Федор Панферов - Борьба за мир
…Увидав лопаточку, Николай Кораблев отступил на два-три шага и в ту же секунду услышал раздольную волжскую песню. Кто-то пел там, под танком, пел с такой тоской, будто последний раз.
«А-а-а в степи глухо-о-о-ой за-а-мерзал ямщик…» — пел человек, выбрасывая землю.
Николай Кораблев опустился на колени, придержал за конец лопаточку и крикнул:
Кто?..
Я! Мертвец! — чуть погодя послышался ответ. — Земля меня давит. Земля! Кто бы другой, обида была бы не та. А тут — земля. Я ее тридцать лет пахал, удобрял, а она меня давит! Ты кто будешь? По голосу — русский! А раз русский, беги ищи другую лопаточку и выковыривай меня из могилки!
Николай Кораблев кинулся искать лопаточку. На пути попадались воронки и что-то липкое. Скользя по этому липкому, он метался, как человек, видя повешенного, когда надо перерезать веревку, а ножа нет. Наконец он натолкнулся на что-то звонкое. Это был тесак. И он тесаком начал копать землю. Тогда человек из-под танка, прерывая песню, сказал:
Чем выковыриваешь?
Тесак какой-то…
А-а-а! Давай обмен произведем. Только смотри, не убеги: с лопаточкой я и один выберусь. Сто лет рыть буду, а выберусь… А с тесаком что? Впрочем, я и с тесаком выберусь! — пригрозил он. — На! — крикнул он, выбрасывая лопаточку и одновременно забирая тесак.
Николай Кораблев опустился на колени и принялся рыть землю. Он рыл ее быстро, со всей силой, слыша, как из-под танка несутся заунывные слова:
«А-а-а в степи глухо-о-о-ой за-а-мерзал ямщик…»
Уже совсем стемнело, когда маленькая дырка превратилась в лазейку. Человек из-под танка, протянув руки Николаю Кораблеву, сказал:
А теперь, милай, тяни меня, как теленка из утробы матери. Ну, поддай! Ну, поддай! — прикрикивал он. — Ну еще! Еще! Эх!..
Николаю Кораблеву, пока он тянул человека из-под танка, показалось, что тот какой-то вялый, будто без костей. Но вот человек очутился на земле и весь ожил, затем моментально повернулся к танку и полез обратно.
Ты чего это? — удивленно спросил Николай Кораблев. — Я тебя второй раз тянуть не буду: сил нет.
А сапог? Сапог там остался…
Да ну его. Новые найдем. Уходи-ка оттуда, а то танк навалится и придавит тебя, как мышонка. Вот тебе и сапог!
Человек вынырнул из-под танка, сел, пряча под себя босую ногу, и, протянув руки Кораблеву, сказал:
Ну, приблизься! Дай поцелую спасителя своего. Ни имени, ни роду твоего не знаю, а клянусь душой всей своей: должник твой на веки вечные! И вот тебе клятва моя… — Он крепко в губы три раза поцеловал Николая Кораблева, затем обнял слабыми руками и снова сказал: — Где мы теперь есть? Где наши, где те? И нет ли у тебя чего пожевать? Хлеб — сила, а без хлеба человек — пузырь.
Наши там, — Николай Кораблев махнул рукой в сторону высоты.
Э-эх! — с завистью сказал человек. — Значит, мы с тобой отставшие? Не годится! А насчет пожевать?
Николай Кораблев вспомнил, что у него в кармане бутерброд. Достал, развернул. Послышался запах ветчины… И вдруг ему самому захотелось есть, да так — до тошноты.
Вот, — сказал он, подавая бутерброд, думая: «Неужели он возьмет все и съест? А я?»
Но тот осторожно развернул бутерброд, разломил его и, подавая одну половинку Николаю Кораблеву, сказал:
Этим даже червяка не заморишь. И, однако, пища. Ты знаешь, чего? Посиди тут, а я пошарю: у мертвых всегда есть чего забрать, — и пополз во тьму.
Николай Кораблев посмотрел в ту сторону, куда тот пополз, и удивленно подумал:
«Какой живучий! Наш брат на его бы месте охал, ахал, а этот выбрался из-под танка и пополз доставать «жратву».
Человек вскоре вернулся, сел против Николая Кораблева и сказал:
— Где тесак-то? Ух, мертвяков там навалено! Атака тут была, да и не одна, — и, взяв тесак, стал им что-то ковырять; он ковырял долго, затем произнес: — Консервы. Коробка большущая. Хлеб у мертвых или что открытое брать нельзя: яд трупный может погубить. А консервы можно. Яд! Оно и в живом человеке его много. Ну вот, открыл. Теперь приступай к трапезе… Так ты говоришь, наши высоту-то смахнули?.. Эх! Эх! Ну, ешь да айда-пошел. А то они в Орел одни войдут, а мы с тобой — хвостовой обоз. Только вот как быть с сапогом?
В эту минуту со стороны высоты «сто восемьдесят два» взвилась ракета, потом вторая. Вспыхнув в вышине, опоясав круг, они медленно опустились на землю.
Э-э-э! — проговорил Сиволобов, отсаживаясь от Николая Кораблева. — Ты на какую надобность меня спасал? — и направил тесак ему в грудь. — Шпиен ты или кто? А? Ну, говори! А то вот пропырну насквозь душонку твою. Ракетки-то немецкие на высоте, а ты меня туда… А ну, говори!..
Да погоди! Что ты, с ума спятил? — уже чувствуя прикосновение острого кончика тесака, проговорил Николай Кораблев. — Я ведь тоже был оглушен… Там оглушен… в блиндаже… И поднялся недавно… Иду и думаю: «Наши там, на высоте». Ну, отними тесак, а то вот дам по морде коробкой!..
А-а-а! Ну, тогда другой скандал, — промолвил Сиволобов, отнимая тесак от груди. — Тогда мы с тобой пара-гагара… И давай улепетывать отсюда к своим, не то немцы могут ночную атаку сыграть и, как тараканов, нас тут придавят, Айда-пошел! Только вот сапог…
Сними с кого-нибудь, — посоветовал Николай Кораблев, шагая за ним.
Нет! С мертвого, нет! Ничего: у меня ноги привычны, — и, стянув второй сапог, он хотел было его бросить, затем сказал: — Пригодится. Зачем добро кидать? А там новые попрошу. А этот сдам. Ты как шел-то сюда?
Через овраг.
Вот им и давай назад.
Но ведь там трупы…
Мертвых бояться нечего. Живых бойся! — И Сиволобов первым нырнул в овраг.
5Михеев в этот день был измотан, как конь после длительного бега: у него даже голова болталась, будто перебитая шея его еще не зажила от раны. Утром, в начале наступления, когда передовые отряды полегли на поле, а у артиллерии не оказалось снарядов, ему показалось, что все проиграно и слава, завоеванная пятой дивизией, теперь покроется позором.
Так казалось ему, полковнику Михееву, вначале. Сейчас, уже в ночь, он, вернувшись из боя, хлопнул себя руками по коленям и крикнул:
Водки!
Залпом выпив стакан водки, поданной Егором Ивановичем, он, погладив грудь, еще сказал:
Мало-мало честь спасли. Но… едет командарм… Будет баня. И неужели он не примет во внимание, что мы отбили четырнадцать атак? Прибрать стакан! И дай мне кофе, — взяв в пригоршню кофе, он пожевал, пососал и сплюнул. — Ну вот, водкой не пахнет, а сила прибавилась. Во мне! А в дивизии — пустота. Боже мой! — простонал он. — Две тысячи!.. Две тысячи положили мы… Но они-то шесть, шесть…
Идут, товарищ полковник! — сказал адъютант и вытянулся, хотя ему и хотелось брякнуться на землю и спать, спать, как спят юноши.
В блиндаж вошли Анатолий Васильевич и Макар Петрович, оставив своих адъютантов на воле. Михеев встал, но закачался и, присев, сказал:
Разрешите сидеть, товарищ командарм?
Чего уж «разрешите», когда сел! — тоненько проговорил Анатолий Васильевич. — Сел… Вообще сел, и по уши в грязь! — строже добавил он. — Ну, что же думаешь делать, удалой генерал?
Наступать не могу, — с болью ответил Михеев. — Нет людей…
Ага! Тебе людей? Нет, братец, изволь наступать. Две тысячи уложил и — «наступать не могу»? Нет, наступай! Приказываю! Что стряслось? Расскажи-ка нам…
Михеев испуганно улыбнулся.
Не улыбайся, а рассказывай! — прикрикнул на него Анатолий Васильевич.
Не подвезли снаряды.
Не подвезли снаряды… Та-а-к… А потом?
Потом подвезли, товарищ командарм. Через два часа. Но четырнадцать атак, товарищ командарм! Четырнадцать… и три танковых. Семнадцать! Как из-под земли вылезли. Ведь шесть тысяч перемололи!
Не шесть. Это тебе привирают. Пять. Знаю. Так, так, так, — Анатолий Васильевич хотел было встать и по привычке пройтись туда-сюда, но в блиндаже этого было сделать невозможно; повернувшись к начштаба, он сказал: — Слышали, Макар Петрович? Снарядики не подвезли. Что ж, судить будем? Кого? А вот этого удалого генерала. Пока он еще не нарядился в генерала, полковник — легче.
У Михеева все одеревенело.
Макар Петрович тихо засмеялся, сказав:
Испытание огнем.
А Анатолий Васильевич из нагрудного кармана вынул листочек и подал его Михееву.
Вот тебе телеграмма. Читай!
Михеев взял телеграмму, уставился в нее невидящими глазами. Долго и сосредоточенно читал и только спустя некоторое время разобрал:
«Герою Советского Союза генерал-майору Михееву Петру Тихоновичу. Поздравляю со званием генерала, желаю успеха. И. Сталин».
Анатолий Васильевич снова хотел было встать и по привычке пройтись туда-сюда, затем вдруг звонко рассмеялся, через стол пожимая руку Михеева:
Поздравляем, товарищ генерал! Поздравляем! А это — тебе банька: будь осмотрительней следующий раз и все перед выступлением проверяй, на ах в бой не ходи, потому что тебе в дивизию не чурки посылают, а людей. У этих людей семьи есть, родные есть, и сами они жить хотят. А ты их — под огонь… Вишь, сам-то как побледнел, когда сказали: «Судить будем». Честь свою боишься затоптать, жить хочешь? А те, кто пал там, на поле брани, жить не хотели, что ль, чести, что ль, у них нет, мечты нет? Чурки? — снова рассердившись, вскрикнул Анатолий Васильевич. — Ну, растолкуйте ему, товарищ начштаба!
