Марк Ефетов - Игорь-якорь
В своё время из белогвардейской контрразведки Якова отпустили, но Горилла обиду не забыл — жаждал мести.
Прибежал младший Дубровский на Мельничную не один — с прапорщиком, который помог ему отконвоировать Яшу в контрразведку.
Уже на окраине пулемёты строчили не умолкая, на пустынных улицах попадались последние беглецы, растерянные и испуганные. Они катили перед собой детские коляски с барахлом или тюки ковровые, а то просто тачки дворницкие: любой транспорт был тогда в цене.
Бежали они навстречу Олегу и прапорщику в порт, а те из порта на Мельничную.
— Не успеем, давай вернёмся! — молил прапорщик с усиками, хотя и был он лет на десять старше Гориллы.
Но куда ему! Олег только ручищами своими размахивал, и чувствовалось: попадись ему Яков, на этот раз не выпустил бы он его из рук живым.
Обида жгла за полученные синяки, и досадно было, ох как досадно оставлять любимый город, особняк, дачу у моря и плыть в какую-то Турцию!..
Та-та-та! — стучал пулемёт. Ух-ух! — бухала гаубица. А в промежутках, когда казалось, что особенно тихо, подумать только — слышалось пиликанье гармошки! И песня, а вернее, частушка. Это приводило Дубровского в бешенство. Попадись ему этот соловей-запевала, зарубил бы он его, задушил…
Скачала слов песни не было слышно, а потом все слова стали долетать ясно, чётко — пели уже где-то совсем близко и сразу в два голоса:
Мы изжить хотим напасти,
Чтоб покой себе добыть,
А врагов Советской власти
Били, бьём и будем бить.
Я, парнишка-рекрутишка,
Небольшой, да боевой:
Ожидай меня, мамаша,
С красным орденом домой!..
Олег не стучал к Смирновым. На лестничной площадке чуть разбежался и плечом дверь так и вышиб — сорвал с крючка.
Татьяна Матвеевна выбежала из кухни:
— Что такое?
— Где твой рыжий гадёныш? Давай его сюда!
— Нет Яши.
— Врёшь! Спрятала!
Олег рванулся в кухню, прапорщик за ним, только ножнами шашки за косяк двери зацепился.
Тоже кричал, как Горилла:
— Где сын? Говори! Зарублю!
А Татьяна Матвеевна, как по правде было, не мудрствуя, сказала:
— Убежал Яша. Я вышла из дома, он сбежал. Сама все глаза выплакала.
18. Не все раны заживают
Яков Смирнов входил в город в строю красногвардейцев, с винтовкой на плече, гранатой на поясе и алюминиевой флягой на боку.
Полк шёл медленно: у заставы был митинг, оркестр играл «Интернационал», с платформы грузовика говорили речи, в ряды бойцов бросали цветы. Одна гвоздика ударила Якова по плечу и застряла между гимнастёркой и винтовкой. Он снял её, стебель засунул в нагрудный карман, и теперь эта гвоздика была на его военной гимнастёрке вроде красного банта.
Яша, как самый младший, стоял в последнем ряду. Здесь, правда, рядом с ним стояли и взрослые бойцы — некоторые были чуть ниже его. Но известное дело: не рост украшает человека. И рядом с Яшей были заслуженные бойцы, в шрамах, полученных в боях. Надо сказать, что они относились к Якову, как к равному. Он хоть тогда ещё не воевал, но считался уже отличным красноармейцем: бойцовскую науку знал назубок. Трудно было ползти по-пластунски, трудно и на коне скакать — рубить лозу, стрелять, да точно в яблочко мишени. Яша добивался своего, пока не получал право сказать: взяла наша. Не вышло раз — делал снова, и снова, и снова. Потому-то и сюда, в армию, перешло его прозвище «Яша — взяла наша». Сейчас он вместе со всеми бойцами кричал «ура», но что говорили ораторы на грузовике, не слушал. Жадно шарил глазами по толпе людей, встречавших красные войска, — искал маму. Женщин было много, но Татьяну Матвеевну среди них он не нашёл.
Ища маму, Яков видел ссутуленные спины, усталые лица, но глаза радостные, счастливые. Люди были плохо одеты, худы и бледны, но глаза блестели, иногда мокрые от слёз, но это были слёзы радости и счастья: ужасное осталось позади, а новое, хорошее, пришло, наступило, будет жить.
— Смирна-а! Рравняйсь! Шагом — арш!
Ухал барабан, звенели медные тарелки, пели трубы оркестра, в такт музыке Яков чётко печатал шаг, а думал, думал только о встрече с мамой. «Ну что ты со мной сделал?! — скажет мама, седенькая, маленькая, с глазами, красными от слёз. — Ведь я чуть с ума не сошла — думала, что тебя уже нет в живых». Она будет плакать, а он поставит в угол комнаты винтовку, обнимет маму, прижмёт к этой вот красной гвоздике и просто скажет: «Так я же воевал, мамочка». И тут же подумал: «А могу я сказать, что я воевал? Ведь воевал-то я только с соломенными чучелами. Нет, лучше я скажу, что был на войне. Это правда: был на войне и дальше пойду бить беляков, а мама теперь уже не заплачет никогда. Когда её спросят: «Где Яша?», она ответит: «В Красной гвардии. Беляков бьёт». А ей скажут: «Так он же ещё маленький». А она ответит: «Какой там маленький — меня перерос…»
Полк шагал уже по знакомому спуску — от заставы в город, где Якову был знаком каждый дом, каждое дерево, каждый камень. Вдоль мостовой на тротуарах стояли люди, множество людей — квартал за кварталом. Они кричали «ура» и бросали цветы. А старики снимали картузы и широкополые соломенные шляпы и низко, до земли, кланялись воинам. Теперь Яков, стараясь не поворачивать головы, а, как положено в строю, идти в затылок, косил глазами то вправо, то влево, искал маму или хотя бы кого-нибудь из родных, соседей, просто знакомых.
Нет, как это ни странно, но никого из соседей по дому на Мельничной не было. Будто они не должны были радоваться приходу Красной Армии.
Яков уже договорился с командиром, что, как только они придут в казарму, от которой до Мельничной десять минут ходьбы, а добежать можно за три минуты, его отпустят на час.
Ему так хотелось, чтобы час этот скорей наступил, что он один раз сбился с ноги и наступил на пятку идущему перед ним. При этом Яков почувствовал, как загорелись его уши и щекам стало жарко-жарко. Он быстро перестроился, пошёл чётко в ногу со строем, старался ни о чём не думать, но мысли о маме всё время были с ним: как встретит, что скажет, что расскажет, как проведёт с ней этот час. За один час не пересказать ей всего, что произошло с ним в эти дни, о чём он писал ей мысленно письма…
…А подбежав к своему дому на Мельничной, Яша увидел двух ребят со двора. Они несли впереди себя, уперев древко в грудь, красные флаги с чёрными бантами. За ними сверкнули стёкла пенсне на шнурке, и тут только Яша рассмотрел, что это Кушкин несёт на плече гроб.
В это мгновение Яков подумал: «Значит, после того, как я помог Алексу убежать, его не поймали». От этого стало радостно. Но прошла ещё минута, и Яша понял всё, что происходило перед ним. На мгновение он закрыл от ужаса глаза, а потом рванулся вперёд…
Гроб опустили на тротуар. Яша упал на него. Одной рукой он обнял восковую голову мамы, прижался щекой к её холодной щеке. В другой руке сжимал винтовку. Он сжимал её, доверенную ему командиром на один час, чтобы погордиться дома, сжимал до боли в пальцах.
— Яша, — тронула его за плечо Анна Михайловна, — Яков, поднимись. Ну, Яша, встань. Мы все тут с тобой, все…
При этом она думала: «Что ему все? Много досталось этому парню. Какие у него были раны! Но эта — самая страшная. Такая рана не заживает».
II. Опасный рейс
1. Последние минуты прощания
Ведь вот и почти что через полвека не зажила рана Яши Смирнова, который давно был уже Яковом Петровичем Смирновым и отцом семейства.
В тот день половина семьи Якова Петровича — жена Наталия Ивановна и младший сын Игорь покидали его. Наталия Ивановна — до Измаила, чтобы там пересесть на речной теплоход по Дунаю, а сын — на большом теплоходе в долгий рейс по морям и океанам.
Когда Игорь и Яков Петрович Смирновы поднялись на борт теплохода «Белинский», к ним подошла женщина в круглых очках на круглом румяном лице. Она волновалась и говорила громко, почти кричала:
— Товарищ капитан!
Игорь чуть покраснел и улыбнулся. Он был в морской форме. Фуражка с «крабом», синяя блуза с погончиками украшали Игоря. Он это знал, но смущался, когда его называли «капитан». До капитана ему было ещё далеко. Он уже несколько лет плавал по Чёрному морю, отчего стал смуглее, и глаза от этого казались больше. Игорю хотелось выглядеть старше своих лет, и, может быть, потому он отрастил небольшие чёрные усики. Высокий лоб, какой был и у Татьяны Матвеевны, откинутая назад голова, чёрные пышные волосы с несколькими серебряными нитями — всё это придавало Игорю величественность и красило его. Но пока ещё Игорь был только вторым помощником, или, как принято называть на торговом флоте, вторым штурманом. А сегодня на «Белинском» он не был членом команды, ни даже пассажиром, а просто провожающим. Игорь провожал свою маму. Рядом с ним стоял его отец.
