Николай Далекий - Охота на тигра
Часовых на воротах было двое — немецкий солдат и полицай. Как только Люба показала выданный ей на бирже труда пропуск, полицай пропустил ее, показал на выходящее во двор низенькое крылечко домика:
— Гауптман в конторе.
Стараясь не глядеть на изувеченные танки, которыми был заполнен двор, девушка зашагала к крыльцу, и тут ее внимание привлекли громкие хриплые голоса, хором повторявшие какую-то фразу. Она увидела за домиком людей, стоящих в два ряда лицом к стене, на которой черной краской были выведены надписи и таблица. Истощенный вид этих людей, их грязное рваное обмундирование говорили Любе, что перед нею советские военно-пленные. Она невольно замедлила шаги.
Стоявший возле пленных переводчик с белой повязкой на рукаве френча поднял руку.
— Повторяйте! Правило номер один!
— Правило номер один... — загудели пленные.
— Слово немецкого мастера... — взмахнув обеими руками, крикнул переводчик.
Слово немецкого мастера есть закон... — подхватили пленные.
— Требует...
— ...беспрекословного выполнения.
— Отказ...
— Отказ карается смертью.
Вслед за переводчиком, размахивающим, словно дирижер, руками, пленные трижды повторили «правило», написанное на стене полуметровыми буквами.
— Теперь перейдем к цифрам, — заявил переводчик. — Приказано научить вас немецкому счету до тридцати. Кроме того, вы обязаны выучить еще семьдесят немецких слов. Это нетрудно — названия инструмента и простые, необходимые понятия. Сегодня счет до десяти и двадцать пять слов. Начали. Айн, цвай...
— Айн, цвай, драй...
На крылечке появился офицер с румяным холеным лицом. Прислушавшись к нестройному хору пленных, он, не скрывая радости, весело-одобрительно закивал головой.
Гауптман Верк, свято придерживавшийся своего девиза — «план, расчет, предусмотрительность», пребывал этим утром в отличнейшем настроении, так как многое успел за короткий срок. Еще вчера его положение казалось прямо-таки безвыходным — рембаза полностью не оборудована, квалифицированных рабочих нет, запасные части и инструменты не получены. Но не прошло и суток, как подведомственная Верку машина начала делать первые пробные обороты: одна группа немецких мастеров занялась осмотром танков и составлением дефектной описи, другая рыскала по городу, собирая необходимое оборудование и инструмент; пленные закончили кладку стены в тех местах, где она была разрушена, и приступили к изучению наглядных пособий.
Эти «наглядные пособия» были изобретением самого Верка. Начальник рембазы не надеялся, что пленные будут проявлять особое рвение в работе, и, конечно же, не исключал возможность саботажа с их стороны. Однако труд пленных мог оказаться крайне малопродуктивным вовсе не по их воле и желанию, а по той простой причине, что они, особенно на первых порах, будут не в состоянии понять приказания мастера. Частые недоразумения на этой почве отнимут драгоценные минуты, даже часы, вызовут раздражение, озлобление мастеров. Начнется зуботычина, мордобой. Но наказания в таких случаях бесполезны, даже вредны, так как напуганный, затурканный рабочий становится еще более бестолковым.
Вывод напрашивался сам собой — необходимо научить пленных безошибочно воспринимать приказ мастера. Верк предпринял шаги в этом направлении. Нет, начальник рембазы не собирался устраивать для пленных курсы по изучению немецкого языка. Достаточно будет, если они запомнят, как звучат цифры до тридцати включительно, выучат такие слова, как «возьми», «подай», «принеси», «подними», «опусти», а также названия инструментов. Сто слов для круглого счета. И гауптман приказал написать на стене черной краской «правило» и первый урок — десять цифр и тридцать пять слов. Пятнадцать минут на изучение. Вместо утренней молитвы... Воспринимается звуковой и зрительной памятью. Пусть теперь какой-либо пленный посмеет заявить мастеру, что он не понял такой простой фразы, как «Принеси домкрат и два молотка». Такому негодяю следует дать в морду — справедливо, педагогично, черт возьми!
План, расчет, предусмотрительность... Слова можно переставлять в любой последовательности, суть остается неизменной — предусмотрительность, расчет, план. Верк гордился своим организаторским талантом.
Начальник рембазы повернулся к двери, намереваясь пройти в свой кабинет, но тут увидел приближающуюся к крыльцу девушку и остановился, оценивающе меряя ее взглядом.
— Гауптман Верк?
Подруга Аллы... Славная. Нет, красоткой и даже хорошенькой ее не назовешь. Совершенно иного стиля, чем Алла. Скромная и в то же время никаких признаков приниженности, угодливости, кокетства, одета плохо, но. держится с достоинством. Алла говорила, что у нее тяжело больна мать, они бедствуют... Впрочем, все это к делу не относится, подруга Аллы уже заняла свое место в его плане, она будет выполнять обязанности кладовщика. Ходатайство Аллы пришлось как нельзя кстати: на место кладовщика пленного не поставишь, а отрывать от ремонта кого-либо из немцев даже на два-три часа в день Верку не хотелось.
— Любовь Бойченко?
— Да.
— Ты знаешь немецкий?
— Многие слова, фразы. Я понимала все, что мне приказывала моя хозяйка, фрау Боннеберг.
— Фрау Боннеберг... Коммерсантка?
— Да. Она ликвидировала свое дело. Вот ее рекомендательное письмо.
Верк рассеянно пробежал глазами по строкам.
— Хорошо. Письмо останется у меня. Идем.
Верк провел девушку в коридор, открыл первую дверь справа, ведущую в кладовую. Комната была большой, и три стены ее занимали сколоченные из свежеобструганных, приятно пахнущих сосновым лесом досок стеллажи, разделенные перегородками на большие ячейки. На полу лежали сваленные в кучу различные слесарные инструменты, грязные, с налетом ржавчины.
— Это твое рабочее место. Здесь будут храниться инструменты и некоторые наиболее сложные и ценные запасные части. Ты будешь кладовщицей.
Начальник ремонтной базы изложил своей новой сотруднице обязанности. Прежде всего учет. В любой момент кладовщица должна быть готовой ответить на вопрос, какие инструменты и запасные части имеются в наличии и когда, кому выданы остальные, числящиеся в инвентарных списках. Инструменты можно выдавать ремонтным рабочим только взамен предъявленных ими личных номерных жетонов, образцы которых она получит. Жетоны могут быть возвращены рабочим только после того, как те сдадут инструменты, обязательно в исправном виде. Кладовщица должна ограничить свое общение с рабочими-пленными до минимума. Никаких вопросов, никаких разговоров на посторонние темы. Сейчас она должна заняться чисткой инструмента и раскладкой его на стеллажах. Итак, за работу!
Любу не нужно было подгонять. Она нашла в углу кусок брезента, обкорнала его ножницами для резки листового железа, подвязала на груди в виде фартука и принялась обтирать промасленной тряпкой инструменты, раскладывать их на стеллажах — те, что полегче, на верхние полки, тяжелые вниз.
Возиться со слесарными инструментами было приятно. Они будили у Любы воспоминания о детстве. Ее отец, слесарь-лекальщик, оборудовал в сарае крохотную мастерскую, в которой делал все «железное» для дома. Валерий почти всегда помогал отцу. Сколько помнила Люба, у дверей сарая вечно толклись мальчишки — верстак с маленькими изящными тисками, за которым под руководством отца мастерил что-либо Валерка, притягивал их, как магнит. Лет в пятнадцать Валерий уже был заправским слесарем. Многому научились в мастерской и его товарищи, даже Любе привился вкус к работе с металлом — она могла сделать ключ к замку, отре монтировать медный кран, мясорубку. Недавно все было, а кажется — далекие годы. Нелепый, несчастный случай унес в могилу отца, брат после окончания школы поступил в военно-летное училище и окончил его за несколько недель перед войной. Где теперь их крылатый Валерий? Летает ли?
Доносившиеся сквозь окно голоса пленных, твердивших первый урок, внезапно стихли. Через несколько минут переводчик привел в кладовую человека в выгоревшей, залатанной гимнастерке, державшего в руке кисть и ведерко с черной краской.
— Стой тут, у порога. С места не сходить. Я сейчас приду.
Пленный был молод, узкое лицо его заросло реденькой бородкой. Он бросил быстрый пытливый взгляд на девушку, стараясь, очевидно, определить, кто она. Вид девушки успокоил его. Он понял, что с ее стороны ему пока ничто не угрожает, и, слегка прикрыв глаза ресницами, замер у порога в позе терпеливого ожидания. Тогда-то и рассмотрела Люба лицо юноши, его затененные длинными ресницами теплые, добрые глаза, неуловимо меняющие свое выражение. Глаза были печальные, но к печали все время добавлялось еще что-то. Казалось, все новые и новые, может быть, даже не связанные друг с другом картины стремительно несутся в воображении этого человека, и только их неясные тени отражаются в расширенных зрачках.
