Василий Голышкин - Лёшка
— В крайнем случае, — процедил он, — если обманешь, мы тебя расстреляем.
Трус как пес: чья палка ближе, того он и боится. Немцы были ближе, и Бычок, боясь их больше, чем партизан, поклялся служить честно.
Ему дали ящик, щетки, ваксу и посадили на улице, сбегающей к морю: сиди, поглядывай, а главное, не спускай глаз с ворот напротив. Что там, за воротами, его, Бычка, не касается. Его интерес в другом, примечать тех, кто будет крутиться возле ворот. Вот он сидит и покрикивает: «Чистим-блистим, пятна сводим, лоск наводим». Рот у Бычка от улыбки до ушей. Голос, как у корабельной сирены, резкий и долгий, однако предложение не рождает спроса. Редкие русские угрюмо проходят мимо. Им не на что, да и нечего чистить. У большинства обувь просит не ваксы, а «каши». А щеголеватых немецких голенищ не видно.
Время от времени ворота напротив распахиваются, впуская или выпуская грузовик, и тогда открывается панорама двора. Во дворе, зеленые, суетятся немцы, перетаскивая какие-то ящики. Бычок удивился, прочитав на одном из них: «Кофе». И зачем его здесь посадили? За кофе приглядывать, что ли? Кому он нужен, кофе этот? Воры на него не польстятся — немецкий! А у тех с ворами расправа короткая: не в тюрьму, так в петлю. Партизанам — тем и подавно не до кофе. Станут они рисковать из-за него своей партизанской силой!
Но у Румера — Опоссума на этот счет были свои соображения: станут! Тем более станут, когда узнают, что на самом деле скрывается за маркой «Кофе». А то, что узнают, у Румера — Опоссума сомнений не было. Сколько раз уже маскировали гранаты и мины фруктами и овощами. И что же? «Герр майор, — вопил по ночам телефон, — на овощном складе поджог!» «Что с овощами?» — свистел в трубку адъютант по особым поручениям, соблюдая конспирацию. «Взорвались!» — теряя самообладание, орала трубка.
Но кто, черт возьми, наводил партизан на след складов с боеприпасами? Может быть, дети? Вездесущие Гавроши, шнырявшие по оккупированной Керчи? Взрослый, пройди он дважды возле одного места, сразу обратит на себя внимание. Ну а детям, тем сам бог велел всюду шнырять и во все совать свой нос. Ладно бы просто так совали, а если с умыслом? Это надо было проверить, и Опоссум, поразмышляв, затеял операцию «Чистильщик». Так он сам ее про себя закодировал.
Утром ни свет ни заря, когда Аджимушкайские каменоломни, как в молоке, утопали в белесом тумане, из-под земли на землю потайным ходом выбралась какая-то девочка и по-девчоночьи быстро и мелко засеменила по направлению к Керчи. В Керчь она вошла без особой опаски. Комендантское время миновало час назад, и улицы, до того пустынные, ожили. Смешавшись с толпой, жиденько струившейся с улицы в улицу, девочка щепочкой поплыла вместе с нею, во все всматриваясь, ко всему прислушиваясь. И ни у кого из толпы не возникло сомнения, что это девочка, а не мальчик, да еще юный разведчик Володя Дубинин.
Вот и вчерашняя улица. До свидания с бабушкиной внучкой еще час. У него на часах только восемь. Часы ручные, но носит их он не на руке, а на шее.
В небе, как хлопья ваты, висят облака. Из ваты капает, как будто ее выжимают. Хорошо, что дождь, думает Володя. Когда дождь, никто ни к кому не приглядывается. Даже те, кто по службе обязан. Задерут воротники и ходу от дождя под крышу, в сушь. Тут же поправляет себя: хорошо, да не совсем. Ему под крышу, в сушь, нельзя. Его дело слоняться по улице. А это не совсем безопасно. Те, кто к другим приглядывается, могут подумать, чего это он под дождем шлындает, сдурел или на уме что? Что же делать? Увы, слоняться. Иного выхода у него нет. Время разведчика на вес золота. Вернешься с пустыми руками, всем свяжешь руки. Рискованно, конечно. Ну и пусть! Без риска разведки нет. Без риска только в зоопарк ходят. Там звери в клетке. А здесь они на свободе, звери-фашисты. Но он их не боится и от своего не отступит. Будет слоняться по улице до тех пор, пока не высмотрит, чего нужно. А чтобы не лезть на рожон, он вот что сделает: отведет зверям-фашистам глаза. Будет ходить по улице с бумажкой в руках. Подойдет к дому, посмотрит на номер, покачает головой и дальше: не тот! Пристанут: чего, мол, ищешь? На внучкин дом сошлется: лекарство несу! Проверяй не проверяй, тут без обмана: вот дом, вот больная в нем…
Он его сразу приметил. Чистильщик сидел, прижавшись к кирпичной стене с железным козырьком и, защищенный от дождя, время от времени тянул: «Чистим-блистим». И сразу узнал: Бычок! Встречал не раз на базаре. Но Бычок никогда не был чистильщиком. Детей-чистильщиков вообще не было в Керчи. И вот явились! Володя горько усмехнулся: чтобы выжить, за что только не ухватишься! Даже за сапожную щетку. Он прошел мимо, не удостоил Бычка взглядом. Прошел в другой раз, глядя вперед и в то же время не упуская из виду Бычка. И сердце у него, как у охотника, радостно екнуло: вот это дичь! Дичью был Бычок. Лукаво-простодушный Бычок, которого он держал в поле своего бокового зрения. Удача сама шла к нему в руки. Бычок мог его и не знать. Но он-то хорошо знал Бычка. И мог при случае напомнить, как тому не раз приходилось уносить ноги от рассерженных торговок, не желавших поделиться с Бычком своим товаром. Напомнить, позлорадствовать для вида над неуклюжестью Бычковых преследовательниц и тем завоевать его расположение. А там, войдя в доверие, и подменить Бычка на его «посту». А пост что надо, не пост, а настоящий НП! Сиди, заманивай клиентов, а сам через улицу знай поглядывай, что там немцы за железными воротами хранят?
В азарте Володя как-то вдруг забыл о приказе «Никаких контактов» и думал лишь о том, чтобы поскорей разделаться с бабушкиной внучкой, переодеться и «атаковать» Бычка.
Сколько людей, задумав что-нибудь, но не обдумав, попадают в капканы своих планов. Так же вот чуть не попал в капкан своего плана и юный разведчик аджимушкайских партизан Володя Дубинин…
Дождь прекратился.
Из подъездов выпорхнули и разлетелись по улице редкие прохожие.
Бычок вытянул толстую шею и замер, следя за удаляющейся девочкой: вернется или нет? Вернется, значит, тут же на заметку, а заметку в почтовый ящик. Бычок ухмыльнулся, подумав об этом ящике. Ящиком был немецкий сапог. Его придумал Череп. Ящик, то есть сапог, должен приходить два раза в день, назвав пароль, уносить почту, если она была. Вернется девчонка — будет почта. А она должна вернуться, должна! Он сам видел, как она пожирала глазами ворота. Пожирать пожирала, а заглянуть за ворота — что там? — на смогла. Случая не было, потому что ворота с утра еще ни разу не открывались. И ей, той девчонке, надо подкараулить, когда они откроются. Пусть караулит! А он в свою очередь ее караулить будет. Откроются ворота, насмотрится девчонка на то, что было, и уйдет. А он, если по «почте» сообщить не сумеет, за ней, припрятав инструмент под соседнее крыльцо. Куда она — туда и он. Как-нибудь выследит!
Володя нащупал за пазухой часы и посмотрел: девять! Пора было выходить на внучку.
Она поджидала его возле дома, тоскливо оглядываясь. Глаза у нее были печальные и зареванные. Видно, бабушке стало хуже.
— Я от Тимура, — сказал Володя. — А Тимур не мог.
Девочка просияла.
— Ой, спасибо! — сказала она. — Ну я пошла?
Володя обрадовался недолгой встрече и, кивнув, хотел уйти. Но тут заурчал мотор и к воротам, с которых он не спускал глаз, подползла машина, груженная ящиками. На одном из них глаза поймали «Кофе». Ситуация изменилась. Теперь ему непременно надо было задержаться.
— Что с бабушкой? — спросил он, не глядя на внучку. — Как температура?
Она что-то отвечала, но ее голос не доходил до Володи. Его глаза и уши были там, за воротами, куда заехала машина. Остановилась, и зеленые, бывшие в кузове, стали подавать ящики зеленым на земле. Те, приняв ящики, сгибались в три погибели и волокли их в глубь двора. «Кофе! — злорадно подумал Володя. — Нет, тут кофе и не пахнет!» Его взгляд перенесся через улицу и с завистью замер на чистильщике: на его бы место. Он бы выведал, что в ящиках на самом деле.
— Не смотри на него, он плохой!
Он не сразу вник в смысл того, что ему вполголоса сказала бабушкина внучка. Кто плохой? О ком это она?
— Кто плохой? — спросил он, уставясь, словно спросонок, на внучку.
— Тот мальчик, — девочка кольнула глазами чистильщика и, отведя взгляд, продолжала: — Он у моей бабушки хлеб украл. Бабушка на кольцо выменяла, а он украл. Бабушка его в окно узнала. А еще он с немцами… Я сама в окно видела, как его немец сюда привел. Важный, с витыми погонами…
Она капала и капала, и ее слова-капли становились все холодней и холодней. Мороз пробежал у Володи по коже, когда он наконец понял все. Так вот он кто, этот чистильщик, — фашистская подсадная утка. А он на нее чуть было, как глупый селезень…
— А? Что? — спросил у девочки, не расслышав последние ее слова. — Что ты сказала?
— Я сказала… — девочка лукаво и, как показалось Володе, не к месту усмехнулась, — я сказала, что ты не нашего пола. Ты — мужчинского!
