Готфрид Леске - Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941
Пуцке оказался прав. Наверное, нам не стоило устраивать тот юбилей. Бедный Пуцке. Медицина сказала, они, видимо, смогут его подлатать, но все равно он уже будет не тот. Наверное, еще сможет служить где-нибудь тыловым бойцом. Нам его будет очень не хватать.
Поначалу казалось, все идет прекрасно. Погода идеальная. Тонкий слой облаков в нескольких сотнях метров от поверхности, а на 2000 метров плотная облачность, так что при необходимости всегда можно туда нырнуть. Однако, как только перелетели берег Англии, облака исчезли. Ледерер было уже собрался передавать донесение о погоде. Рассказывал потом, он решил посмотреть еще раз в иллюминатор, а вместо облаков прямо у себя под носом увидел три «харрикейна», они были не более чем в 300 метрах от нас. Он сразу заорал в переговорник, но в этот момент они уже сделали по rnc первый выстрел.
Они попали. Тут еще заклинило шарнир в пулемете Ледерера, так что он уже не мог его поворачивать. Плохо дело. Сразу же получили вторую дозу, и наш левый мотор встал. Через секунду томми опять у нас в хвосте, опять стреляют, но в этот раз мимо. Ледерер собрался послать запрос по рации, но оберлейтенант запретил ему это делать. Правильно – враг прослушивает здесь все вокруг, так что у него гораздо больше шансов прибыть сюда раньше, чем нас выручат наши «мессершмиты». Нам надо выкручиваться самим.
Ледерер строчит из своей пушки как сумасшедший. Конечно, он их только пугает, потому что она у него не поворачивается. Но это срабатывает, и один «харрикейн» от нас отвалил. В другого тем временем вцепился наш «мессершмит», так что нам остался только один.
Но от этого третьего нам избавиться не удалось. Он заметил, что у нас встал левый мотор, и теперь пытался попасть во второй. Он опять открыл огонь, и звук был такой, что он попал. Попал не так чтобы очень, но правый мотор начал терять обороты. Я понял, что вернуться домой будет очень затруднительно. Оберлейтенант спросил меня, дотянем ли назад, я ответил, что вряд ли. Он подумал немного и приказал мне тянуть сколько возможно.
К этому моменту мы уже были над Каналом. К счастью, дул хороший попутный ветер. Но попутный ветер не слишком хорошая помощь, если у тебя отбит руль поворота и ты летишь строго прямо. Нам надо было садиться где придется. Выбирать место мы уже не могли. Я увидел впереди открытую площадку и помолился за себя и за брюхо своей машины, потому что шасси тоже заклинило. Но этот чертов попутный ветер понес меня вперед. Нас перенесло через поле, и я вижу, мы несемся прямо на какой-то дом. Что-то похожее на амбар. Там еще грузовик стоял, в него тоже можно было попасть. Но делать нечего, надо было садиться и надеяться на лучшее.
Потом совершенно неожиданно мы остановились, мне показалось, без слишком сильного удара. Я вылез наружу. Сначала все было окутано пылью. Я повторял себе раз за разом: «Только бы не было пожара. Только бы не было пожара». Изо всех сил закричал, окликая остальных. Показались оберлейтенант и Ледерер. Потом Зольнер вылез на четвереньках. А потом мы услышали дикий вопль Пуцке: «Помогите! Пожар!»
Мы с трудом вытащили его наружу. Он, вероятно, принял за пожар облака пыли и подумал, что самолет горит, хотя огня нигде не было. Нам пришлось его нести. Он все время стонал. У него были переломы обеих ног, их ему чем-то защемило, а правую ногу ему так раздробило, что я уже тогда понял, что ему ее не поставят на место.
Ему ампутировали ее той же ночью. Ужасно жаль. Черт возьми, какая у нас была хорошая команда. Мы прекрасно работали бок о бок. Нет слов, как жаль Пуцке – честное слово, мы его горячо любили. Теперь, наверное, мы его никогда больше не увидим. Нам сказали, его отсылают домой, а когда он поправится, то, вероятно, сможет учить молодых летчиков.
14–18 августа 1940 г.
ЛИТЕРАТУРА
Ждем новую машину. Должны получить ее буквально со дня на день. Этих колымаг здесь видимо-невидимо. Но, чтобы ее тебе дали, должна пройти масса всяких бумаг. Сначала будет всесторонне изучен рапорт, а потом командующий должен утвердить решение, что в потере самолета нашей вины нет. Кроме того, они собираются дать нам несколько дней на преодоление последствий шока. С этим шоком у нас смешные дела. Я, например, вообще не чувствую никакого шока. А вот Зольнер ни с того ни с сего прямо с ума сошел, плакал как ребенок. Не успокоился, пока не выпил несколько стопок. Оберлейтенант говорит, ему надо дать попить. По крайней мере денька два-три. «Это у него фамильное, ему не должно повредить», – сказал он улыбаясь.
Если все хорошо взвесить, мы отделались лучше некуда. Выглядим мы, правда, не особенно – все с ног до головы в ссадинах и царапинах, а рожи больше похожи на свежее мясо. Но мы в порядке, хотя и нервничаем немного. Чуть что орем друг на друга как бешеные. Надо бы нам успокоиться. Медицина говорит, это последствия шока и должно само пройти через день или два.
Тем временем прибыл новый человек, на замену Пуцке. Его зовут Густав Ломмель, он обер-ефрейтор.[16] Хотя Пуцке был сержант. На вид Ломмель – мальчик маленького роста с очень светлыми волосами, они кажутся даже светлее, чем на самом деле, потому что он их коротко стрижет. Брови тоже такие светлые, что почти не видно. В основном молчит, даже в столовой. Никому из нас он не нравится. Может быть, мы просто не хотим, чтобы кто-то занимал место Пуцке. Конечно, не Ломмеля вина, что он пришел на его место. Но нам от этого не легче, и ничего с этим не поделаешь.
Оберлейтенант дал мне одну книгу, он знает, что я люблю читать. Она называется «Моя жизнь летчика». Автор Эрнст Удет. Эрнст Удет большая шишка среди бойцов тыла. Он руководит разработками новых самолетов и усовершенствованием старых марок. Это исключительно важная работа, никто не сомневается. Но вообще-то у меня всегда было какое-то предубеждение относительно Удета. Я его, конечно, не знаю лично, но я точно знаю, что он в течение долгого времени не был членом партии. Может быть, он не вступил до сих пор. А кроме того, до Третьего рейха он сотрудничал с евреями и с киношниками и слишком часто бывал за границей. «Фёлькишер беобахтер» довольно часто на него нападает.
Удет раньше был пилотажником, проделывал трюки на своем самолете. Все это очень трудно и очень красиво, зеваки собираются тысячами. Но подобные штучки как-то не очень соответствуют авиатору, недостойны, что ли. Я всегда чувствовал что-то такое на показательных выступлениях. И потому, когда оберлейтенант дал мне книгу, я невольно сделал гримасу. Он спросил, в чем дело, и я ему все это высказал.
Оберлейтенант только улыбнулся и сказал, что Удет его очень хороший друг. Я сконфузился и пробормотал какие-то извинения, но оберлейтенант махнул рукой и сказал, что в таких вещах каждый имеет право на свое мнение. А потом он неожиданно спросил, знаю ли я, что фюрер был большим поклонником Удета и что еще в 1927 году пригласил его в Мюнхен дать серию показательных полетов. Позже Удет сам рассказывал об этом оберлейтенанту. Удет ему сказал: «Я не понимаю, чего на самом деле хочет этот мюнхенский политик. Я сначала думал, он сам хочет стать пилотажником. Должен признать, он ничего не понимает в пилотировании. После моих полетов он втянул меня в длинный технический диалог, и я был крайне удивлен широтой его познаний».
На это мне нечего было ответить. Но оберлейтенант продолжал. Он высказался в том смысле, что я ошибаюсь насчет того, что пилотаж вовсе бесполезен, что нынешний летчик-истребитель – это тот же пилотажник несколько лет назад. Конечно, он прав. Я просто об этом никогда не думал. Вероятно, я бессознательно отделил для себя пилотаж как показуху и пилотаж как путь к предельному совершенству. Как бы то ни было, если Удет хорош для фюрера, то я тоже его уважаю.
Получил письмо от Эльзы. Она выздоровела, хотя все еще очень слаба. Каждый день один час она проводит на солнце, но потом опять ложится в постель. Спрашивает, когда я получу отпуск домой.
Ни строчки не получаю от Лизелотты. Надо бы как-нибудь слетать туда узнать, что с ней такое. Но именно сейчас никому не разрешено покидать расположение, даже на пару часов. Ожидаем большой налет на Лондон. Вчера по радионовостям передали, что больше тысячи наших самолетов бомбят Шотландию и Англию. Хорошая у людей работа. Мы это дело скоро поддержим. А пока ничего не поделаешь, приходится сидеть здесь и просто ждать.
Эта Удетова книга довольно любопытна. Особенно потому, что мне теперь есть с чем сравнивать нашу нынешнюю работу. Когда я думаю, что последняя война была всего лишь чуть более двадцати лет назад и какой примитивной была тогда авиация… А как легко было повредить тогдашние машины! Достаточно было сердито на нее посмотреть, и она разваливалась на части.
Удет множество раз описывает горящие аэропланы, низвергающиеся на землю, и выпавших из них летчиков, растопыривших, как лягушки, руки и ноги и падающих вслед за ними. Тогда, если человек выпадал, это был конец. Тогда не было парашютов, а если и были, летчики их не брали с собой. Как-нибудь потом надо будет найти, когда изобрели парашют и кто изобретатель. Немец, вероятно. Все более или менее важное изобрели мы.
