Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба
Иван Иванович чуть повел плечом, ничего не ответил.
— Я бы не советовал, — сказал Решетов, отведя его в сторону. — Дадим морфий, камфору, облегчим страдания, насколько возможно… В таких случаях удалять инородное тело опаснее, чем оставить его. Вы видели, пуля находится в самом корне легкого. Не исключена возможность, что она вклинена в стенку сосуда. При малейшей неосторожности упадет в просвет раны и будет унесена током крови в сердце. У меня был случай потери пули, тоже автомата. Торчала она в стенке левой безымянной вены, затем я обнаружил ее в полости правого желудочка сердца.
— И что же? — рассеянно спросил Иван Иванович, занятый мыслью о неизбежной мучительной смерти Ольги. Конечно, можно облегчить страдания — дать тот же морфий: человек меньше будет метаться. Даже заснуть сумеет и проспит последние минуты жизни. «Нет! — сказал в душе хирурга суровый голос. — Куда бы ни затащило пулю, мы должны найти и удалить ее».
— Мы не смогли спасти того раненого, — говорил в это время Решетов. — Здесь положение очень сходно. Я не хотел бы повторить тот тяжелый опыт…
— Вы поможете мне, — тихо, но решительно перебил начальника госпиталя Иван Иванович. — Без операции невозможно, здесь явное кровотечение в плевральную полость.
57Обычным твердым шагом подошел Иван Иванович к операционному столу. Не бывшая жена, не женщина, которая покинула его ради другого любимого, — нет, просто раненый человек лежал перед ним. Слева, под небольшой, чуть вяловатой грудью запекшаяся, кровоточащая рана. Красная струйка течет и течет по коже, тронутой тонким рисунком голубоватых прожилочек. Тампон, смоченный йодом, покрывает сплошной желтизной операционное поле… Местное обезболивание новокаином (блокада уже сделана). Разрезы. Широко открытое окно в грудную клетку. Теперь уже ничто не напоминает хирургу о прежнем. Раненая под белыми простынями. Осторожные, ловкие руки опытного ассистента. Напряжение всех душевных и физических сил, обычное в борьбе со страшным противником — смертью.
Оперативный доступ к корню легкого, расположенному на большой глубине как от передней, так и от задней стенки грудной клетки, очень труден. А подтянуть корень легкого в рану невозможно. Масса неожиданностей подкарауливает хирурга при таком вмешательстве, и каждая до крайности неприятна. Иван Иванович целиком ушел в работу, забыв обо всем на свете, кроме пули, коварно засевшей в самом труднодоступном месте. Занесло же ее туда, будь она неладна! Действовать надо быстро, но без поспешности. Ни одного шанса на спасение раненой упускать нельзя. Поэтому доктор делает дополнительное межреберное обезболивание, а после широкого раскрытия «окна» и удаления скопившейся в полости крови опрыскивает новокаином корень легкого.
Потом он начинает поиски пули. Прощупать ее здесь тоже трудно: помимо особенной чувствительности этой области, прикосновения к которой вызывают кашель, падение кровяного давления и могут стать причиной остановки сердца, бронхи и лимфатические узлы затрудняют прощупывание, создавая ложное ощущение пули или осколка. Осторожно и настойчиво продолжая поиски, Иван Иванович вспоминает, как однажды знаменитый профессор принял крупный бронх за пулю и, надрезая ткани над предполагаемым инородным телом, чуть не рассек этот бронх.
Снова возобновившееся, угрожающее жизни кровотечение наводит Аржанова на верный след. Мелькает догадка: «Пуля вклинена в стенку сосуда. Ощупывая, я немножко прижал ее, и это приостановило кровотечение: она и в самом деле может упасть в просвет стенки!»
При одной этой мысли холодный пот оросил лицо хирурга, и рубашка на нем под халатом стала — хоть выжми.
— Вытрите меня, Муслима! — попросил он, наклоняясь к Галиевой, сидевшей у изголовья раненой, закрытого краем простыни, и также тихо добавил: — Опустите слегка вниз головной конец стола. — И сам, помогая, нажал ногой на педаль.
«Значит, там очень неладно, — подумала Варвара. — Видимо, у Ольги Павловны повреждена крупная вена или артерия. Конечно, ведь пуля угодила в корень легкого! Теперь Иван Иванович боится закупорки сосуда воздухом. Попадут пузырьки воздуха в сосуды мозга — и конец. Только бы не это! Только бы не это! Вот опускается изголовье, чтобы предупредить такую возможность, но ведь раненая сейчас метаться начнет, ей душно станет».
Теперь и Варвара забыла, что на столе лежит женщина, которую любил Иван Иванович. Лишь бы все обошлось благополучно! Лишь бы снять ее со стола живою!
Решетов, нахмурясь, следил за каждым движением хирурга.
Трудно прощупать здесь пулю, но извлечь ее из корня легкого еще труднее: корневой слой, где ветвятся крупные бронхи, артерии и вены, в отличие от остальных участков легкого, очень плотен. Бронхи и сосуды в этой зоне не смещаются при продвижении тупого инструмента, легко повреждаются, а кровотечение останавливать очень сложно. Да еще угроза воздушной эмболии![4] Старый хирург Решетов, как и молоденькая сестра Варя Громова, невольно скрадывает дыхание.
«Молодец этот Аржанов! До чего упорный! Какое самообладание: ведь своему, близкому человеку операцию делает! Да еще такую рискованную. Мало найдется хирургов, которые согласились бы взяться за нее. И я не согласился бы. Вот он нашел пулю. Подбирается к ней. Только раненая не стала бы беспокоиться. Вдруг начнет кашлять и подниматься?..»
— Куда вы еще? — тихонько протестует Решетов, видя, что Иван Иванович начинает расширять подход к пуле. «Зачем он лезет туда? Того и гляди нарвется на неприятность. Если бы корень легкого был неподвижен! Но он двигается при дыхании, и это еще более затрудняет действия хирурга. Хорошо, хоть раненая лежит спокойно».
Почти одновременно оба хирурга взглянули на Галиеву. Она кивает ободряюще. Умница Галиева!
— Ну, что! — спрашивает Решетов, обращаясь снова к операционному полю.
— Вклинена в основной ствол легочной артерии.
Решетов вздыхает сквозь зубы, словно ожегся под маской. Иван Иванович ничего не слышит: он делает захват щипчиками. Забившая сразу струя крови омывает и вынутый кусочек металла, и кончики сложенных на пинцете пальцев хирурга.
Он немедленно производит тампонаду поврежденной стенки сосуда. Потом с большим трудом и осторожностью накладывает боковой шов на артерию. Грозное кровотечение остановлено.
Снова хирург наклоняется к Галиевой:
— Вытрите меня! Поднимите изголовье! — и опять сам торопится придать столу нужное положение.
— Как она? Давайте зашивать?
Операция закончена. Ольга Строганова лежит на столе живая, вернее — полуживая.
— Так почему же вы не удалили пулю из правого желудочка? — неожиданно спрашивает Иван Иванович Решетова, обращаясь к нему с таким видом, точно выскочил из страшной западни.
— Из правого желудочка? — Решетов до крайности удивлен. — Ах, да! Вы о том?.. Конечно, из правого желудочка сердца удалить инородное тело легче, чем из левого, не говоря уже о предсердиях, но раненый был слишком слаб. Да, слаб. — Решетов смотрит на своего хирурга и говорит задумчиво: — А вы, пожалуй, ее удалили бы.
58Ольга очнулась от легкого прикосновения к своей руке. Целые сутки неподвижно пролежала она без мыслей, без чувств, в каком-то туманном забытьи. И все это время Галиева не отходила от нее, следила за капельным введением крови и глюкозы, проверяла, как лежит кислородная подушка. Отдыхать после шестнадцатичасовой смены Муслима не пошла. Раз Вареньке неудобно подходить к этой женщине, Галиева решила подежурить сама. Не простое женское любопытство притянуло ее к Ольге. Разве мало раненых людей выходила она ценою бессонных ночей?
— «Ничего, добьем фашистов — отоспимся. Но все-таки интересно: отчего Ольга Павловна, сотрудник дивизионной газеты, могла бросить такого мужа, как Аржанов? Он ее из мертвых воскресил, а даже вида не подал, что это он ей помог. А сказать надо. Пусть поймет, какого человека бросила. Поправится, окрепнет, тогда и сказать».
Подошла Лариса, остановилась, всматриваясь в лицо раненой.
— Кто оперировал? Аржанов?
— Тсс! — невольно вырвалось у Галиевой. — Это его жена. Бывшая… — Встревоженная Муслима не заметила волнения Фирсовой. — Пуля засела в корне легкого. Артерия была пробита. Григорий Герасимович не советовал, а он взялся. — Галиева кивнула на Ольгу. — Она о том не знает.
— А он просил Решетова сделать эту операцию?
— Нет… сразу сам взялся.
Лариса неожиданно весело улыбнулась, присела возле Ольги и, взяв ее руку, привычно нашла пульс. Никогда бы она сама не решилась делать такую операцию близкому человеку. Если бы не было другого хирурга, ну, тогда поневоле. А так? Нет, не стала бы. И Аржанов не стал бы. Упросил бы Решетова, к Злобину обратился бы. Значит, спокоен был и уверен. Лариса сама не знала, почему это открытие обрадовало ее. Ведь оно никак уже не влияло на ее отношения с Аржановым, а трепетать за счастье Вари она не могла.
