Николай Брешко-Брешковский - Принц и танцовщица
Мекси отвечал, снимая пенсне, от чего его лицо становилось еще более бульдожьим, и мигая близорукими маленькими глазками:
— Зачем я буду вводить банкирский дом и в свой салон, и в свою спальню? Для этого я предпочел бы какой-нибудь другой дом, вроде Бурбонского или, пожалуй, Габсбургского…
Да, он так и мечтал жениться на принцессе или на эрцгерцогине. С его деньгами такая роскошь вполне позволительна.
И в ожидании, пока он введет в свою спальню принцессу Бурбонскую или эрцгерцогиню Австрийскую, Адольф Мекси развлекался с женщинами хотя и модными, красивыми, но менее всего титулованными.
Думал развлечься с Фанарет, но обжегся. Язон выхватил ее у него из-под самого носа. Первые двадцать четыре часа дистрийский волшебник бесился ужасно. Рвал и метал. А затем беснование сменилось философским спокойствием. Зачем нервничать? Капельку выдержки — и Медея не уйдет от него. Мекси не ошибся, ставя на капельку «выдержки».
Лучшее доказательство — телеграмма Фанарет, вызывавшая его в Неаполь. Торжествуя победу, Мекси сначала хотел поломаться. Как бы не так: влюбленный мальчишка он что ли, дабы лететь на первый зов поманившей его красавицы. Надо ее проучить хорошенько. Пусть знает, что на подобные штуки не осмеливалась еще ни одна женщина, которую он, Мекси, осчастливил своим благосклонным вниманием…
Он уже взялся за перо, чтобы набросать ответную телеграмму, полную сарказма, но вспомнил пляшущую Фанарет, вспомнил, как она изгибалась, чуть прикрытая, и губы его стали сухими; облизнув их влажным языком, он вместо саркастической телеграммы послал совсем другую. И одновременно по телеграфу же заказал себе апартаменты в лучшей неаполитанской гостинице «Отель дю Везюв».
Через два дня в этих самых апартаментах, с чарующей панорамой на залив и на дымящий Везувий, Адольф Мекси завтракал с Медеей Фанарет. Вначале говорили о чем угодно, только не о самом главном. Но за шампанским Медея спросила:
— Вы на меня сердитесь?
— За что? — притворился Мекси удивленным.
— Как за что? Он спрашивает еще. Я так вероломно поступила с вами.
— Вероломно, говорите вы? — откидываясь и щурясь сквозь стекла пенсне, переспросил коротконогий, с изрядным животиком «волшебник». — Ничуть, дорогая моя. Во-первых, какая же, готов я спросить, женщина, попробуйте указать, не вероломна? Во-вторых, вы как знаменитая артистка держали фасон, а поэтому в моих глазах не упали, а поднялись. Ну а в-третьих, третьих, — мямлил Мекси, — я мог досадовать, что вы поехали в кабинет с этим Язоном… Досадовать, но не сердиться — ничуть. Молодой человек, интересный, спортсмен. Этот принц имеет у женщин успех, и почему же, моя дорогая, вам быть исключением?
— Между нами все кончено, — вырвалось у Медеи с такой запальчивостью, как если б перед ней сидел не Мекси, а Язон.
— Вечного нет ничего на этом свете. Все когда-нибудь кончается. В особенности же романы, когда люди с первой же встречи бросаются друг другу в объятия.
— А вы почем знаете, что с первой встречи? — задорно погрозила ему Фанарет.
— Я как «Патэ-журнал». Все вижу, все знаю. Знал также, что как только вы заикнетесь об этом сакраментальном колье…
— Так вы знали, Мекси? Знали? Следовательно…
— Медея, наивность вам совсем не к лицу. Но не будем углубляться в это. Побеседуем не о том, что было, а о том, что будет.
Пили кофе с ликерами на балконе. Мекси, расстегнув две пуговицы жилета, благодушествовал, посасывая сигару и ничуть не восхищаясь одним из красивейших на свете пейзажей. С его точки зрения, восхищаться решительно было нечем. В самом деле, море как море, Везувий — на то он и вулкан, чтобы дымился. Пусть туристы приходят в телячий восторг — это им полагается — и от моря, и от Везувия, и от Помпеи, и от Кастеллямаре, и от чего угодно. Ему же, Адольфу Мекси, тратить время на такие пустяки не приходится. Медея, та восхищалась:
— Как дышится. Какая божественная красота. Вот там Сорренто… Эти белеющие на солнце домики…
— Все белое белеет на солнце, дорогая моя, — охладил Мекси эстетический порыв своей собеседницы. — Пейте лучше ликер. Я люблю местный… Этот Стрегга, хотя и порядочная дешевка, но в нем что-то есть. Немножко разве напоминает бенедиктин. Но, итак, к делу. Значит, принцу отставка?
— Отставка, но «король мертв, да здравствует король». Нет принца, есть король… Я не знаю, право, каким назвать вас королем? Нефти, железа, чего еще?
— Бросьте, дайте мне лучше вашу руку, — и, притянув к себе по-модному обнаженную руку танцовщицы, Мекси впился губами в место локтевого изгиба. — Моя рука, все мое, все? — спрашивал между поцелуями, и в конце концов спросил, разнеженный:
— Чего бы вы хотели?
— То есть как?.. Я вас не понимаю…
— Разве это не совсем ясно? Чего бы вы хотели? Угодно вам, я сниму для вас на месяц театр в Монте-Карло, к вашим услугам Барселона, Милан. И там, и там выступать очень лестно, даже для такой яркой звезды, как Фанарет.
— Ни Монте-Карло, ни Милан, ни Барселона.
— Нет? Колье из скарабеев?
— Вы угадали, Мекси. Недаром вас зовут волшебником. Хочу колье из скарабеев, хочу, хочу, — капризно повторяла Медея.
— Гм… Это много труднее, чем купить у Гинзбурга на месяц его подмостки в Монте-Карло или нанять миланский «La Skala».
— Вот потому-то и хочу и еще потому, что вы все можете. Для вас нет ничего невозможного.
Польщенный Мекси зажмурился, как бульдог, которого пощекотали за ухом.
— Конечно, проще всего было бы купить колье, предложить за него какую угодно сумму, но в том-то и беда, что папаша и сынок не продадут его, хотя в деньгах и нуждаются. У этих величеств и высочеств какие-то особенные мозги, совсем другие, чем у нас. Они помешаны, эти господа, на своей фамильной гордости и на своих фамильных, конечно, священных традициях. Не продадут, — с каким-то укоризненным сожалением вздохнул Мекси.
— Значит, никакой надежды? — спросила Фанарет, слегка надувшись.
— Почему?
— Как почему? Вы же сами сказали: не продадут…
— Сказал и повторяю. Но ведь это один только путь, есть же другие. Например? Извольте. Революция. Во время революции мало ли что может случиться. Нападение на королевский дворец, разгром его и…
— Мекси, вы шутите? — не поверила ушам своим Фанарет.
— Я не люблю шуток, глупых в особенности.
— В таком случае это… Ради колье революция? Ничего не понимаю.
— Поймете. Кто вам сказал — ради колье? И без колье революция должна произойти в Дистрии. А раз так, почему же заодно не сделать вам удовольствие?
— Мекси, я артистка и ничего не смыслю в политике. Но разве, разве революция делается по заказу? Я думала: это стихийное возмущение народных масс…
— Полноте, — махнул рукой Мекси. — Стихийное возмущение народных масс? Оно и видно, что вы ничего не смыслите. Именно все революции всегда и повсюду, моя милая, делались по заказу. А так называемые народные массы — на то они и массы — как стадо баранов, идут за своим вожаком.
— На это нужны деньги? — невольно робея, как скромная ученица перед мудрым учителем, спросила Фанарет.
— Да, каждую революцию кто-нибудь субсидирует. Это необходимое условие.
— Но ведь вам же это будет стоить больших денег? Жалко…
— Ничуть не жалко. На этом деле я заработаю еще больше. Умные люди зарабатывают всегда на революциях.
— Как?
— Ну, этого объяснять я не буду. Все равно ваша прелестная головка не вместит и не поймет сложных финансовых комбинаций.
— Вот как? — притихнув, задумалась Фанарет.
Человек, только что плотоядно целовавший место у локтевого изгиба, этот человек с бульдожьим лицом испугал ее. Еще бы не испугать! Он с таким уверенным спокойствием обещает сделать революцию, как если бы планировал завтрашнюю поездку в Байи, где Нерон проводил часть лета…
Она так и сказала:
— Я начинаю вас бояться.
Он снисходительно улыбнулся, как улыбаются изумлению ребенка перед самым обыкновенным, самым понятным…
— Не бойтесь. Это гораздо проще, чем кажется. Впрочем, убедитесь сами…
16. БИОГРАФИЯ АРОНА ЦЕРА
Но как ни убеждал Мекси танцовщицу, что сделать революцию вовсе не так трудно и что вовсе это не такая мудреная вещь, она ему не верила. Никак не могла поверить. Он ее дурачит, смеется над нею, как над девчонкой, что-то скрывает и чего-то недоговаривает.
А между тем с ней он в данный момент был таким, каким вообще редко бывал с людьми. Договаривал все до конца, разве, пожалуй, смеялся, вернее, глумился над презренным человеческим стадом, которое следует за своим вожаком, сулящим ему все блага, радости, наслаждения и богатства.
И разве не был прав, тысячу раз прав Мекси: революцию всегда кто-нибудь субсидирует. И этот «кто-нибудь» обыкновенно очень крупный капиталист, поднимающий за собой «массы» магическим лозунгом «борьба с капитализмом».
