Лев Лобанов - Всем смертям назло. Записки фронтового летчика
В зале — полная тишина.
— Боевой вылет, — продолжал комполка, — выполнил командир звена старший лейтенант Лев Лобанов со своим штурманом Алексеем Атамановым. Вот почему этого экипажа не оказалось за нашим праздничным столом. Дома они будут через полчаса.
Эти слова потонули в громовом «Ура», в радостных восклицаниях. Затем все засобирались на аэродром.
Неизменный хозяин «тройки» старший техник Иван Иванович Акимов сидел на стремянке, терпеливо ожидая возвращения нашей машины. Неожиданно налетела толпа летчиков, и не успел медлительный Иваныч опомниться, как оказался в воздухе. Его долго и неистово качали, а когда опустили на землю, наперебой принялись рассказывать о полученной радиограмме. Техник степенно оправил комбинезон, помолчал, собираясь с мыслями, и наставительно поднял палец:
— Знай наших!
Посадку «тройки» никто не заметил — она просто возникла на стоянке из крутящегося снега и воющего ветра и замерла. На руках вынесли нас из кабины, качали, обнимали, жали руки всем полком.
А затем отправились в клуб. Снова выступали самодеятельные полковые артисты:
Над аэродромом прокатился громом,
Рокотом знакомым самолет.
Это из-за тучи наш товарищ лучший
Боевой привет нам шлет!
Взбодрила налитая до краев чарка — то были наши законные фронтовые сто граммов, положенные за выполнение боевого задания.
Эх, сильны ребята-ночники,
С непогодой справятся любой!
Ты согрей нас жарко, фронтовая чарка,
Завтра ночью снова в бой!
С этой полковой песней под самое утро расходились из клуба летчики…
В распутицу
В полную силу входила весна. К полудню все сильнее припекало солнце, начинали журчать ручьи. Снег посерел и осел, стал рыхлым. Он сохранился лишь в оврагах, в густых лесочках да под стенами домов. Оттаивал жирный украинский чернозем. Дороги днем раскисали, и по ним тяжело было двигаться не только машинам, но и лошадям.
Наш зимний аэродром таял на глазах. По ночам взлетную полосу трамбовали и укатывали, но к концу дня она успевала превратиться в снежную кашу. Больше недели ни один самолет не поднимался в воздух ни днем, ни ночью: для лыж уже не хватало снега, для колес еще недоставало твердого грунта. Командование, остро нуждавшееся в оперативных разведданных, оказалось по сути «слепым». Поэтому из дивизии приказали нам выполнить хотя бы два-три разведывательных полета.
Хмурые, летчики сидели в штабе полка и чувствовали себя без вины виноватыми. Я перебирал в памяти случаи моих прежних трудных взлетов, но ничего похожего на нынешнюю ситуацию у меня не было. Встретившись взглядом с командиром полка, я пожал плечами: ничего, дескать, не поделаешь. Командир устало прикрыл веки.
На столе начальника штаба среди различных бумаг лежала толстая книга. «Петр Первый» — прочел я на обложке. Я хорошо знал этот роман. Вспомнился описанный там случай, когда через леса и болота от Архангельска в Ладожское озеро перетаскивали несколько больших кораблей — по прорубленной в дремучих лесах просеке: на катках, с помощью множества лошадей и солдат.
Руки людей смогли переместить через сотни верст морские корабли. А нам нужен всего-навсего снег. Тот самый, которого осталось так мало. Но если его срочно собрать и свезти на нашу раскисшую полосу — можно будет хоть в одну ночь, хоть одному самолету взлететь и выполнить воздушную разведку.
Я поднял голову. Начальник штаба задумчиво водил карандашом по листку, командир полка разминал папироску.
— Разрешите, товарищ полковник! — неожиданно услыхал я свой собственный, прерывистый от волнения голос.
— Да, — чиркнул командир спичкой, — говорите.
Волнуясь, несколько нескладно и торопливо доложил о своем предложении. Сказал, что для осуществления моей задумки потребуется много рабочих рук. Можно бы привлечь к этой работе соседние воинские части и гражданское население ближних деревень и за сутки подготовить аэродром к работе.
Надо было видеть, с какой радостью посмотрел на меня командир полка, как оживились участники совещания, как заговорили все враз. Оказывается, и другим приходила на ум та же мысль, но казалась слишком уж нереальной.
План был принят. Составили воззвание к местному населению, назначили агитаторов в населенные пункты. Во второй половине дня к аэродрому уже потянулись телеги, запряженные то лошадью, то быками, а то и коровенкой. Все везли снег. Его доставляли в корзинах, ведрах, волокли по грязи в брезентовых тюках и мешках, подтаскивали в ящиках. Худенькая девчушка лет пяти с очень серьезным — от сознания особой важности момента — личиком, кое-как вытаскивая из липкой грязи большие, не по ноге сапоги, бережно несла в обеих ручонках помятый солдатский котелок со снегом. У меня невольно подступил к горлу ком и на глаза навернулись слезы…
Солдаты ровняли и трамбовали снег. К началу второй ночи полоса была готова. Длина ее составляла метров сто пятьдесят. Ширина превышала размах колеи самолетной лыжни всего на три метра. Ошибка на взлете по направлению лишь в один градус привела бы в лучшем случае к аварии, в худшем… Про худшее думать не хотелось.
Первый взлет предоставили мне. «Тройку» облегчили до предела, сняв с нее все — от моторного чехла и аварийного бортзапаса до патронов и бомб. С места стоянки до начала снежного покрова самолет протащили буквально на руках, облепив со всех сторон. Машину поставили строго по центру полосы. Носки лыж лежали на снегу, задники опирались на слегка подмерзшую черноземную жижу.
Ночь выдалась на удивление. Было полнолуние. В воздухе ощущался запах оттаявшей пашни. Редкие сероватые клочья облаков распадались у горизонта.
Дал газ — машина ни с места! Довел обороты до взлетных — «тройка» медленно-медленно, как бы нехотя, сантиметр за сантиметром принялась взбираться лыжами на снег. Дал форсаж — самолет рванулся вперед, стремительно наращивая скорость. Для меня в те секунды не существовало ни земли, ни неба — ничего, кроме несущейся навстречу узкой белой полоски. До ее конца оставалось не более десяти метров — я освободил штурвал, и с последнего метра снега «тройка» резво ушла в воздух.
Мягко шелестит мотор. Пустой Р-5 непривычно легко ввинчивается в весеннюю ночь. У патрубков чистым голубым светом мерцают огоньки выхлопа. Приветливо светится картушка путевого компаса, подмигивает зеленоватыми стрелками приборная доска. В кабине спокойно и уютно: так летел бы и летел, ни о чем не думая и не тревожась…
Но хоть и невыразимо прекрасна была та тихая украинская ночь, хотя мирно и совсем не по-военному шелестела винтом моя «тройка», я знал, что в любой миг эта обманчивая тишина может взорваться грохотом зенитных снарядов, брызнуть светом прожекторов, прострочиться цветными стежками трасс «автоматок» и пулеметов.
Однако в тот раз мы прошли по всему маршруту, фактически не встретив противодействия, — нас не ждали. Высмотрели все, что требовалось, все необходимое нанесли на карту и на исходе ночи возвращались к своему аэродрому.
На черном, кое-где начинавшем зеленеть фоне земли далеко виднелась наша рукотворная полоса. Радостно всколыхнулось сердце: цела! Ведь случись, что она растаяла — сесть нам было бы абсолютно негде…
Заходим на посадку на предельно малой скорости. Все ближе земля. Опущенные задние концы лыж нет-нет да и чиркнут по голому грунту, но чуть добавленными оборотами мотора я удерживал «тройку» в воздухе. Старался возможно точнее выйти на центр полосы. Последние метры перед посадкой — самые трудные… Все: убираю газ, успеваю выключить зажигание и перекрыть бензокран на случай аварии.
Разбрызгивая усы мокрого снега, лыжи пошли по полосе. Несколько раз «тройка» готова была встать на нос, но лыжи находили-таки скользкие участки снега, и, замедляя бег, мы благополучно остановились. Увязая в грязи, к самолету бежали люди.
Вылет в ту ночь совершили еще два экипажа — Сокольского и Антонова. Забегая вперед, скажу, что за успешное выполнение поставленной задачи вскоре на наших гимнастерках прибавилось по ордену Красной Звезды, а у наших механиков и техников — по медали «За боевые заслуги», которые вручил нам командир нашей 262-й авиадивизии генерал Красовский.
…Днем потянул южный ветер, разгулялось не по сезону щедрое солнце, и от нашей снежной полосы ничего не осталось. Весеннее тепло быстро просушило землю, раскрыло почки деревьев, пробудило от зимней спячки корни полевых трав, и вскоре наши машины, теперь уже на колесах, разгоняясь по затвердевшему грунту, снова поднимались в ночное небо громить ненавистного врага.
Вынужденная посадка
Я выхожу из боя. Сброшены бомбы. На земле разгорался пожар — мы бомбили железнодорожный узел противника. В небе над целью распускались яркие цветы разрывов зенитных снарядов. Бессильно метались в поиске самолета бледные при полнолунии лучи прожекторов. Домой, скорее домой!
