Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы
– Мама! – крикнул он во весь голос.
При звуке его голоса мама приложила палец к губам и прошептала:
– Я тоже прячусь. Я только пришла сказать тебе, что все время о тебе думаю. Похоже на то, что война долго продлится, не жди меня.
– Когда примерно кончится война? – спросил Хуго дрожащим голосом.
– Бог знает. Ты хорошо себя чувствуешь? Марьяна тебя не обижает?
– Я чувствую себя отлично, – ответил он, но мама отчего-то пожала плечами в сомнении и сказала:
– Если ты хорошо себя чувствуешь – значит, я могу спокойно уходить.
– Не уходи, – попытался остановить ее он.
– Мне нельзя здесь быть, но одну вещь я хочу сказать тебе. Ты хорошо знаешь, что мы не соблюдали религиозных традиций, но никогда не отказывались от своего еврейства. Этот крестик, который ты носишь, не забывай – это лишь маскировка, но не вера. Если Марьяна, или я, или не знаю кто еще попробует обратить тебя в другую веру, не говори им ничего, делай, как они велят тебе, но в душе ты должен знать: твои мама и папа, дедушка и бабушка были евреями, и ты тоже еврей. Евреем быть нелегко. Все нас преследуют, но это не делает нас неполноценными людьми. Быть евреем – это не знак отличия, но и не знак позора. Я хотела сказать тебе это, чтобы ты не падал духом. Читай каждый день главу или две из Библии. Чтение Библии укрепит тебя. Это все, что я хотела тебе сказать. Я рада, что ты хорошо себя чувствуешь. Я могу уйти спокойно. Война, похоже, будет долгой, не жди меня, – сказала она и исчезла.
Хуго проснулся с чувством боли. Уже много дней он не видел маму так ясно. Лицо у нее было усталое, но голос звонкий и слова четкие.
Вот уже несколько дней он обещает себе записывать в тетрадке события дня, но не выполняет обещания. Рука отказывается открыть рюкзак и достать оттуда письменные принадлежности. „Почему я не пишу? Ничего же нет проще. Достаточно только протянуть руку, и сразу появятся тетрадка и авторучка“ – так сидел Хуго и говорил сам с собою, но как будто не с собой самим, а с непокорным животным.
15Тем временем дни стали короче, холод проникает сквозь трещины и морозит чулан, а овечьи шкуры не согревают. Хуго надевает на себя две пижамы и шерстяную шапку, но холод добирается до каждого уголка, и нет от него спасения. Ночью, когда в ее комнате никого нет, Марьяна открывает дверь чулана, и туда устремляется теплый воздух.
Иногда мелькает какой-то образ из прошлого, но тут же растворяется. Он боится, что однажды ночью холод и тьма вступят в союз и прикончат его, и по окончании войны, когда родители придут за ним, они найдут лишь окоченевший труп. Марьяна знает, как в чулане холодно ночью, и каждое утро повторяет:
– Ну что я могу поделать, если б только я могла перенести керамическую печку из своей комнаты в чулан. Тебе она нужнее, чем мне.
Когда Марьяна говорит это, он чувствует, что она действительно любит его, и ему хочется расплакаться.
Но утра в ее комнате очень приятны. Синяя печка гудит и излучает тепло, Марьяна растирает ему руки и ноги и велит холоду убираться вон из его тела, и – о чудо – холод на самом деле уходит и оставляет его в покое.
Иногда ему кажется, что Марьяна предназначает ему какую-то важную роль, потому что раз за разом повторяет:
– Ты большой парень, уже метр шестьдесят, ты похож на своего отца и на своего дядю Зигмунда, прекрасные мужчины с чьей угодно точки зрения.
Такие разговоры ободряют его, но не приближают к чтению и письму.
Однажды утром он спросил Марьяну:
– Вы читаете Библию?
– Почему ты спрашиваешь?
– Мама любила читать мне из Библии, – чуть приоткрылся он ей.
– Когда я была маленькой, каждое воскресенье ходила с матерью в церковь. Мне тогда нравилось в церкви: и пение, и проповедь священника. Священник был молодой, и я была в него влюблена. Он, наверное, это чувствовал и каждый раз, как я подходила к нему, меня целовал. С тех пор много воды утекло, сильно Марьяна с тех пор изменилась. А тебя водили в синагогу?
– Нет. Родители в синагогу не ходили.
– Евреи теперь нерелигиозные. Странно, когда-то они были очень религиозными и вдруг перестали верить.
Немного помолчав, она сказала:
– Марьяна не любит, когда ей читают мораль или просят исповедоваться. Марьяна не любит, когда вмешиваются в ее жизнь. Ее родители достаточно вмешивались.
Каждый день она приоткрывает еще кусочек своей жизни, но до сих пор большая ее часть остается скрытой.
Когда выпьет, она начинает путаться и говорит:
– Твой папаша Зигмунд проводил со мной много времени, я его любила. Почему евреи не женятся на христианках? Почему они боятся христиан? Марьяна не боится евреев. Наоборот, евреи ей нравятся. Еврейский мужчина порядочный и умеет любить женщину.
Хуго знает, что вот-вот в ее комнату войдет мужчина и отругает Марьяну за то, что она пьет. Он уже много раз слышал звуки ссор, проклятий и ударов. Когда ее бьют, она сначала кричит, но быстро замолкает, как будто задохнулась или еще что. Хуго очень пугает такое внезапное молчание.
Но бывают дни, когда она возвращается из города веселой: купила платье и пару туфель, извиняется за опоздание, приносит ему хороший обед, обнимает его и говорит: „Жалко, что я не могу согреть чулан“. Хуго растерян и рассказывает ей, о чем он думал в течение дня. О своих страхах он не говорит. И бывают дни, когда его преследуют ночные кошмары, а утром он просыпается и ничего не помнит. Он уже понял, что забытый утром сон не исчез, он спрятался и ползает себе потихоньку. А бывает, что забытый сон вдруг прорывается наружу в середине дня.
А бывают дни, когда папа и мама так далеки от него, что даже во сне кажутся ему чужими. Мама все же пытается приблизиться к нему. Он глядит на нее и удивляется, как это она не понимает, что с такого большого расстояния приблизиться невозможно. „Мама!“ – зовет он, прежде всего для того, чтобы разделить с ней ее скорбь. Ему ясно: расстояние между ними все увеличивается, еще немного, и он ее больше не увидит. Но это не всегда так. Бывают дни, когда родители приходят к нему во сне и остаются с ним на целый день. Они не изменились, они в точности такие, как были. Эта неизменность чувствуется в каждом шаге и движении. Например, в том, как мама двумя руками сжимает кружку утреннего кофе, как папа подносит ко рту сигарету. Когда он видит эту картину, то твердо верит, что так будет всегда. Нужно запастись терпением, война скоро окончится, и по всему городу затрубят победные фанфары.
16В один из дней Марьяна вернулась из города пьяная и злая, растрепанная, с размазанной по подбородку губной помадой.
– Что случилось? – спросил Хуго, встав.
– Люди сволочи, только бы украсть у Марьяны, только бы отобрать у нее, сколько б она им ни давала – все не хватает, хотят еще и еще, пиявки!
Хуго не понял, из-за чего она злится, но не испугался. За месяцы, что он у нее, он изучил ее настроения и знал, что очень скоро она свернется калачиком в своей постели и уснет до вечера. Сон хорошо на нее действует. Она встанет со спокойным лицом и спросит: „Миленький, чем ты занимался?“ И всей ее злости как не бывало.
Но на этот раз все было иначе. Она сидела на полу и не переставая бормотала: „Сволочи, сукины дети“. Хуго подошел, сел рядом, взял ее руку и поднес к своим губам. Этот жест, как видно, успокоил ее, потому что она обняла его и сказала:
– Только ты любишь Марьяну, только ты от нее ничего не требуешь.
На миг ему показалось, что она собирается сказать ему: „Теперь Марьяна пойдет спать, а ты, миленький, садись рядом с ней и охраняй ее сон, Марьяне спокойней, когда ты ее охраняешь“.
Но на этот раз она удивила его – повернулась к нему, подмигнула и произнесла:
– Иди поспи со мной, я не хочу спать одна.
– Надеть пижаму?
– Не нужно, только сними ботинки и брюки.
Марьянина постель мягкая, покрывала приятные на ощупь и надушенные. Хуго сразу же обнаружил себя в ее объятиях.
– Ты хороший, ты милый, ты ничего не требуешь от Марьяны, ты уделяешь ей внимание.
Хуго чувствовал, как тепло ее тела окутывает его.
Мама, бывало, сидела возле него перед сном, читала ему, отвечала на его вопросы и заглядывала ему в глаза, но никогда не касалась его ног своими бедрами.
А сейчас его обнимали Марьянины длинные руки, и он был прижат к ее телу.
– Ну, каково быть с Марьяной?
– Замечательно.
– Ты жутко вкусный.
И нескольких минут не прошло, как она уснула. Хуго не спал. Перед его глазами мелькали картины сегодняшнего дня и приход Марьяны. Теперь ему казалось, что и подвыпившей она красива. Размазанная по подбородку помада добавляла ей прелести. „Если мама придет, что сказать ей? – мелькнуло у него в голове. – Скажу, что мне было холодно, что в чулане мои ноги замерзли“. Эта внезапная мысль немножко омрачила его удовольствие.
