Марк Ефетов - Игорь-якорь
Надо сказать, что Алекс парень был действительно башковитый. За какое бы дело ни брался, всё у него спорилось: торговал книгами прибыльно. Ведь сам он много читал и знал свой товар не так, как полуграмотные купцы. Писал Кушкин небольшие статейки в газеты и тоже имел успех. Статейки его печатали — деньги ему платили.
Только служить не мог. Пробовал раз, другой, всё сначала шло отлично — способен ведь и умён, но не признавал над собой начальства. Бросал работу, но без хлеба не оставался. И без службы находил себе заработок.
Ему ещё не было восемнадцати лет, его товарищи ещё сидели за партами в гимназических куртках, а он в шляпе и модном костюме приехал в маленький крымский городок, как взрослый и самостоятельный курортник.
Вот тут-то Алекс и познакомился с артистом, который, как это бывало в те времена, переезжал из города в город, из театра в театр. Назовём его Петром Петровичем, чтобы не раскрывать настоящего имени: ведь всё, о чём здесь рассказано, было на самом деле. Театры тогда нанимали актёра на один сезон. А кончался год, и артист искал новую работу, ехал, а то и пешком по шпалам шёл в другой город.
Так вот, тот дореволюционный артист славился своим чудесным голосом и тем ещё, что любил часто и без меры выпить.
Познакомился артист Пётр Петрович с Алексом и поразился: молод, а умён. Школу не окончил, а начитан. Усы ещё не растут, а уж самостоятельный. И всё критикует.
Они подружились, хотя артист годился Алексу в отцы. Единственно, что мешало этой дружбе, — вино. Вернее, то, что Алекс не пил. Это было естественно, что в восемнадцать лет он считал лучшими напитками лимонад и газировку с хорошим сиропом.
Петра Петровича это огорчало. И не только это. Однажды, изрядно нагрузившись вином, Пётр Петрович сказал Кушкину:
— Хороший ты парень, Алекс, но не пойму я тебя…
— Я за свободу, — сказал Кушкин. — Человек сам себе хозяин, как птица…
— Знаю, — оборвал его Пётр Петрович, — но всё это на словах.
— Я бросил учиться в гимназии, чтобы никто не принуждал меня учить то, что мне не надо.
— А дальше что?
— Я никому не желал подчиняться. Я ушёл…
— Знаю. Но ты же не протестовал, не бунтовал?
— Я? А разве один человек может?
— Может! — сказал Пётр Петрович и так стукнул кулаком по столу, что стакан с бутылкой чокнулись и зазвенели. — Ты же сам всегда говоришь, что человек должен быть свободным, как птица…
У Петра Петровича немного заплетался язык, к говорил он громко, почти кричал.
— Что же я должен сделать? — робко спросил Алекс. Пётр Петрович ему нравился, больше того — он был безмерно им увлечён и готов пойти за своим старшим другом в огонь и в воду.
— Что сделать? — спросил артист и снова стукнул кулаком по столу. — Бунтовать! Понял?
— Нет, не понял. А как это сделать?
— Очень просто.
Долго пересказывать разговор подвыпившего Петра Петровича с Кушкиным. Расскажем коротко о событиях, которые произошли вслед за этим разговором.
Пётр Петрович заказал много вина и стал им угощать всех, кто был в кабачке. А народ там был разный: рыбаки и грузчики, босяки-бездельники и матросы с парусников. Когда вино совсем затуманило головы, и в том числе голову Петра Петровича, который, угощая, не забывал о себе, все, кто был в кабачке, двинулись в городок. А вся власть там была — исправник и городовой. Их-то и арестовали собутыльники Петра Петровича. Алекс Кушкин помогал арестовывать — открывать и запирать замки.
Из тюрьмы выпустили несколько сидевших там воришек, захватили почту и телеграф, и сам Пётр Петрович заставил перепуганного телеграфиста отстукать губернатору телеграмму:
«Наш город отложился…»
Когда к этому взбунтовавшемуся приморскому местечку подошёл военный корабль, командира поразили тишина и спокойствие в городке.
Военный корабль дал для предупреждения два холостых выстрела из орудий.
Тишина. Вообще говоря, в те далёкие дореволюционные времена городок этот больше смахивал на деревню.
С военного корабля царского флота высадили десант. Матросы с винтовками наперевес прошли пристань и увидели: городок спит — спит в канавах, на дорогах, под кустами и заборами. Настежь раскрыты двери всех винных складов, а пустые бочки валяются рядом с теми, кто их выкатывал и открывал.
Не спал только Алекс Кушкин. Его арестовали, затем судили, и на суде он говорил о человеке, который должен быть свободным, как птица в полёте.
16. Самая большая армия
В ссылку Кушкин взял с собой много книг, давал их читать, устроив у себя что-то вроде библиотеки. Этим он помог переносить тяготы поселения настоящим революционерам. Он ведь был добрым человеком, Александр Кушкин.
Его освободила революция. Он приехал в маленький южный город, где жили Смирновы. Кушкин поселился на Мельничной улице, а возле пристани стал работать в книжном магазине. Сначала Алекс был продавцом «от хозяина», а потом открыл свой книжный магазин, вернее, лавчонку — ведь торговал-то он в ней сам, без помощников…
Когда Зиньков дошёл до этого места в своём рассказе, Яша спросил:
— Значит, Александр Александрович после революции стал всё-таки настоящим революционером?
— Нет, — сказал Миша.
— Но он же не за белых?
— Я сказал: он ни за кого. Сам за себя.
— Как птица? — спросил Яша.
— Ха, птица! Ты, брат, видел, как птицы летят на юг? Ну, скажем, журавли.
— Видел. Треугольником.
— Так. Треугольником. А почему?
— Не знаю.
— А корабль по морю плывёт как?
— Какой корабль? — спросил Яков. — Парусник или пароход?
— Всё равно. Корабль плывёт, брат, известно как — ветром или машиной.
— А куда? — спросил Яша.
— Куда надо. Птицы тоже летят куда надо. Только впереди у птиц в этом треугольнике летит вожак. А у парохода…
— Рулевой, — сказал Яша.
Они помолчали. Яков начал соображать. Значит, Кушкин не признаёт никаких вожаков, никаких рулевых. Он не сказал это, а только подумал, но, подумав, спросил:
— Так?
— Так, — ответил Зиньков. — Кушкин никого не признаёт, ничего не признаёт и всё критикует.
— Значит, если бы он был с нами тут, он не признавал бы командира?
— А он и не пришёл к нам в армию.
— Ну, это ты брось! — Яша был добрый, к Кушкину у него было чувство благодарности, и он за него заступился. — У Александра Александровича пенсне. Упадёт с носа — он и не видит ничего. Какой из него красноармеец?
— Правильно, — подтвердил Зиньков, — в армию военных людей он не годится. Но есть ещё армия. В ней гражданские люди и военные — в ней могут быть все, кто хочет бороться за революцию, за правду, против буржуев и кровопийц. И в той армии все — и старые, и молодые, — все, кто за нас.
— Я этого не знал, — простодушно сказал Яша. На мгновение он представил себе множество людей, стоящих в одном строю, и среди них Зиньков, Гавриил Иванович, сам Яков и его мама.
— Понял? — спросил Зиньков.
— Не, не совсем. Значит, и Гавриил Иванович мог вступить в эту армию, хотя он был старенький, и моя мама тоже? А как бы они воевали без винтовок?
— Она воевала бы так, как могла, чтобы мы победили. Мама твоя работает?
— Работает.
— Вот она и работала бы для Революции. А Гавриил Иванович учил бы детей ненавидеть буржуев, быть революционерами. И так каждый, кто вступил бы в эти ряды.
— Теперь понимаю. — Яков утвердительно мотнул головой. — А как называется эта армия?
— Партия, — сказал Зиньков. — Партия большевиков.
17. Татьяна Матвеевна
Фронт продвигался медленно, и прошло несколько месяцев, пока Красная Армия подошла к городу.
На учебных стрельбах Яков стрелял всё лучше и лучше.
По ночам ему снился бой: как он влетает на Мельничную верхом, с саблей наголо и навстречу ему выходит мама. Яше хотелось её обнять, но маму заслонила тень Прокопыча. Она появилась где-то вверху, в облаках над соляными промыслами, и заволокла всё вокруг, превратившись как бы в сплошной чёрный занавес.
Проснувшись, Яша не мог разобраться в своих чувствах: то ли хотелось ему побывать в бою, чтобы прогнать беляков, освободить родной город, то ли скорее вернуться домой — увидеть маму и успокоить её. Ведь он понимал, что она волнуется, очень волнуется и, может быть, ночи не спит, плачет…
Но ему в бою тогда побывать не довелось. Так и вошёл Яков в свой город со вторым эшелоном, когда на всех домах уже висели красные флаги, а иностранные войска и беляки все в море ушли, и духу их не было.
С ними удрал и полицмейстер Дубровский со всей своей семьёй. Перед самым отплытием, когда Дубровские уже грузились на пароход, Олег забежал к Смирновым.
В своё время из белогвардейской контрразведки Якова отпустили, но Горилла обиду не забыл — жаждал мести.
