остался в блиндаже возле телефона.
Взвилась ракета, ночь раздвинулась, стало ослепительно ярко, и солдаты увидели немцев, подползавших к окопам.
Сержант Фесенко кинулся к станковому пулемету, выкатил его на открытую площадку, перезарядил, но… выстрелов не последовало. В спешке, волнуясь, он неровно передернул ленту, и пулемет не сработал. Взлетела вторая ракета, третья. Немцы были уже близко, бросок — и они в траншее.
Фесенко схватил противотанковую гранату, и, пока Трофимов устранял задержку, он, заорав что есть силы: "Немцы-и-и!" — швырнул гранату за бруствер, схватил вторую…
Гранат под руками было достаточно, а тут, наконец, ударил перезаряженный пулемет.
Лемешко стоял в центре окопа, возле входа в блиндаж, пускал ракеты. Он увидел — фашисты ползли к окопам с трех стооон. Справа уже ухали гранаты, свирепо стучал "Максим". Рядом с Лемешко заработало еще два пулемета, но слева стрельбы не было слышно.
— Огонь, огонь! — кричал Лемешко. — По фашистам огонь!
Он бросился к левому флангу и — во-время: навстречу ему бежал Ползунков. Наткнувшись на командира, задыхаясь, Ползунков шептал: "Немцы, немцы, немцы…" Он с перепугу даже кричать не мог, охрип. Лемешко схватил его за плечи, встряхнул:
— Назад!
На бруствер, там, где лежал ручной пулемет, брошенный Ползунковым, вскарабкался немец с автоматом в руках, встал во весь рост, готовясь спрыгнуть в траншею. В руках у Лемешко была все та же ракетница. Недолго думая, он прицелился и выстрелил в лицо фашисту. Тот, опаленный, ослепленный ракетой, выронил автомат, схватился руками за голову и, дико завизжав, завалился навзничь. Лемешко подтолкнул Ползункова к пулемету, приказал:
— Огонь, мать твою так, огонь! — и в это время увидел сидящего на дне окопа ефрейтора Огольцова. Он сидел, привалившись спиною к стенке, уронив на грудь голову. Он был ранен. Лемешко выхватил пулемет у Ползункова, приказал:
— Скорей за санинструктором! — но сам стрелять не стал: рядом уже стреляли запыхавшиеся пулеметчики от Сомова.
Лемешко медленно пошел, перелезая через обвалы, вдоль траншеи, крепко сжимая ракетницу подрагивающими от волнения пальцами.
На него уже работал весь передний край. Скрещиваясь в центре, перед его окопами летели рои трассирующих пуль: это справа и слева прикрывали его огнем станковых пулеметов Огнев и Прянишников. Шатая землю, рвались снаряды и мины — били наши батареи.
Он подошел к сержанту Важенину, станковый пулемет которого стоял в центре траншеи, немного выдвинувшись вперед. Важенин только что кончил стрелять, вытер ладонью, вымазанной сырой землей, пот со лба. Петээровцы, сидя на дне окопа, переругиваясь, торопливо набивали ленты патронами. Рядом с Важениным стоял артиллерийский разведчик с наганом в руке.
— Как дела? — спросил Лемешко, приложив руку к кожуху пулемета и тут же отдернул ее: кожух был горяч, как поспевший самовар.
— Все в порядке, товарищ лейтенант, — ответил Важенин. (На него в этом бою пришелся основной удар врага.)
Он улыбнулся: — Станковый пулемет системы "Максим" неприступен, пока есть в лентах патроны и жив хоть один пулеметчик. Он помолчал, еще раз вытер пот со лба. — А мы все живы и патронов хватит.
— Смените воду, — сказал Лемешко.
— Панкратов уже ушел за водой, товарищ лейтенант.
Лемешко молча пожал ему руку и пошел в блиндаж. По дороге встретил Макарова, который отбивал атаку немцев на правом фланге.
Как раз в это время Шубный, упорно, хотя и безуспешно вызывавший взвод Лемешко, закричал:
— Хайкин отвечает!
Я схватил трубку:
— Хайкин, черт бы тебя драл, почему не отзывался?
— Раненого перевязывал. Вот лейтенант вошел.
— Кто кричал "хальт"?
— Никто…
Тут взял трубку Лемешко.
— Ну, что, дружище, как у тебя дела?
— В порядке. Откатились.
…Сколько времени длился этот бой? Я посмотрел на часы. Было полчаса третьего, а артналет начался без четверти два. Сорок пять минут! А мне казалось — вечность.
XVНаступал рассвет.
Когда я пришел к Лемешко, он стоял в накинутой на плечи шинели и вертел в руках фашистскую пилотку.
— Трофей, — усмехнувшись, сказал он и швырнул пилотку за бруствер, туда, где лежало несколько убитых фашистских солдат.
Сержант Фесенко уже лазил к ним, вывернул наизнанку все карманы, но никаких документов, если не считать порнографических открыток, обнаружить не удалось. А жаль, документы кое-что могли бы рассказать. Даже солдатская книжка поведала бы, какая часть стоит перед нами.
— А где открытки?
— Порвали, — ответил Лемешко и сплюнул.
— Кто же все-таки кричал у вас "хальт"?
— Никто.
— Чепуха какая-то. Мне по телефону ясно послышалось, что крикнули "хальт!"
Лемешко задумчиво поднял воспаленные бессонницей, усталые глаза к небу, такому чистому, каким оно только и бывает по утрам, после ночного ливня, когда уйдут тучи, поправил на плечах шинель и сказал:
— Это, наверно, Ползунков кричал. Когда Огольцова ранило, я послал его за Хайкиным, а Ползунков выговаривает его фамилию Хальткин, он заорал в дверях… Как ты вызывал санинструктора? — обратился он к Ползункову, чистившему неподалеку от нас пулемет.
— Забыл, товарищ лейтенант, — виновато ответил тот, перестав заниматься с пулеметом. — Наверно, Хальткин.
Да, наверно, так оно и было.
— Что же ты подкачал в бою? — спросил я. — Немцы-то чуть в траншею из-за тебя не ворвались.
— Виноват, испугался я. Как ефрейтора ранило, я и испугался один… прямо на меня лезут…
— Не обстрелян еще, — снисходительно и в то же время ласково глядя на этого юнца, проговорил Лемешко. — Это же его первый бой был. Теперь он не подведет.
Подбежал сержант Фесенко.
— Там, товарищ капитан, под обрывом немец лежит, сдается нам, что он живой. Еще недавно его там не было, а теперь лежит.
Мы направились вслед за ним к правому краю траншеи.
Там стоял Важенин, высунув перископ, всматривался.
Метрах в двухстах от нас, на другом краю оврага, находился немецкий дзот. С нашей стороны спуск в овраг был пологий, с немецкой — крутой, почти отвесный. Весенняя вода подмыла землю, она осела, оползла, оборвалась у края. Там, под обрывом, ткнувшись лицом в песок, выбросив вперед руки, лежал немецкий солдат.
— Я все время смотрел в ту сторону — никого не было! — стал торопливо, с таинственным видом объяснять Фесенко, — а как только сходил воды попить, вернулся, гляжу — лежит. Приполз, стало быть, а дальше сил не хватило.
Взять "языка", даже раненного, было бы неплохо. Однако сейчас не стоило и думать об этом. Фашисты следили за нами и даже по перископу стреляли из пулемета.
— Не выпускайте его из вида, — сказал я. — Ночью мы его возьмем.
— Кто пойдет за ним? — спросил Лемешко.
— Я разведчиков вызову.
XVIОни должны были прийти засветло, чтобы сориентироваться. Так во всяком случае пообещал начальник штаба батальона. Пленного потребовали доставить прямо к Кучерявенко. Однако наступила ночь, а разведчиков все не было.
— Слушай, капитан, может, мы его сами утащим? — предложил Макаров.
