Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?
А вдоль дороги грузовики и тягачи, которые остались после аварий или без горючего. Один за другим, покрытые брезентовым верхом, стоят три грузовика, битком набитые ранеными, которых бросили здесь, в этих машинах. В них уже никто не шевелится. Большинство раненых, наверное, уже умерли и замерзли, как бревна. Из тумана пулеметный огонь и треск винтовочных выстрелов. Где-то еще обороняется какой-то отряд. Из тумана взвывают танковые снаряды и взрываются на холмах за валом. И, оставив шум боя за собой, словно кулису, они идут колонной, примерно сто пятьдесят человек. Впереди идет человек с бородой.
— Черт возьми, но они приближаются! — говорит Куновски с удивлением. — Они послали нам для деблокирования флот, потому что, судя по погонам, это адмирал!
— Стой! — приказывает бородач, и подает знак остановиться, как дорожный полицейский.
— Ну, что эти ребята хотят занять здесь позиции? — удивляется капитан.
Почти все они носят бороды и безукоризненно оснащены мехами, шинелями, валенками и меховыми сапогами. И они вооружены автоматами и карабинами, у них патроны, планшеты с картами и бинокли, ручные гранаты. За ними едут нагруженные багажом сани, которые тянут русские перебежчики.
— Почему бы им не разместиться на этих позициях? — спрашивает Куновски. — Это учетчики, служащие, интенданты. У них еще есть силы, они свежи и румяны, как поросята!
Бородач подходит к Виссе. Небольшой поклон, небрежный жест: — капитан Прелль!
Ему примерно пятьдесят лет, или он просто так старо выглядит из-за своей бороды.
— Скажите пожалуйста, господин камрад, эта дорога идет в центр Сталинграда? Как нам лучше добраться в комендатуру?
Произнося эту фразу, он держит руку у козырька и несколько элегантно склоняется, как на светском балу.
Куновски бесстыдно ухмыляется, и Виссе тоже невольно улыбается, отвечая:
— Здесь напрямик, господин капитан, только это нужно делать быстрее, дорогие мои, если вы еще хотите добраться в комендатуру, иначе вас догонят русские танки, они сейчас будут здесь!
— Спасибо, спасибо! — И капитан с бородой громкими командами подгоняет своих людей: — Живее, живее, господа! Пропустите, пропустите! — кряхтит бородач на тех, кто продвигается по дороге.
Это вызывает у остальных взрывы хохота, и они только стучат себе по лбу. Виссе тоже не может сдержать смеха.
— Господин капитан, они на нашем боевом участке. Мы можем присвоить этих разбойников своему отряду, — рычит Рашке.
— Но они себя от этого обезопасили, Рашке! Они изготовили себе маршевое предписание с девятью печатями с подписями пяти генералов!
— Ну, это мы еще посмотрим! Связаться с господином майором Петерсом, господин капитан? Он здесь комендант по боевым действиям, а пусть сначала покажутся здесь у нас те генералы, на которых он ссылается! Я считаю, что наш Петерс с удовольствием направит этих писарей в бой!
— Но зачем, Рашке? У вас что, нет чувства юмора? Посмотрите, как они удирают! Не хватает только песни «Так прекрасно быть солдатом».
— Мне тошно на них смотреть, господин капитан! Тогда чего же эти ребята переодеваются в солдат, и зачем тогда все это воинственное облачение, если они совершенно не собираются сражаться? Ведь они единственные, кто по своему состоянию здоровья способны на это!
— Вы тоже еще выглядите так, что за вас можно не беспокоиться, Рашке!
— Слава Богу! Если нужно, то и я еще кое-что могу, господин капитан! Ну, Адольфу следовало бы еще посмотреть, как здесь все будет! — Рашке, качая головой, возвращается снова к своему блиндажу.
Виссе, Куновски и Кремер не могут найти пристанища и вынуждены тесниться вместе с Рашке и двумя телефонистами в их блиндаже. Большинство бункеров, блиндажей и окопов переполнены людьми, которые смогли еще дотащиться сюда и не могут идти дальше.
У подполковника, который, словно привидение, бродит из бункера в бункер, не в порядке нервы. Он кричит:
— Что вы еще здесь делаете? Линия оставлена открытой! Это уже не управляемое и организованное сражение! Прекратить всяческое сопротивление! Неужели вы думаете, что мы позволим поставить себя к стенке из-за вашего сопротивления? Если в течение 5 минут вы не уйдете отсюда, то я прикажу танками очистить позиции!
— Господин подполковник, боевым комендантом по всему фронту от высоты 104 до 107 и вдоль Татарского вала, который еще находится в наших руках, является майор Петерс из резерва артиллерии сухопутных сил.
За участок, на котором находитесь вы, отвечаю я. Так что, у вас есть особое задание, господин подполковник?
— Задание, задание? — Подполковник сломлен. — Боже мой, это же уже конец, это давно нужно было закончить, а оно все не кончается! — отчаявшись, вопит он. — Эти трусливые свиньи, Иваны, почему они не положат всему этому конец? Чего они еще ждут?
— Почему Иваны, господин подполковник? — спрашивает Виссе.
— Ясно, они, только они! Потому что они так недоверчивы! Они боятся, что в последний момент Гитлер еще что-то предпримет против них. Я больше этого не выдержу. У меня совершенно испорчены нервы! — извиняется он и просит: — Можно мне остаться здесь на ночь? Другие бункера такие грязные и завшивленные!
Кроме карманов полных сигарет, из которых он достает и раздает их и жадно курит сам, одну за другой, у него ничего с собой нет.
— Куда господин подполковник собирается идти? — спрашивает его Виссе.
— Не знаю! Рассовал свои сигареты по карманам, повернулся и просто сбежал из Сталинграда!
— Из Сталинграда? Но ведь туда все бегут в поисках спасения! Ведь было объявлено, что это крепость и ее нужно защищать до прихода деблокирующей армии?! — удивляется Виссе.
— Немецкий Алькасар! Не так ли? — Подполковник в отчаянии смеется. — Пойдите и посмотрите, если хотите подохнуть жалкой смертью! Сталинград — крутящийся, бушующий омут смерти, который втягивает все, что в него попадает. Я пытаюсь избежать его. Сталинград это фабрика по выработке трупов, это склад трупов, сумасшедший дом, чумная пещера!
Что вам еще рассказать. Тысячи мародеров, как гнойное стадо и как насекомые, поселились в смертельной ране армии и, как гнойники, выступили на больном теле армии. Они населяют руины и подвалы Сталинграда.
Я человек, который идет по жизни с открытыми глазами, и это было самое ужасное, что я когда-либо видел. Они расселись на развалинах своего разбитого и опустошенного мира, потому что старый порядок, который уже стал недействительным, обескровлен и бьется в агонии между мертвецами и выброшенной военной техникой. Они считают эту кучу отбросов, которая осталась после всего, собственностью.
Вы бы только видели проходы к их пещерам. Дыра в стене развалин. Это убежище было прикрыто разорванным одеялом и грязной, покрытой пятнами крови, плащ-палаткой. Как они там обитают? Неописуемо! Я прошел через много таких укромных убежищ.
Так называемые мародеры и дезертиры относились, прежде всего, к невоюющей армии. Они, наконец, нашли для себя возможность нарушить солдатскую присягу. Это были люди, которые стали самостоятельными из ненависти, потому что их предали, и другие, которые стали самостоятельными из страха, что их бросят в бой с оружием в руках и там им придется погибнуть. Это были возмущенные люди, люди взбешенные и трусы!
Он особенно выделил слово «были».
— Точно так же, как с них падают грязные тряпки, так с них спали остатки культуры и цивилизации. Они грубы и наглы, они опустились. Я пытался обращаться к ним, как к людям. На это они отвечали тем, что демонстративно на глазах у меня справляли нужду. Коварно, по-варварски и по-разбойничьи, стараясь выжить, они впали в первобытное состояние.
Лично для меня самым потрясающим было то, как мы во время одной русской атаки искали укрытия в подвале разрушенного дома. Три фельджандарма на всякий случай взяли свои автоматы наизготовку. Подвал, с запутанными переходами, был сырым и мрачным. Пол грязный и скользкий. Мы услышали шипение, посмотрели туда, направив карманный фонарик, и тогда они бросились во все углы врассыпную, сами такие же мокрые и такие же тени, как крысы, — наши солдаты!
Один, который от испуга остался сидеть на полу, и что-то терзал и кусал зубами, бросил мне это на грудь. Он не успел встать, но пытался скрыться на четвереньках. Другой осветил его фонариком. Это был товарищ моего сына по университету, его отец был нотариусом и мы с ним дружили.
— Герхард, — обратился я к нему, — ради Бога, мальчик, что ты здесь делаешь? Неужели ты меня не узнаешь, Герхард? Ты же учился вместе с Юргеном, почти каждый день бывал у нас дома. Тебе привет от Барбары! — сказал я. — Это моя дочь, которую он боготворил. Он только тупо посмотрел на меня и покачал головой, он не узнал и не понял меня. Его прошлое стерлось из его памяти, стрелки часов остановились. Он был выброшен из человеческого общества. Тогда я вернулся на свое место службы: только рассовал сигареты по карманам и сбежал!
