Станислав Олейник - Без вести пропавшие
— В первый взвод санитаром.
Это решение командира роты было воспринято им, как само собой разумеющееся, без обиды. Недельку подучился в медсанбате, и уже через пару дней получил боевое крещение. В том бою он спас жизни четверым раненым солдатам, притащив их с поля боя прямо к эвакуационной вертушке.
Приходилось участвовать и в рукопашной…. В бою его нельзя было узнать. Прямо на глазах он превращался в крушащего все на своем пути, разъяренного зверя. А после боя, это снова был добродушный и нескладный увалень.
Последний бой перевернул всю его судьбу…. Вот он бежит, подхватив под руки двух раненых ребят. Добежав за валун, падает с ними на землю. Быстро перевязывает, и снова бросается в огнедышащий ад. Вот он лежит и никак не может поймать в прорезь прицела мечущуюся фигуру душмана — то ли рука дрожала, то ли земля. Моджахеды били по ним из базуки. Ударил неподалеку снаряд, пришлось вжаться в землю. Только приподнялся, другой хлестнул левее. Не успел выпрямиться, прямо над головой просвистела автоматная очередь, а потом, где-то рядом, новый разрыв снаряда. И, все…. Очнулся от боли в правом боку. Словно из тумана выплыла фигура бородатого человека, который был почему-то в чалме. Бородач пинал его кованым ботинком в правый бок. Окончательно придя в себя, и поняв, что перед ним душман, он попытался вскочить на ноги, но тут же от сильной боли в затылке, упал. С большим трудом сел. Голова гудела. Левая ее сторона кровоточила. Перед глазами плясали красные мухи. Как узнал позднее, осколок снаряда по касательной прошелся по левой стороне затылка. Еще немного, и он лишился бы половины своей головы.
Подошел еще один моджахед. Подняв с земли лежащую рядом с шурави санитарную сумку, раскрыл ее и, показав содержимое своему товарищу, что-то сказал. Затем перевел взгляд на Недавибабу, и с интересом посмотрев на него, на довольно приличном русском спросил: — ты доктор?
Недавибаба сразу не понял, что обращаются к нему. И только когда моджахед повторил свой вопрос, он, с большим трудом ворочая языком, глухо пробормотал: — санитар я…
Вторая часть
Моджахед удовлетворенно кивнул, достал из сумки бинт и, перевязав Недавибабе голову, помог подняться на ноги. Затем, что-то сказав своему товарищу, протянул шурави его санитарную сумку и, подталкивая в спину стволом автомата, привел в лощину, где лежали около десятка раненых моджахедов.
Будучи по натуре человеколюбом, он оказал раненым посильную медицинскую помощь. Он делал перевязки, промывал раны, давал лекарства, которые были в скудной походной аптечке, но от постоянного оказания этой помощи моджахедам, категорически отказался. Это и предопределило его дальнейшую судьбу. Получив вместо «афганки» рваную национальную одежду и новое имя — Ахмат, он из санитара превратился в ишака на двух ногах, — его стали использовать в переноске грузов. Тяжелая работа, истощение от недоедания и терзания малярией, быстро превратили его, девяностокилограммового гиганта в семидесятикилограммового дистрофика.
С ним поступили еще гуманно, не расстреляли, а отправили в Пакистан, в лагерь Бадабера, где требовалась рабочая сила, для какого-то строительства…
Подошли к котловану с жидкой глиной, рядом ворох соломы — это и было их рабочее место, где они лепили саманные кирпичи для строящейся вокруг лагеря стены. Солнечные лучи, прорвав пелену утреннего тумана, яркими лучами стелились по песчаной долине. Туман медленно скользил по ее поверхности в сторону виднеющейся вдали горной гряды.
Шагая рядом с Михаилом, Семченко бросил внимательный взгляд в сторону оружейных складов, около которых стояли четыре крытых брезентовыми тентами грузовика, с которых пленные афганцы выгружали какие-то ящики.
— Ну вот, — оживился Николай, наконец-то привезли патроны. Кто-то, а уж он ошибиться не мог. Сколько их ему пришлось перевезти…
Около двух месяцев назад в лагерь уже завозили большое количество оружия: в основном это были ракеты для реактивных минометов и выстрелы для гранатометов, а также автоматы Калашникова, пулеметы, пистолеты «ТТ», также как и автоматы, китайского производства.
Тогда грузовики разгружали вместе с афганскими пленными и они, шурави. Только автоматов было выгружено на целый полк. — Автоматов-то до хрена, а стрелять нечем, — шутил тогда Николай, поставляя свое плечо под очередной ящик, — ну ничего, люди мы не гордые, и подождать можем…
А сейчас, смотря на разгружаемые грузовики, он вдруг почувствовал, как гулко забилось сердце. Мысль о побеге ни на минуту не оставляла его.
Бывая в районе КПП, он всегда внимательно смотрел на стоящие там, на стоянке, грузовики, джипы. Мысленно захватывал их со своими товарищами и сорбозами Моммада, прорывался через КПП и уходил с ними по автостраде в сторону гор. И хотя он знал, что все это не реально, и все же думал об этом. Думал потому, что это одна из тех, немногих возможностей, дать знать мировой общественности, что на территории Пакистана есть советские и афганские военнопленные. При этом, он всегда задавал себе один и тот же вопрос: Как, такая великая страна, как его Родина, с лучшей в мире разведкой, и не знает, что ее солдаты находятся в плену, здесь в Пакистане, не воюющей стране? И не находя ответа, успокаивал себя, что Родина о них знает и принимает все меры к их освобождению…. Нужно только быть терпеливым…
Прорваться «на прием» к Мушаррафу Николаю удалось через два дня. Тогда ему просто повезло. Коменданту лагеря завезли новую мебель. Разгружать машину Абдурахмон заставил самых крепких шурави. Это были Николай, Виктор и Миша Недавибаба. Расстановкой мебели руководил сам Мушарраф. Был он, как всегда в национальной одежде, важно ходил по кабинету и показывал, куда поставить стол, куда диван, а куда, сверкающие кожаными покрытиями, кресла.
Когда работа была закончена, Николай выбрал момент, подошел к Мушаррафу и попросил его выслушать требования находящихся в лагере советских и афганских пленных.
Мушарраф слушал спокойно, не перебивая. Когда Николай закончил, он некоторое время молчал, бросая оценивающие взгляды на собеседника, и только потом заговорил неприятно скрипучим голосом.
— Как твое имя? — спросил он, сверля взглядом Николая.
— Абдурахмон, — ответил Николай, и только хотел назвать свое настоящее имя и фамилию, как Мушарраф его перебил.
— Вот видишь, Абдурахмон, у меня в лагере нет советских пленных. И ты… Чем ты докажешь, что ты русский. Я не знаю ни одного человека, который бы носил имя русского, и был русским. По документам и ты, и твои товарищи значатся как обслуживающий персонал, набранный из лагеря афганских беженцев. Я верю документам, а не домыслам какого-то сумасшедшего. Все. Разговор закончен. Эй, часовой! — крикнул в сторону двери майор Мушарраф…
А вечером снова тюрьма…. На этот раз все шурави были все вместе.
Легкий толчок в бок, вернул Михаила в действительность. Рядом в беспамятстве метался алтаец Ванька Завьялов, которому, к сожалению, он уже ничем не мог помочь.
В помещении стояла кромешная темнота. Михаил оторвал от длинной, доходящей почти до колен афганской рубахи лоскут, и осторожно, на четвереньках, пробрался к двери. На дне ведра оставались остатки воды. Смочил лоскут, и также осторожно, чтобы никого не потревожить, вернулся на свое место, и приложил его к пылающему жаром Ванькиному лбу.
— Как он, Миша? — послышался едва уловимый шепот Николая.
— Дуже плохо, командир. Горить весь и в груди клекот…. Мабуть до утра и не протянет.
…Он подсознательно почувствовал, как что-то прохладное коснулось его лба. Запекшиеся губы беззвучно прошептали: «Мама, мамочка…», и две слезинки медленно скатились по его впалым, заросшим юношеским пухом, щекам. Пульсирующая боль, тисками давившая голову, понемногу отпускала, и с нею уходила, все время мешавшая ему, Ваньке Завьялову, вырваться из этого страшного небытия, черная давящая туча. Неожиданно туча куда-то удаляется и он словно проваливается в свое, не так уже далекое, прошлое…. Вот он видит себя на выпускном вечере. Вот призывной пункт…. Команда 80 особого назначения. Через две недели утомительного путешествия он, в числе других новобранцев, оказывается в Туркмении, в воинской части, расположенной на окраине какого-то грязного городишка. А через два месяца вместе с двенадцатью сослуживцами, оказывается в расположении разведдесантного подразделения, в двадцати километрах к востоку от Шинданта. Вот перед его глазами появляется командир роты. Вот он дает команду выйти из строя всем новобранцам. И снова в мозг Ивана будто вкручиваются когда-то уже услышанные им слова напутствия: «Запомните. Вы должны стать волками, или вас всех сожрут шакалы…». И уже через месяц, он и его товарищи превращаются в настоящих волков, которых уже не пугает запах и вид человеческой крови. Он снова ощутил те чувства, которые пришли к нему, когда его засосал кровавый водоворот. В этом водовороте, никогда небыло места мыслям, а было только умение работать штыком и прицелом. Он уже спокойно воспринимал потерю боевых друзей, курит анашу, и уже давно не закрывает глаза, когда в упор расстреливает душманов, а порой и мирных жителей. Вот он снова видит себя на плацу, где ему вручают медаль «За отвагу»… И, все. Невероятное блаженство и тишина окутали вдруг всю его сущность. Он чувствовал, как медленно проваливается в обволакивающую его темноту. Темноту мягкую, отринувшую весь окружающий мир, с его запахами, шумами…. Он как-бы растворяется в этой темноте, и неожиданно видит нечто, крутящее перед его сознанием всю короткую, прожитую им жизнь, со всеми ее радостями и горестями. На какое-то мгновение все озаряется ослепительным светом. Нечто исчезает, и вдруг явственно, словно со стороны, он видит спящих друзей, и себя, лежащего на спине с умиротворенной на устах улыбкой. Потом снова появляется нечто, и зовет Ивана за собой…
