Эллио Витторини - Люди и нелюди
XLII
В большом зале на втором этаже выбирали сорок имен из трехсот занесенных в список, чтобы в ту же ночь носителей этих сорока имен вывести из камер, погрузить на два грузовика, отвезти на Спортивную Арену, поставить к стенке и расстрелять. Без допроса, без права защиты, без определенных обвинений — просто на основании бумаг, представленных офицерами полиции, в число которых входил капитан Клемм из отеля «Редяшна», — решался вопрос о том, чтобы лишить жизни сорок живых людей из трехсот, причем перед решавшими были только написанные на листе фамилии, они не видели ни глаз, ни лиц, ни самих людей, — и никто внизу, в кордегардии: ни белобрысый немецкий паренек, ни молодой, ни старый ополченец — ни на миг не задумывался о том, какой смысл имеет заседание на втором этаже, какой смысл обретет оно немного времени спустя в тюрьме Сан-Витторе, на грузовике, мчащемся сквозь ночь по пустынному городу, наконец, на сером поле, где когда-то взлетал к небу счастливый мяч футбольных матчей, — на Спортивной Арене.
Белобрысые парни были заняты только своими шоколадками, пожилой ополченец за столом был занят только белобрысыми, парнями, ополченцы, столпившиеся вокруг пса, были заняты только им, и все же то, что совершалось наверху, совершалось лишь благодаря им и не могло бы совершаться, если бы они не сидели здесь, поедая шоколад и играя с собакой.
Когда ополченец сказал «фьюфф», собака не вскинула голову, не подбросила на воздух и не проглотила кусочек сыра, лежавший у нее на носу; она терпеливо глядела на хозяина, поскуливала, и даже серолицый немец улыбнулся, а остальные разразились громким смехом.
Белобрысые парни обернулись на смех, но не прекратили своей игры. Они съели шоколад, но под оберткой нашли картинки и теперь рассматривали их, отбирали их друг у друга, пересмеивались, а толстозадый коротышка отправился с картинкой в руке к тому парню, что стоял в стороне.
Потом он пошел еще раз и протянул другую картинку, а стоявший у стены снова покачал головой, отказываясь, и коротышка вернулся к остальным, и все засмеялись. И потом еще раз и еще раз.
И еще раз немец сказал собаке: «Ein, zwei, drei, vier, fünf», и еще раз собака подбросила в воздух и проглотила кусок, лежавший у нее на носу.
XLIII
Тут раздался рев подъехавшей машины или, может быть, двух подъехавших машин, и группа людей с автоматами вошла в здание, разделилась надвое, и большая часть тотчас побежала вверх по лестнице.
Ворвались они столь яростно, что ополченцы побледнели, былобрысые немцы прекратили игру, однако среди прибывших было двое ополченцев, которые не пошли наверх, и пожилой ополченец — тот, что сидел за столом, — окликнул одного из них по имени, а кто-то из тех двоих, что носили береты с черепом, окликнул по имени другого.
— Там напали на патруль.
— Как? Что такое?
— Убили немецкого офицера.
— Как? Что такое?
— Мы приехали, чтобы предупредить трибунал.
Белобрысые парни вновь принялись за игру, засмеялись, а ополченец, возившийся с собакой, возобновил свои попытки: «Айн, цивай…»
С верхнего этажа послышались выстрелы и громкий шум, как будто кто-то с силой топал ногами о пол.
— Руки вверх! — крикнул кто-то за спиной у тех, что столпились вокруг собаки.
Белобрысый коротышка упал, отпрыгнув к стоявшему в стороне солдату, — уже с револьвером в руках; еще один белобрысый парень упал, уже успев дать выстрел; упал ополченец за столом, упал тот, который играл с собакой, упала собака, остальные разбежались, часть кинулась вверх по лестнице, часть — среди них двое с черепами — через черный ход, на задний двор.
XLIV
Теперь перестрелка шла на улице.
Люди в касках прыгали на улицу из окна, по ним открыли пулеметный огонь с одной из машин. Люди в касках бросали в машину гранаты. Но пулеметные очереди не давали им приблизиться. Один из них упал, другие заняли позиции в дверных нишах; автомобиль с ополченцем за рулем отъехал от угла и принялся отчаянно метаться взад и вперед.
На Ларго Аугусто он повстречал грузовик лейтенанта.
— Скорее! — крикнул ополченец. — Они всех убивают.
— Что случилось? — переспросил лейтенант.
— Они приехали и всех убили.
— Где? Кто?
— В здании комитета. Они поднялись наверх и постучались. Из трибунала никого уже нет.
— Все попрятались?
— Все перебиты.
— Ишь ты! — воскликнул лейтенант.
Грузовик двинулся дальше, прямо к месту происшествия, но ополченцы перелезали через задок кузова, соскальзывали вниз и разбегались.
— Мы туда приедем вдвоем, — сказал лейтенанту ополченец-шофер.
— Как вдвоем? — спросил лейтенант.
— И не скажу, чтобы они были не правы, — сказал шофер.
— Да что ты там несешь?
— Я говорю: мы с вами не знаем, что там найдем.
До них уже долетал троек выстрелов.
— Слышите? — спросил шофер.
— Быстрее! Мы их хорошенько проучим!
— Кто? Мы двое — всех этих?
— Как мы двое? — спросил лейтенант.
Он поднялся и поглядел в кузов: там из полусотни человек осталось меньше тридцати.
— Черт подери! — выругался он, потом окрикнул двоих или троих по имени. — Кто еще побежит — стрелять по ним!
С площади Пяти Дней мчался еще один грузовик, обе машины почти одновременно достигли въезда на ту улицу, где шла пальба. Когда грузовики повернули на нее один за другим, с улицы нырнули за угол две машины.
— Это они! — закричал лейтенант.
Ручная граната упала и разорвалась перед радиатором грузовика.
— О господи! — воскликнул шофер. Он думал, что примкнул к сильной стороне, а теперь — вот те на! — Господи! Господи! — повторял он.
Даже последний богохульник может сказать «господи!».
Между задними колесами одной из убегавших машин разорвалась граната.
— Наша резина пошла к черту, — сказал Эн-2.
Они выскочили из машины впятером — Эн-2, Эль-Пасо, Метастазио, Шипионе и Барка Тартаро — и увидели, что отъехали уже метров на семьдесят от улицы Корридони и встали рядом с другой улицей, выходившей на проспект с противоположной стороны. Еще некоторое время они держались все вместе, потом Эн-2 на бегу сказал Метастазио:
— Квартиры наших людей в этом районе все открыты, товарищи ждут в подъездах. Одна — на улицо Сант-Антонио, тринадцать. Другая — на улицо делла Синьора, два. Постарайтесь добраться туда или сюда, ты и Барка Тартаро.
— Сант-Антонио, тринадцать, — повторил Метастазио. — Синьора, два.
— Пароль «Мост», — сказал Эн-2. — Синьора, два. Сант-Антонио, тринадцать.
— Мост, — повторил Метастазио, — Синьора, два. Сант-Антонио, тринадцать.
XLV
Они разделились. Выстрелы погони раздавались уже на этой улице.
— Сюда, — сказал Эн-2, обращаясь к Эль-Пасо и Шипионе.
Они углубились в проулок, окаймленный с двух сторон оградами, еще раз свернули, замедлили шаг, дошли до улицы Ламармора. Выстрелов больше не было слышно ни сзади, ни спереди.
— Они дошли, — сказал Эн-2. — А мы что предпримем?
— Больше не стреляют, — сказал Шипионе.
— Начнут опять, — сказал Эль-Пасо.
По улице Ламармора они дошли до бастионов, и на том углу, где были развалины обрушившегося в августе здания, Эн-2 сказал Эль-Пасо:
— У нас тоже есть несколько мест, чтобы укрыться. Как мы поступим?
— О! — сказал Эль-Пасо.
Он глубоко вдохнул холодный воздух лунной ночи; треск выстрелов послышался снова, с другой стороны, он взял в петлю весь район, и вместе с ним ночь и луну — весь кусок города между Верцьерой, Римскими воротами, Новым овощным рынком и Венецианскими воротами.
— Там пожар, — сказал Эль-Пасо.
Он показал рукой в сторону ворот Витториа, туда, где в небе показался алый отблеск.
— Куда нам ближе всего идти? — спросил он. Они прошли метров сто, толкнули дверь подъезда, вошли, и старый рабочий повел их вверх по длинной темной лестнице.
Из окна лестничной площадки они увидели новые зарева, новые пожары.
— Бедняга Фоппа, — сказал Шипионе.
Они остановились у окна, стали глядеи. на пожары.
— Сколько человек мы потеряли? — спросил Эль-Пасо.
— Фоппа и Кориолано убиты, Студент Пико ранен.
— Бедняга Фоппа, — снова сказал Шипионе.
Пожаров было уже четыре или пять, это были немые пожары, треск выстрелов снова прекратился, обширный город руин словно бы погрузился в серую яму. Луна висела над нею в светлом кольце. А вокруг была пустыня, со всех сторон: всегда в этом городе, где ее не было, что-то напоминало пустыню.
— Это Черный Пес? — спросил Эль-Пасо, указывая рукой на пожары.
Эн-2 не ответил, он отвернулся от окна, лицо его было усталым и горьким, а в тишине города, где уже не стреляли, под луной пустыни поплыл высокий, как призыв муэдзина, клич человека, который искал его, сжигая дом за домом.
