Евгений Воробьев - Капля крови
Но разве задача только в том, чтобы не шевелиться, не двигаться, пока отгорает ракета?
Надо еще успеть высмотреть дорогу, по которой придется продолжать путь во тьме.
После слепящего света приходится каждый раз заново приноравливаться к мраку. В эти мгновения темнота такая плотная, что кажется, ее можно осязать пальцами.
Оба не могут пожаловаться на зрение, но Тимоше все-таки удавалось увидеть больше, потому что он ловчее и прилежнее припадал к земле. А ночью наблюдать удобнее снизу, чтобы все просматривалось на фоне неба.
Но мало того что нужно высмотреть дорогу, по которой предстоит идти. Следует все время приглядываться к вехам на пути. Нужно запоминать, изо всех сил запоминать — и во что бы то ни стало запомнить! — дорогу, потому что по ней ведь придется шагать-ползти обратно.
Низкое, облачное небо висит над островерхими крышами домов. Кажется почти сверхъестественным, что в такую ненастную ночь где-то в просвете между тучами светится одинокая звезда. Она похожа на трассирующую пулю, замершую в своем полете.
На востоке, за частоколом крутых черепичных крыш, небо в промельках, вспышках, отсветах далеких пожаров, в тревожном мерцании — бессонное зарево переднего края.
«Сколько же километров легло между нами и линией фронта? — попытался определить Пестряков. — Три, четыре, пять? Во всяком случае, не меньше трех».
Он снова прислушался: не донесется ли пулеметная очередь?
И ведь ветер восточный, помог бы звуку дойти!
Значит, фронт дальше.
Ветер несет с собой запахи гари, и кажется, что воздух нагрет пожарами и разрывами, что с востока дует поджаренный ветер.
Пестряков знает, что их дом — второй от угла, где находится бензоколонка, и что от того перекрестка прямо на восток тянется не то аллея, не то бульвар, и тянется прямо к горбатому мосту через канал. Следует держаться подальше от моста — там наверняка полно немцев.
Значит, их ночная дорога должна лежать не к перекрестку, где находится бензоколонка, и не к востоку, к горбатому мосту. Для начала хорошо бы пробраться к кирке, по крайней мере кирка — хороший ориентир.
Они двинулись по Церковной улице, прошли три квартала, свернули к востоку по улице с длинным названием, начинающимся на букву «А», и прокрались по этой улице «А» к скверу, возле которого топтались часовые.
Пришлось обойти сквер. Тимоша забрался по пожарной лестнице на крышу дома. Не кусты же, не бездействующий фонтан и не памятник какому-то военному охраняют часовые!
Ракета осветила сквер, насаждения в нем были какие-то странные. Тимоша вгляделся — так и есть: пушки под маскировочными сетями. Как он потом доложил Пестрякову, у него глаза остолбенели. Полная батарея!
«Противотанковый кулак, — рассудил Пестряков. — Затащат эти пушки в подъезды, в магазины. Или поставят на прямую наводку за углами домов. А вот танков не слышу. И Тимоша не чует. Танки бы себя звуком выдали».
Пестряков и Тимоша двинулись по улице «А» обратно к Церковной и повернули на север, к кирке.
Здесь передвигаться стало еще опаснее. Иные немцы разгуливали с карманными фонариками.
Пестряков первый заметил шестовку с толстым штабным проводом. Провод соединился с другим, вскоре пучок проводов стал еще толще — разведчики оказались на пути к какому-то штабу, но где штаб расположен, установить можно было лишь приблизительно; в районе кирки немцев топталось немало.
— Починим фрицам связь? Руки сильно чешутся, — Тимоша и в самом деле почесал руки.
Пестряков передал Тимоше кинжал, и тот быстро управился со своим пучком проводов.
— Ремонт телефонов в отсутствие заказчика, — прошептал он на ухо Пестрякову, возвращая кинжал.
Не столь важно вызнать, в какой именно дом тянутся штабные провода. Важно определить координаты квартала. К чему его привязать, этот квартал? Лучше всего к кирке. Но как измерить расстояние до нее?
Днем можно прикинуть расстояние на глаз. А как вести подсчет шагов ночыо, когда передвигаешься то ползком, то перебежками?
Тимоша лежал в водосточной канаве, слева от Пестрякова, на подстилке из прелых листьев, и ломал голову над тем, как бы засечь этот квартал, густо оплетенный штабными проводами.
— Карандаш есть? — спросил шепотом Пестряков и в ожидании ответа приставил ладонь к уху.
— Нету. Есть вечное перо трофейной марки. Только без чернил.
Пестряков раздраженно отмахнулся:
— Бумага есть?
— Нету.
— Эх ты, «глаза и уши»!
— А к чему бумага?
Пестряков оставил вопрос без ответа. Он не отводил взгляда от афишной тумбы; белые клочья объявлений шевелились на ее круглых боках.
Стойкий запах лиственного тления кружил голову Пестрякову. Может быть, он лежит в осеннем лесу, на самой что ни на есть грибной опушке? Нет, даже самый неприхотливый гриб откажется расти на мостовой, на тротуаре.
Или Пестряков лежит возле бани, где пахнет распаренным веником?
А может, это вовсе кладбищенский запах?..
— Читать по-ихнему можешь? — спросил Пестряков после долгого молчания.
— Пока не пробовал. Чересчур у фрицев азбука кляузная.
Пестряков распорядился сиплым шепотом:
— Собери-ка мне пригоршню угольков. Во-от на том пожарище.
По соседству чернел остов сожженного лабаза.
Наша батарея снова вела огонь, и осколки вокруг пели на разные голоса. Мелкие осколки пели высоко, осколки покрупнее — тоном пониже, а те, которые шли рикошетом, — и вовсе басовито.
К счастью, канавка, которая тянулась по краю тротуара, довольно глубокая.
— Прицел ноль-пять, по своим опять! — сказал Тимоша с нервным смешком.
— Ну сейчас-то, положим, прицел верный, — возразил Пестряков. — Кто же там знает, что свои по городу разгуливают?
Патрули попрятались, и зарева освещали пустой, вымерший город.
Пестряков до боли в глазах вглядывался в эмалированную табличку на угловом доме. Готическая вязь обозначает название улицы. А как его списать? Да взять и срисовать непонятные иероглифы!
Наконец Пестряков решился: поднялся во весь рост, метнулся к тумбе и при вспышке ракеты начал чертить углем на афише, срисовывая надпись с таблички на угловом доме.
«Название одной улицы — пустышка, — рассудил Пестряков. — Нужны два адреса. Вдоль и поперек. Тогда координаты получаются. Вот бы их наводчикам нашим! Или штурманам, которые бомбы в цель швыряют».
Он отодрал уголок афиши со своими каракулями, переметнулся к угловому дому, дождался далекой ракеты. Пестряков прижал обрывок афиши к стене.
Теперь его интересовала табличка, которая смотрела на другую улицу, на запад. Он вглядывался, запрокинув голову, в буквы и одну за другой вычерчивал их на бумаге.
Тимоша наблюдал из канавы, а потому больше тревожился сейчас о своем спутнике.
Он слегка обиделся, что Пестряков не нашел нужным посоветоваться насчет своей вылазки, но в то же время был очень доволен его затеей.
Именно потому, что сам Тимоша смекалистый и хитрый, он ценил эти качества у других. Он не отказывал в уважении даже фрицам, когда им удавалось его, Тимошу, перехитрить, или, как он выражался, «охмурить».
«Что же он так долго?» — мучительно вглядывался Тимоша в фигуру Пестрякова, прижавшегося к стене дома, с руками, поднятыми над головой — в одной руке тот держал бумагу, другой срисовывал буквы.
«Есть ли у этого проклятого названия конец?» — злился в этот самый момент Пестряков.
Он сменил уже несколько угольков, а все еще выводил черточки и линии.
Хорошо, хоть Тимоша так щедро угольками снабдил!
Слабеет ракета, вот уже обрывок афиши — одного цвета со стеной, и Пестряков в полутьме приполз, тяжело дыша, к Тимоше.
Нужно передохнуть, отдышаться, прежде чем двинуться дальше. В канаве по-прежнему остро пахнет чуть подгнившими листьями, и Пестряков на ощупь определяет, что это — листья каштана.
Где-то поблизости на каменные плиты тротуара падают переспелые, пережившие все сроки каштаны, но Пестряков их не слышит.
Их слышит Тимоша, лежащий слева.
13
Хорошо бы передохнуть и отправиться восвояси, не испытывать судьбу до конца, не вслушиваться больше в осколки, — кажется, все они летят мимо уха. Но Пестряков не считает задание выполненным, пока они с Тимошей не подобрались к кирке, которая громадится неподалеку.
Пришлось сделать большой круг, и только после этого дворами и садами вышли они наконец на площадь перед киркой.
Каждая ракета заставляла обоих прижиматься к стене дома или к земле, чтобы ничьи глаза не увидели две их фигуры — долговязую и приземистую, не увидели их тени — длинную и короткую.
Когда они двигались навстречу ракете, тени волочились позади, когда ракета повисала за спиной — тени стлались перед ними.
Каждая осветительная ракета была сообщницей, потому что помогала ориентироваться и делала их более дальнозоркими.
