Даир Славкович - «Я вернусь, мама!..»
Шофер вылез, поднял крышку капота.
— Ты что, ремонт на ночь глядя задумал? Дня тебе мало было? — закричал на него старший полицай.
Ответить шофер не успел — из леса грянул залп, резанула длинная пулеметная очередь. Перекрывая стрельбу, разнеслось дружное раскатистое «ура!»
Над складом полыхнуло пламя: горели шпалы, облитые бензином и мазутом, горели доски и бревна.
Утром на Рысевщину первую, как всегда, приехали немцы из Узды, эсэсовцы с пленными из лагеря. Они ничего не знали о случившемся — ночью партизаны уничтожили телефонную линию.
Там, где вчера был склад пилолесоматериалов, лежал белесый пепел, чадно дымили огромные головешки. Среди них торчал сожженный «газон» с обгоревшими трупами полицаев — ни один из них не ушел живым. Нетронутым остался только большой щит с закопченной надписью: «Имущество Великой Германии. Не трогать! За хищение — расстрел!»
Рысевщина первая перестала существовать.
Партизанский помол
Отгуляли метели первой военной зимы, миновали стужи. Шумными ручьями сбежал с полей растаявший снег. Только кое-где по ельникам да заболоченным чащам проглядывали белые рыхлые островки.
С весны в окрестных лесах начали действовать новые группы патриотов. Объединял эти группы, создавал партизанские отряды Минский подпольный горком партии.
Николаю Романовичу прибавилось работы. Партизаны теперь наведывались к нему и ночью и днем. Чаще всего к Будникам заглядывали бойцы и командиры одного из самых молодых отрядов, который возглавлял капитан Красной Армии Николай Михайлович Никитин.
Как-то под вечер в кузницу зашли командир роты и комиссар никитинского отряда Муравьев. Третий партизан остался с подводой, в которую был запряжен вороной конь.
Костя вышел во двор, присел на старом, почерневшем остове от телеги: ему было поручено наблюдать за дорогой.
— Давай сюда, кузнечонок! — позвал мальчика боец, дежуривший возле подводы.
Костя подошел, внимательно посмотрел на партизана. Парень был ненамного старше его, светловолосый, улыбчивый. «Он воюет, а я вот караулю…» — с завистью подумал Костя. Настроение сразу испортилось, и мальчик буркнул, сам толком не зная зачем:
— Я дядя кузнеца. Двоюродный.
— А не врешь? — Светловолосый даже привстал с большого мельничного камня, на котором сидел. — Такой молодой — и, пожалуйста, дядя!
— По материнской линии, — усмехнулся Костя. — Кого хочешь спроси.
Парень понял, что его «обули в лапти», но не рассердился.
— А ты веселый хлопец, — сказал он. — Давай к нам в отряд!
— Я бы хоть сейчас, — вздохнул Костя. — Да не берут.
— Сочувствую, — тряхнул белокурым чубом партизан. — Только что тебе делать в отряде? Немца голыми руками за холку не возьмешь. Если бы оружие у тебя было…!
— Тогда примут? — Костя от волнения даже перешел на шепот.
— Конечно! Да куда же ты? Эй, подожди!
Но Костя уже бежал со всех ног к заводской конюшне.
Он вернулся в тот момент, когда партизаны и Николай Романович выходили из кузницы.
— Ты что? Где взял? — строго спросил кузнец, завидев сына.
Партизанские командиры были тоже озадачены: Костя стоял перед ними с двумя карабинами — по одному на каждом плече. И с цинковым ящиком патронов под мышкой.
— Товарищ комиссар! Возьмите меня в свой отряд! — В голосе Кости были мольба и упорство одновременно.
— В отряд? — удивленно переспросил Муравьев.
— Да! Оружие у меня свое. — Костя свободной рукой показал на карабины.
— Оружие хорошее. Только…
— Опять «мал, подрасти»? — с обидой перебил мальчик и отвел в сторону сразу заблестевшие, глаза.
— Нет, брат, совсем не в этом дело. И вовсе ты не мал, — серьезно сказал комиссар. — Ты нам здесь нужен. Мы для вас с отцом ответственное задание подготовили.
— Какое? — вырвалось у Кости.
— Отец расскажет, — улыбнулся Муравьев. — А за оружие, патроны спасибо.
— И от меня тоже, — подмигнул Косте молодой партизан.
— Костя, сынок, вставай! — Николай Романович тряс за плечи сына. — Время с якоря сниматься. Курс на мельницу.
— Так рано, папа? — спросил Костя, не в силах разлепить веки. — А рожь привезли?
— Мешки уже на нашем возу, — ответил кузнец. Мальчик вскочил с кровати и быстро оделся. Возле нагруженной с верхом подводы, в которую был запряжен Рыжий, стоял недавний Костин знакомый с белокурым чубом.
— Готовы? — встретил он выходящих из избы Николая Романовича и Костю.
— Отчаливаем, — бодро сказал Николай Романович.
— Если ничего не изменится, — партизан поправил шапку, сползающую на глаза, — я у вас буду завтра.
— Не изменится, — Костя хмуро взглянул на парня. — Разве только тебя за картошкой пошлют.
Партизан не обиделся и ответил очень спокойно:
— Прикажут — я за картошкой поеду. Война — это, как говорит комиссар, работа. И тяжелая, и опасная, и ответственная. Ты ведь с отцом зерно молоть по заданию комиссара везешь, верно?
— Верно, — буркнул Костя.
…На воротах мельницы надпись по-немецки и по-русски: «Закревщина. Пункт помола. Работает от комендатуры. Заказы принимаются только по разрешению властей».
Они подъехали к самым воротам. Навстречу вышел полицейский. Черная пилотка надвинута на самый лоб, мутные глаза смотрят недобро.
— Куда лезешь? Останови коня! Сегодня работаем на армию фюрера.
— А нам как же? — спросил кузнец.
— Населению завтра. Теперь заказов немного. Почти все на жерновах мелют. А вы где столько зерна взяли? — Он подозрительно оглядел подводу.
— Здесь и мое, и соседское, — объяснил кузнец.
— Документы есть?
— Как же, с собой, — Николай Романович сунул руку за пазуху и вынул бумажник. — Я человек известный, кузнец. Живу недалеко от гарнизона, заработки хорошие. Вот аусвайс, вот разрешение властей. Мне сам господин комендант Гудермарк благодарность за спасение лесопильного завода объявлял.
Полицейский проверил и возвратил документы.
— Все равно, — равнодушно сказал он, — сегодня не пропущу.
Наутро Николай Романович с сыном снова были у ворот мельницы. Они стояли вместе с теми, кто хотел смолоть мешок-другой ржи. Мимо по шоссе промчались машины с немцами в кузовах. К одной была прицеплена пушка.
— Куда это понесло окаянных спозаранку? — тихо спросил кто-то.
— Их не разберешь, — откликнулся старик в дохе. — Может, с облавой на партизан, а может, по деревням снова безобразить: молодых парней и девчат хватать, чтобы угнать в проклятую Германию.
Кузнец в разговор не вмешивался. Слушал, молчал. Потом закурил. Не успел как следует затянуться — в лесу раздались два взрыва и сразу затрещали пулеметы, грохнула, будто удар грома, пушка.
Стрельба вскоре утихла. Помольщики, собравшись в кучку, гадали, где был бой.
— Напротив Заболотья.
— Нет, левее, за Борками.
— Не скажи. Где те Борки! Это под Рысевщиной… Костя вздрогнул, осторожно взглянул на отца. Тот был внешне сдержан, спокоен, только бледность залила щеки. И Костя понял: бой шел рядом с их домом, а может быть…
Помол прошел спокойно. Только когда они выезжали из ворот, полицейский остановил подводу и приказал сбросить один мешок, якобы потому, что он был с меткой немецкой военной части. Две марки, которые дал Николай Романович, однако, убедили полицая, что он «ошибся». С жадностью схватив — деньги, пропустил их.
Едва они подъехали к высокому бору, из густой чащи вышел человек, огляделся — на дороге никого — и подбежал к возу. Это был светловолосый партизан.
— Ты? — не поверил своим глазам кузнец. — Тут, возле самого гарнизона? Что случилось?
— Потом, потом расскажу! Поворачивайте быстрее на боковую дорогу!
Когда зеленые ели плотной стеной отделили их от шоссе, молодой партизан рассказал о том, что с ним приключилось.
— Прибыл на Рысевщину за мукой, вас еще нет. Поговорил с хозяйкой и решил навстречу вам двинуть. Выехал на дорогу — а передо мной немецкая колонна. Что делать? Шарахнул во фрицев гранатами, сам с телеги — и в чащу!
— Так это, значит, они с тобой воевали? — спросил Николай Романович.
— Со мной, — усмехнулся парень. — Даже из пушки несколько раз пальнули.
— Не задели? — спросил Костя.
— Сам удивляюсь! Сколько пороха извели и ни одной царапины, — засмеялся партизан. — Теперь — в путь! Молодцы! С ответственным заданием справились отлично.
— Постой, а муку ты на чем отвезешь? — Костя вопросительно посмотрел на парня.
— У вас коня возьму, — спокойно, как о давно решенном деле, ответил белобрысый парень.
— Рыжего?! — У Кости заколотилось сердце. — Не дам!
— Спокойно, Кастусь. — Кузнец положил свою тяжелую руку на плечо сына. — Коль надо, то и говорить не о чем.
