Владимир Першанин - «Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага
— Миша, двигай вперед, — толкнул механика Александр.
Самоходка выскочила на открытое место. Капитан знал, что скорострельность этого тяжелого орудия всего один выстрел в минуту, но эта минута уже прошла. Новый снаряд прорезал клубящуюся бурую завесу и взорвался там, где только что стояла их машина. На таком расстоянии дальнобойные орудия поражали цели с большой точностью.
Почти одновременно с ним рванули два фугасных заряда гаубиц — «стопяток». Еще одна зубная боль!
Тяжелая самоходка ИСУ-152 в нормальной обстановке могла выпускать три снаряда в минуту. Но это в нормальной…
Обломок стены ударил по броне крепко. Пробить не пробил, но практически весь экипаж был в разной степени контужен.
Марфин лежал, не в силах подняться. Механик Савушкин, не выпуская рычагов, задирал голову, из носа текла струйка крови. Вася Манихин сидел в обнимку с гильзой, ожидая команды.
Требовалось заново прицелиться. Чистяков наводил орудие, и происходило это медленнее, чем он хотел.
За три года, начав службу сержантом, Александр достаточно пострелял по разным целям. Вначале в гаубичной батарее, затем, после училища, в самоходно-артиллерийском полку. Но угодить в амбразуру с расстояния более километра было сложно.
Фугас врезался ниже цели. Капитан не учел, что бетонобойный снаряд тяжелее обычного. Вася Манихин перезарядил орудие. Чистяков немного поднял прицел. На этот раз угодил на уровне амбразуры, но метра на полтора левее.
Бетонная стена толщиной полтора метра, усиленная стальной арматурой, держала удары. Но попадание в стену рядом с амбразурой дало результаты. Чистяков разглядел едва заметную тонкую трещину, протянувшуюся к амбразуре. Если всадить в это место еще один снаряд…
Ответный фугас прошел над машиной. Волна сжатого воздуха и инверсионный след были такими мощными, что толчок снова качнул «самоходку». В запасе минута, надо успеть. Сержант Манихин работал лихорадочно, сбросив бушлат и что-то выкрикивая.
Пушка-гаубица МЛ-20 успела выпустить три снаряда, и один из них врезался, куда надо. Тонкая нить лопнувшего бетона превратилась в широкую трещину, в которой зияла полуметровая дыра.
Снаряды по-прежнему не могли разрушить дот. Но сквозь дыру внутрь ударила взрывная волна, сноп огня и каменных осколков. Они накрыли часть расчета, что-то повредили в огромном орудии весом семнадцать тонн с длинным восьмиметровым стволом.
Чистяков крикнул радисту:
— Передай Воробьеву, пусть переносит огонь на второе орудие. Надо помочь Ерофееву.
Сам он не был уверен, что дальнобойная пушка, знакомой ему модели К-18, выведена из строя. Чистяков выпустил еще два снаряда. Один из них, переломив перемычку, взорвался наконец внутри дота.
Вспыхнули объемистые гильзы с артиллерийским порохом, шипящее пламя клубком выкатилось из амбразуры. Спустя минуту сдетонировали сразу несколько снарядов. Дот осел, из развороченной амбразуры выбивался дым.
— Уделали гробину, мать ее! — высунувшись в люк, орал Василий Манихин. — Со «зверобоями» решили тягаться.
— Самоходку подбили! — не менее громко выкрикнул механик Миша Савушкин.
— Чью? Нашу? — застыл сержант Манихин.
— Разуй глаза…
Тяжелый снаряд достал машину лейтенанта Анатолия Корсака. Он получил старую, побывавшую в боях СУ-152 с броней толщиной семь с половиной сантиметров.
Фугас взорвался метрах в трех перед «зверобоем». Воронка была неглубокая, но семьдесят килограммов взрывчатки и металла ударили крепко. Лопнули обе гусеницы, а с правой стороны сорвало ведущее колесо.
Основной удар пришелся под брюхо, была вмята и лопнула броня. Массивную пушку выбило из креплений. Но машина не загорелась, а из верхнего люка с трудом выбирались трое ребят из экипажа. Кое-как сползли по броне и, шатаясь, отбежали в сторону.
— Механик накрылся, — пробормотал Савушкин.
— И радист тоже, — пожалел своего коллегу новый радист Валентин Линьков. — Крепко их уделали.
— Меняем позицию, — напомнил экипажу, что бой еще не закончен, капитан Чистяков.
Теперь сразу три самоходки всаживали снаряды во второй дот с дальнобойным орудием. После двух десятков выстрелов взломали бетонную стену. Тяжелая пушка замолчала — либо вышла из строя, либо ее вытащили из полуразрушенного укрепления.
Но один из выстрелов угодил в подносчиков боеприпасов, которые таскали снаряды из «студебеккера» поближе к «зверобоям». В мгновенной вспышке и столбе взметнувшейся земли исчез, как и не было, рослый солдат из хозобслуги. Его разнесло в мелкие клочья.
Взрывная волна догнала старшину, который стоял поодаль и, подкинув в воздух, с силой ударила о землю. Снаряды из дальнобойных немецких пушек К-18 летят втрое быстрее скорости звука. Услышать их приближение невозможно.
Санитар расстегнул на груди старшины полушубок, гимнастерку, приложил ухо к груди.
— Умер, — коротко обронил он и накрыл лицо убитого шапкой.
— И так видно, — сказал рябой ефрейтор. — Шея набок вывернута. Хорошо пожил наш старшина, и одежка справная, и морда, то бишь, лицо круглое. А перед смертью обоссался со страху.
Ефрейтор показал пальцем на желтое пятно, расплывшееся на подтаявшем грязном снегу.
— Дурак ты, — сказал санитар. — Он испугаться неуспел, а мочевой пузырь сам собой после смерти сокращается. Тебя грохнут, тоже лужа будет.
Он произнес это со злостью потому, что не любил в людях зависти. А рябой ефрейтор в измятой шинели явно завидовал старшине, который пристроился очень неплохо, а сейчас, когда старшина погиб, злорадствовал.
Двое бойцов в возрасте, попавшие в хозвзвод после ранений, осуждающе поглядели на ефрейтора. Им тоже не понравилось такое неуважительное отношение к смерти, которая подстерегает на войне каждого. Оба имели семьи, по нескольку детей и ценили жизнь, зная, как ждут их дома.
Тем временем показались «тридцатьчетверки» с десантом на броне. После того как замолчали тяжелые орудия в дотах, они торопились миновать открытое место. Следом быстрыми перебежками пошла пехота. Лошади парами тянули легкие пушки.
«Зверобои» перенесли огонь на гаубицы — «стопятки». Там поднимались столбы земли, раскрошенного бетона, детонировали от попаданий тяжелых фугасов гаубичные заряды.
Подполковник Фомин подошел к Чистякову. Экипаж, расстреляв весь боезапас, торопливо загружал в люки снаряды.
— Неплохо врезали по «семидюймовкам», — сказал он. — Они крови нам много попортили. Два дня назад гаубичную батарею с землей смешали. Воронки метров шесть в диаметре.
— Видел. Мощные пушки были, — ответил Александр и, прикуривая протянутую подполковником папиросу, спросил: — Мы наступать будем?
— Наш полк пока в резерве. Переправы наведут, тогда решат.
Фомин, Чистяков и остальные командиры машин подошли к разбитой самоходке. Из перекошенного люка уже вытащили мертвые тела механика-водителя и радиста. Остальной экипаж был контужен, у заряжающего сломана рука. Лейтенант Анатолий Корсак с трудом поднялся и приложил руку к перевязанной голове:
— Товарищ подполковник, машина получила повреждения во время обстрела вражеского форта. Два человека погибли.
Он закашлялся. Фомин подозвал санитара:
— Отведи лейтенанта к другим раненым. Его в санбат надо.
— Не надо меня в санбат. Отлежусь в санчасти. Ребят похороните по-человечески. Недолго вместе повоевали.
С ревом заработали реактивные шестиствольные минометы, которые прозвали «ишаками» за характерный звук летящих мин.
— Ложись! — крикнул Фомин. — Сюда летят.
Это была обычная привычка немецких артиллеристов — отомстить за своих и оставить последнее слово за собой.
Дали залп сразу восемь или десять минометов. Удар был в основном направлен на батарею Глущенко, но несколько мин с грохотом взорвались неподалеку.
Загорелся «студебеккер». Основную часть снарядов из него уже выгрузили. Оставшиеся сдетонировали. Сначала взлетели с шипением объемистые гильзы с порохом, затем рванули фугасные головки.
«Студебеккер» разнесло, осталась лишь рама с горящими колесами. Одна из гильз, размером с увесистый чурбак, ударилась донышком о снег, шагах в пяти от Фомина и Чистякова. В ней еще искрил, догорал порох и шипел снег.
— Могла бы на меня или тебя свалиться, — вставая, отряхивал снег Григорий Фомин. — Глупая была бы смерть. Гильзой убило!
— А старшину не глупо угробило? — отозвался Александр. — Никогда под обстрел не лез, а сегодня решил лично боеприпасы сопроводить. С сорок первого на фронте.
— Расторопный был, — сказал Фомин. — Даже три медали заслужил.
Появился Глущенко и сообщил, что погиб один из командиров машин, недавно прибывший младший лейтенант. Когда раздался залп, он стоял, высунувшись по пояс в люке. Не желая показаться трусом, неторопливо погасил цигарку и взялся за крышку люка, чтобы закрыть ее.
