Рикардо Фернандес де ла Регера - Ложись
— Давай так: когда я подвигаю тебе свою миску — наваливай без стеснения.
Так доставались ему лучшие куски, и вначале никто этого не замечал. Но вскоре однополчане начали избегать стол, за которым сидели Борода и его приятель.
— Знаешь что, дружок? Напиши-ка родителям, пусть раскошелятся да пришлют посылочку, — уговаривал Борода.
— Зачем? Мне ничего не надо.
— Откуда ты знаешь, милок? Слушайся-ка лучше старших.
Ломас сдался. И тогда началось; раз десять на день слышалось:
— Слетай, орел, притащи ломтик ветчины, что у нас там хранится…
Ломтик исчезал в его ненасытной утробе.
— Пожуй и ты чуть-чуть, милок. Только гляди не налегай! — и Борода разражался раскатистым хохотом.
Борода таскал его по кафе, киношкам, игорным домам. И всякий раз Ломас предупредительно хватался за бумажник.
— Не сердись, орел, платить будешь ты.
Аугусто с любопытством приглядывался к Бороде. Видел, как тот слоняется из стороны в сторону, что-то высматривая, вынюхивая. «Знаешь, милок, лучше тебя нет никого на свете», — вдруг ошарашивал он очередную жертву. «Интересно, что он собирается выудить у этого бедняги?» — размышлял Аугусто. Борода безошибочно достигал цели. Его обычная тактика заключалась в дружеском похлопывании по плечу, шуточках, двух-трех льстивых словах. И всякий раз действовала безотказно. У Бороды была удивительная способность завоевывать доверие людей. Если он к тому же еще старался, то отказать ему было решительно невозможно. Настолько велика была сила его обаяния. Он был законченным эгоистом, и обаяние его было мнимым, но поразительно действенным.
У марокканца, торговавшего горячим шоколадом при входе в казарму, он ежедневно выманивал бесплатно две или три чашки.
— Ну как, земляк? — И Борода обнимал марокканца на шею и дружески прижимал его голову к своему брюху. — Лучше тебя во всем мире не сыщешь. Поднеси-ка, милок, чашечку. Гляди, земляк!
И Борода залпом опорожнял чашку кипящего шоколада.
— Да ты просто герой! — восклицал потрясенный торговец, тараща глаза.
В ответ Борода только испускал свои раскатистые «хо, ко, ко, хо!» Вместе с ним смеялся и марокканец.
— От моего смеха он лишается рассудка, — подшучивал Борода.
Надо сказать, что капрал прямо-таки излучал симпатию. И Аугусто чувствовал это на себе. Но Борода явно злоупотреблял своей силой, и это раздражало Аугусто. Он чванился перед глупцами, помыкал слабыми. И Аугусто в конце концов стал его ненавидеть.
Однажды они чуть было не подрались. По пути из Африки на фронт их часть остановилась в Эстремадуре. Там прошло пятнадцать незабываемых дней. Аугусто тесно сдружился с Патрисио и Луисой. Разместились в недостроенном помещении. По-видимому, его предназначали для фабрики, а может быть и для церкви, поскольку там был огромный неф с балконом, походившим на хоры. Пол был выложен каменными плитами. Холод стоял жуткий. Саперы и связисты помещались на хорах.
Утром и вечером они ходили на учение. Учения проводил капрал Родригес, высокий разбитной парень, красивый, неизменно веселый, решительный, немного нагловатый. С того самого момента, как двинулись на фронт, он не снимал с шеи синего платка в белую горошину. Это украшение, которое на любом другом показалось бы не только неуместным, но и смешным, на Родригесе выглядело даже шикарно. На улицах женщины на него засматривались. Родригес заигрывал с ними с развязностью мужчины, уверенного в своем успехе. Только необычная доброта командира могла сносить этот скандально отклоняющийся от устава платочек Родригеса.
— Придется дать тебе несколько нарядов вне очереди, — однажды сказал ему командир. — Немедленно сними эту грязную тряпку!
— Простите, господин майор, но если ваша милость отнимет у меня этот гребень, то из петуха я превращусь в курицу.
Командир не смог удержаться от улыбки, и Родригес по-прежнему продолжал щеголять в своих горохах.
Родригес и Аугусто скоро стали добрыми приятелями.
— Послушай, Родригес, я отправляюсь с саперами. Я сыт по горло всеми этими учениями.
— Делай как знаешь, — отвечал капрал.
— Смотрите, не впутайте нас в историю, — вмешался Руис.
— А ты помалкивай!
— Говорю для вашего же блага. По мне — хоть к черту на кулички, но если об этом разнюхает командир…
— Ничего не разнюхает, если какой-нибудь наушник не донесет. К тому же… он и так все знает.
— Ладно, ладно, что до меня…
И вот он отправлялся с саперами, заходил в бары и таверны, играл в кости, волочился за женщинами.
По ночам, после отбоя, они удирали из расположения. Шлялись по публичным домам, затевали скандалы. Никто не решался с ними связываться. Командир терпел их ночные похождения. «Скоро все это и так кончится», — рассуждал он. Он был вообще человеком добродушным, да к тому же еще любил своих ребят. Иногда он сталкивался с солдатами в кафе. Подзывал Патрисио, Бороду, Гусмана…
— Слушаю, господин майор!
Щелкая каблуками, они вытягивались по стойке «смирно». Командир улыбался. Ему нравились эти парни.
— Вы просто банда мошенников! Ну-ну! Спокойной ночи!
Вот и на сей раз они, как обычно, вернулись около двух часов ночи. Казарма была погружена в молчание. Слышался только храп. С балкона свисал фонарь. Борода перегнулся через балюстраду. Увидел внизу Касимиро. Касимиро был простоватым пареньком, с комичнейшей и до того бледной физиономией, что она казалась припорошенной мукой. Вдобавок он еще и заикался. Все в батальоне любили его. Соленые шутки товарищей он переносил беззлобно, даже с улыбкой. Был вежлив и услужлив. Борода нередко потешался над ним.
Аугусто сразу уразумел отвратительную шутку капрала, когда услышал возглас Касимиро.
— Что… что там такое? Ах ты!.. Борода сверху мочился на Касимиро.
— Ах ты боров проклятый! — и Аугусто сильным ударом отбросил его в сторону.
— А тебе что!
— А то, что ты издеваешься над Касимиро только потому, что он не может дать тебе сдачи.
— Над Касимиро? Да я никого не испугаюсь!
— Может быть, и меня? — полез в бутылку Аугусто.
— Оставьте свой пыл для фронта, — вмешался Луиса.
— Черт возьми! Неужели нельзя…
— Будет, будет вам! — сказал Патрисио, становясь между Бородой и Аугусто, продолжавшими переругиваться. С тех пор отношения их испортились.
Аугусто бесцельно бродил по вершине холма, пока наконец его не окликнули Луиса и Патрисио.
— В чем дело?
— Тебе удалось хоть чуточку поспать? — спросил, ежась от холода, Патрисио.
— Нет.
— Мне тоже, — утешил их Луиса. — С вечера я, правда, немного вздремнул.
Аугусто взглянул на него. Улыбнулся. В эту первую фронтовую ночь заснуть могли, понятно, очень немногие, и среди этих немногих — Луиса и Борода. Но, конечно, Луиса никогда в этом не признается. Как будто такое признание было бы для него оскорбительным. Это был парень хитрый, себе на уме. Всегда он что-то прикидывал, ныл, охал, протестовал. Его прислали на фронт? Отлично. Но никто не может отнять у него права роптать.
Пошли на командный пункт в надежде получить какую-нибудь еду. Но полевая кухня еще не прибыла.
— Я бы удовольствовался и глотком воды, — сказал Аугусто, — во рту пересохло.
Повстречали Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть, который сидел на земле, уткнувшись подбородком в колени и накрывши голову одеялом.
— Ну как, Сан-Сисебуто? Помаленьку мерзнешь?
— А что поделаешь! Как по-вашему? — с покорностью ответил тот, пожимая плечами. Шутить на эту тему у него не было охоты.
Наступал день. Ясный, безоблачный. Сквозь густой стелющийся туман уже проглядывали вершины окрестных холмов. Вот вылезла колокольня деревенской церкви. Затем показались красноватые крыши домов. Туман постепенно рассеивался, лохматыми облачками цепляясь за кустарник. Взошло солнце и согнало иней. Запахло землей и тимьяном, резко, как ладаном. Солнце поднялось выше. Кастилия превратилась в гигантскую курильницу. На солнечных углях воскурялись ее благовония — земля и тимьян.
Фронт молчал.
— Пойду попытаюсь соснуть, — сказал Аугусто.
Он улегся на самом солнце на сухую траву. Мягкое тепло струилось по лицу, как будто его кто-то нежно целовал.
Поспать не удалось и часу. Разбудило шипение снаряда. Аугусто испуганно вскочил на ноги. Совсем близко в облаке пыли отчаянно дрыгал ногами мул. Другой, обезумев, мчался по косогору, волоча за собой кишки. Он наступал на них, путался в них, рвал их. Пока наконец не грохнулся наземь, перевернулся несколько раз и забился в агонии. Снарядом уложило пять или шесть мулов. Все они валялись с вывороченными внутренностями, распространяя нестерпимый запах.
Пушки противника стреляли мало, но достаточно для того, чтобы не дать заснуть. «Черт бы их побрал!» — ругнулся Аугусто.
