Олег Курылев - Победителей не судят
Примерно в эти же дни в возрасте тринадцати лет Алекс впервые по-настоящему влюбился. Несколько дней он далее не знал, в кого именно. Просто в универмаге «Реннера» увидал незнакомую девочку своего возраста или чуть младше и понял, что хотел бы увидеть ее снова. Но только через три дня, когда образ незнакомки начал уже затушевываться в его сознании, она снова попалась ему на глаза в магазине школьных принадлежностей на Кройцштрассе. Потом он заметил ее выходящей из Крестовой церкви в сопровождении хорошо одетых мужчины и женщины. Алекс бежал тогда из булочной, но остановился и решил проследить, куда они направятся. Но те дошли до трамвайной остановки и уехали на правый берег. С этого дня он уже не находил себе места. Ему хотелось во что бы то ни стало узнать, как ее зовут, где она живет, кто были эти люди (конечно же, родители). После школы он уже не спешил домой, предпочитая зайти во все местные магазины и потолкаться среди праздно гуляющих горожан на набережной. Если дома вдруг выяснялось, что нужно сбегать в лавку за молоком или отнести мамину записку портнихе, он с готовностью вызывался выполнить все это, правда, возвращался не так скоро, как того следовало бы ожидать. Возвращался с налетом печали в глазах и старался уединиться.
— Ты часом не втюрился? — равнодушно спросил его как-то готовивший уроки Эйтель.
— Еще чего!
— Ну-ну…
После этого короткого разговора Алекс крепился минут двадцать, делая вид, что читает журнал, потом не выдержал:
— Эйтель.
— Чего?
— Ты ведь умеешь хранить тайны?
— Тайны? — Эйтель повернул голову и с прищуром посмотрел на брата. — Ну… это смотря какие.
— Я серьезно… Понимаешь…
— А говоришь, не втюрился, — усмехнулся Эйтель и снова склонился над тетрадкой. — Давай, выкладывай, раз уж начал. — Говорил он это с видом полного безразличия, поскрипывая пером и то и дело сверяясь с учебником. — Ну? Кто твоя Дульсинея?
— Да я, понимаешь, сам не знаю, — решился наконец Алекс.
— А вот это неправильно, — закрывая тетрадь и отшвыривая учебник в сторону, твердо заявил брат. — Предмет своего воздыхания нужно хорошо знать. Я бы даже сказал, досконально изучить. А то потом окажется дура какая-нибудь. Она-то хоть тебя знает?
— Думаю, она обо мне понятия не имеет.
Алекс рассказал брату о своих встречах с незнакомкой.
— Выходила с родителями из церкви, говоришь? Значит, послезавтра в воскресенье мы их там обязательно срисуем. Ты только не кисни. Женщины не любят кислых и робких. — Эйтель подсел к брату на диван. — Организуем наблюдение, подключим агентуру. Таблетка знает всех в радиусе пятисот метров, особенно новеньких… Шучу, шучу… Успокойся, сами справимся.
Воскресным утром братья стояли в переулке возле Кройцкирхе. Мимо проходила празднично одетая публика. Алекс увидел знакомых ему уже мужчину и женщину, но девочки с ними не было. Он указал на них брату. Тот велел ему оставаться на улице, а сам пошел следом.
— Герр Либехеншель, — сказал он, вскоре вернувшись. — Так к нему обратился один из знакомых.
Они дождались, когда интересующая их пара вышла, и проследили за ней до парадного подъезда дома на Кольбергштрассе.
— Та-ак, — многозначительно протянул Эйтель, — Кольбергштрассе, девять. Совсем недалеко от нас. Остается только узнать — они тут живут или пришли в гости. Ладно, пошли. Остальное — дело техники.
К вечеру от одноклассника Эйтеля, жившего в том же дворе на Кольбергштрассе, братья уже знали, что семья Либехеншелей приехала в Дрезден из Гамбурга. Герман Либехеншель, инженер-оптик, был приглашен на завод «Эрнеман-Верке» на какую-то руководящую должность. Этот факт чрезвычайно заинтересовал Эйтеля.
— Ты только представь, что мы сможем достать через этого инженера, — возбужденно говорил он вечером, когда они сидели на своем чердаке. — Любые стекла для окуляра, любые порошки и мази для шлифовки зеркала.
— С какой стати он станет давать тебе стекла и порошки? — резонно заметил Алекс.
— Ну… если не мне, так тебе. Ты ведь влюблен в его дочь.
— Ну ты, Принц, даешь, — изумился Алекс. — Может быть, ты собираешься ждать, когда мы поженимся? А если я ей не понравлюсь?
— А ты понравься. — Эйтель внимательно оглядел брата и далее поправил ему воротник курточки. — Это в наших общих интересах. Сходи в парикмахерскую, подстриги ногти и уж, будь добр, чем-нибудь обольсти ее.
— Чем обольстить?
— Своим обаянием! Чем еще можно обольстить женщину. Денег ведь у тебя нет. Если бы ты учился в школе получше, мог бы похвастать оценками.
— Но мы даже не знакомы, — вздохнул Алекс.
На следующий день братья снова были на Кольбергштрассе.
— Зайдем во двор? — предложил старший.
Они направились через длинный гулкий проезд, у выхода из которого Алекс внезапно замер как вкопанный. В небольшом уютном дворике на лавочке под тенистой липой сидела она. На коленях у нее возился маленький котенок.
— Стой, Эйти! — зашипел Алекс.
Старший брат мгновенно все понял. Он подошел к девочке, делая вид, что высматривает что-то в верхних этажах.
— Простите, фройляйн, вы не подскажете, в какой квартире проживает семейство Браунштайнеров? — спросил он вдруг.
— Не знаю, мы здесь совсем недавно и еще не со всеми познакомились, — с готовностью и очень вежливо ответила она тоненьким голоском. — Попробуйте спросить вон у того мальчика. — Движением головы девочка показала на замершего в стороне Алекса. — Может быть, он знает.
Эйтель удивленно обернулся:
— Этот?… Этот ничего не знает. Это мой брат Алекс. Алекс! Ну чего ты там застрял, иди сюда.
Алексу ничего не оставалось, как подойти.
— Кажется, мы ошиблись адресом, — сказал Эйтель подошедшему брату. — Видимо, Браунштайнеры живут в другом месте. Иначе эта милая фройляйн непременно бы их знала.
— А кто такие Браунштайнеры? — не понимая, о чем идет речь, спросил Алекс.
Эйтель с сожалением посмотрел на брата:
— Я тебе потом расскажу. Ты лучше посмотри, какая чудесная кошечка.
Безжалостный убийца кроликов, приносящий их в жертву в ночи полнолуния, с умилением посмотрел на котенка.
— Это Минолли, — пропел тоненький голосок.
Эйтель, напустив на лицо выражение крайней степени умиления, наклонился к котенку:
— Алекс, ты слышал — это Минолли! Не правда ли, прелесть! Скажите, а как зовут вас?
— Шарлотта.
— Да что вы! Какое редкое и красивое имя! А я Эйтель. Эйтель Шеллен.
— Шарлотта Термина Либехеншель.
— Очень, очень приятно! А это Алекс, мой младший брат. У него золотое сердце, и мы все его очень любим.
И без того красный Алекс сделался совсем пунцовым.
— Здравствуйте, Алекс, — сказала Шарлотта, — а я вас уже видела.
Они разговорились, перейдя на ты. Беседу в основном вел и направлял старший брат, рассказывая всякие истории и вовлекая в разговор Алекса фразами «ты помнишь…» или «Алекс не даст соврать…».
— Скажи, Шарлотта, твой папа, наверное, крупный ученый? — спросил Эйтель, подбираясь к главному, что его интересовало.
— Мой папа — инженер-оптик.
— Ух ты! Здорово! У вас дома наверняка много всяких микроскопов и подзорных труб?
— Да нет, что-то я не замечала, — рассмеялась она.
— Но телескоп-то у вас наверняка должен быть?
— И телескопа нет. Но папа как-то брал меня на Кассельскую обсерваторию, и мне разрешили посмотреть на звезды…
— Лотти! — послышалось откуда-то сверху. — Лотти! Пора домой, уже холодно.
— Это моя бабушка, — сказала девочка. — Извините, мальчики, мне пора.
— Нет, ты слышал, «Лотти»! — смеялся Эйтель, когда спустя полчаса они не спеша прогуливались по набережной. — А вообще, девчонка — что надо. Ты молодец. Теперь главное — действовать самому и побольше инициативы. И потом, перестань ты краснеть, аж смотреть противно. Чего ты их боишься? Между прочим, у принца Эйтеля — это второй сын кайзера — жену зовут Шарлотта. Она датская принцесса. Эйтель и Шарлотта! А что… звучит.
— Что ты этим хочешь сказать? — насторожился Алекс.
— Ничего. Так, вспомнил.
— Но для чего-то ты об этом вспомнил?
— Да успокойся ты, она не в моем вкусе.
Шарлотта… Он никогда не предполагал, что на свете есть такое красивое женское имя. Теперь же, стоило только произнести его про себя, и все существо его охватывала трепетная истома.
— Послушай, Эйтель, а ты не знаешь известных женщин по имени Шарлотта? — поинтересовался он в тот вечер у брата.
— Спроси лучше у мамы, — пробурчал Эйтель, занятый своими делами. — Хотя, — он поднял голову и задумчиво посмотрел на Алекса, — была одна француженка, которая убила не то Робеспьера, не то Марата. Это когда французы посходили с ума со своей революцией. Мы проходили ее прошлой зимой. Вроде бы у папы есть про эту француженку небольшая книжка с картинками.
