Ракипов - По следам героев
Потом Зинатулла перешёл на стройку. Ему сказали: будь бетонщиком. И он согласился. По восемь часов в день перелопачивал бетонный раствор, перемешанный с крупными, с добрый кулак, голышами, обливаясь потом, выкладывал фундаменты, отливал столбы.
Нелёгкая работа! Зато как приятно возвращаться домой мимо величественных корпусов, в которых заключена и частица твоего труда! Идёшь медленно, твёрдо, широко ступая, идёшь с чувством сопричастности ко всем переменам на этой земле. Вон весело улыбается окнами недавно выстроенный дом, в котором уже живут люди, а по мосту через речку с грохотом проносится поезд. Клубы дыма из трубы паровоза, медленно колышась, плывут по воздуху, и кажется, что они приветствуют тебя.
Вскоре на стройке появились объявления: заводу требуются рабочие. Зинатулла посоветовался с отцом и пошёл на завод. Он не умел толком держать даже молоток. Стал учиться на слесаря. Тут работать было подходяще. В цехе тепло, чисто. Нужный инструмент и заготовку получаешь по специальному жетону. У тебя свой верстак, свои тиски. Ты — полновластный хозяин. Работаешь ли ты рашпилем или зубилом — дело твоё, лишь бы правильно было. А вокруг такие же, как и ты, рабочие в промасленных спецовках. Есть тут и молодые, и, старые. Если у старых Зинатулла перенимал секреты мастерства, то у молодых учился жить беспокойной, кипучей жизнью. На этом заводе имени Карла Маркса его приняли в комсомол. Зинатулла с головой ушёл в дела ячейки. После смены он, забежав на минутку домой, чтобы перекусить, спешил в красный уголок. Там комсомольцы то устраивали собрания, то выпускали стенгазету, оттуда отправлялись на субботники, на борьбу с безграмотностью, со спекуляцией.
В 1929 году в городе объявилась воровская банда. Она ограбила несколько кооперативов. Зинатулла по поручению комсомола стал инкассатором центрального рабочего кооператива. Теперь он носил наган.
Гиниятулла не одобрил этого шага сына. Сам он в жизни курицы не зарезал, поэтому появление в руках сына оружия расценил как небывалое в их роду дело, мало того, как непростительное зло.
Зинатулла впервые не согласился с отцом. Они крупно поспорили, оба разгорячились. Немного растерянный столь решительным шагом сына, отец старался внушить, что оружие может пролить человеческую кровь, что это добром не кончится и что, в конце концов, самого Зинатуллу на каждом шагу будет подстерегать опасность.
— Будь спокоен, отец, — сказал Зинатулла, крепче затягивая ремень, на котором висел наган. Рука у меня твёрдая, не дрогнет. И если продырявлю пулей одному-другому бандиту голову, остальным будет урок. Пусть не протягивают лапы к заработанным потом рабочим деньгам. Я охраняю интересы рабочих…
Гиниятулла недаром тревожился за сына.
Как-то солёный порывистый ветер принёс с Каспия тяжёлые тучи. Пошёл холодный дождь. Близился вечер, а с дождём и вовсе потемнело. Зинатулла сидел в кибитке с открытым передом и тряпичным пологом сзади. В ногах у него железный ящик с месячной зарплатой для рабочих. Кучер — молодой турок с чёрными усами-пиками и шалыми, горящими огнём глазами в этот раз не погонял почему-то лошадей. Он был чем-то взбудоражен: ёрзал на своём месте, непрерывно вертел головой, часто оглядываясь на инкассатора.
Зинатулла поднял воротник плаща, незаметно вынул наган, спустил предохранитель. Сильный пронизывающий ветер рвал одежду: от косого, бьющего навстречу дождя не было спасения даже под пологом кибитки. Зинатулла, несмотря на плащ, промок до нитки. Дрожа от холода, он сжимал в руке рукоятку нагана. Лошади неспешное рысили, звонко цокая копытами по булыжной мостовой.
Вот и поворот на приморский бульвар. Вдруг из-за угла каменного дома выскочил какой-то человек. Метнувшись, словно кошка, он мгновенно очутился перед лошадьми, схватил за удила. Лошади поднялись на дыбы, заржали, прядая ушами. Чуть сзади и сбоку хлопнул выстрел. В пологе кибитки появилось два крошечных отверстия. То ли раненый, то ли с испугу, а может, намеренно, кучер кубарем скатился на землю. Зинатулла левой рукой подхватил вожжи и, не целясь, наугад выстрелил в ту сторону, откуда раздавалось топанье бегущих людей.
На кибитку сразу набросилось несколько бандитов. Зинатулла одного двинул сапогом в лицо, в упор выстрелил во второго. Оставался ещё один, он был уже в кибитке. И тут револьвер дал осечку! Бандит, видимо, понял это и, пригнувшись, осторожничая, стал приближаться к Зинатулле. В руке у него был большой нож. Если одолеет бандит, у рабочих, их жён и детей будет отнят кусок хлеба! Зинатулла пронзительно свистнул в расчёте, что лошади понесут. И в то же мгновение бандит бросился на него. Но ударить ножом не успел: рука бандита была перехвачена. Оба повалились на дно кибитки. Зинатулла, как тисками, сжимал кисть бандита, выворачивая ему руку. Наконец тот застонал и, медленно разжимая пальцы, выпустил нож. Но тут же, изловчившись, бандит двинул его коленкой в поддых. Мгновенно вскочив, он занёс ногу, чтобы ударить инкассатора в висок. У Зинатуллы потемнело в глазах, но он не растерялся — поймал ногу бандита. Тот взвыл от боли в вывернутой лодыжке, упал, ударившись головой о задок кибитки, и вывалился на мостовую.
После разгона бандитской шайки райком комсомола направил Зинатуллу налаживать культурно-просветительную работу на рыбном промысле. Комсомольцы показали там себя настоящими вожаками молодёжи. Они устраивали различные вечера, концерты, ставили спектакли. У рыбаков не было своего клуба, добились его создания.
В декабре 1931 года Зинатуллу Исхакова приняли в партию. А вскоре он был избран секретарём Наримановского райкома комсомола. В этом районе кулачьё развернуло подпольную борьбу против Советской власти. Нужно было принимать решительные меры, чтобы вырвать людей из-под их влияния.
…В комнате райкома комсомола идёт срочное совещание. Пузырь десятилинейной лампы, висевшей под потолком, закоптился, фитиль потрескивает, предвещая, что керосин вот-вот кончится. Но на это никто не обращает внимания. В рыбацких, робах, в кожанках, шинелях, полушубках парни и девчата слушают секретаря Исхакова. В деревне, что в двадцати километрах от райцентра, кулаки организовали террор. Они зарезали учительницу, поджигают дома вступивших в колхоз. Напуганные их злодеяниями, крестьяне берут свои заявления обратно — колхоз на грани развала.
В сердцах комсомольцев горит ненависть к врагам, в гневе сжимаются кулаки.
— Наша задача, товарищи, — подводит итог Исхаков, — поехать в эту деревню. Проведём там митинг, поставим спектакль, сколотим группу активистов, способную прижать хвосты кулацким прихвостням. Комсомольская ячейка должна превратиться в такую силу, которой классовый враг боялся бы как огня. — Секретарь показал рукой на плакат, прибитый на стене. — Этого от нас требует великий вождь и учитель мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин, этого от нас требует партия, продолжающая его дело. Да здравствует союз серпа и молота! Долой кулаков!
После пения «Интернационала» стали расходиться — по двое, по трое. Зинатулла с Кузьмой направился в конец села, где они квартировали.
Дожди, налетавшие с Каспия уже две недели подряд, вконец раскиселили улицы. Грязи по колено, с трудом вытягиваешь ноги. Хорошо, что у обоих сапоги. А вот как добрались девчата: они ведь в большинстве в лёгоньких ботинках. Ветер стих. Село погрузилось в мёртвый сон. Лишь время от времени слышится лай собак. Снова становится тихо до звона в ушах. Сквозь рваные дыры в тучах видны звёзды. Будто опрокинувшись, висит ковш Большой Медведицы. Другие звёзды, мерцая, напоминают выводок только что вылупившихся утят на тёмной глади весеннего озера. Красиво. Только сейчас не до этого. Во всём теле зверская усталость. Голова гудит, как телеграфный столб перед непогодой. Сейчас бы зарыться в подушку и под тёплым одеялом спать, спать и спать. Но спать некогда. Ещё много работы, которую надо сделать до утра. Ведь с рассветом они тронутся в путь…
Молча шагавший рядом Кузьма — широкоплечий, чуть прихрамывающий на правую ногу заводской парень вдруг жестом остановил Зинатуллу и прошептал:
— Где-то курят. — Он встал на углу улицы, повернулся лицом к ветру, потянул носом воздух: — Точно, курят. Папиросы… дорогие. У наших и у деревенских таких не бывает.
Зинатуллу словно обдали ледяной водой. Сонливости как не бывало, голова стала ясной. На самом деле, кто в деревне будет курить такие ароматные папиросы? Это какая-нибудь контра, не иначе!
Вдруг за дворовым плетнём всполошённо загоготали, забили крыльями гуси.
— Гуси Рим спасли, — произнёс Кузьма, намекая на, то, что птицы могут выдать их присутствие.
Вслушиваясь в тишину, оба притаились. Что это — сердце так колотится или… Нет, это шаги: чавкает грязь. Стой, кажется, бегут. Кто может быть? Во всяком случае, честные люди не станут так по-воровски бегать глухой ночью. Надо быть осторожным.
