Эллио Витторини - Люди и нелюди
— Пять!
— Четыре!
— Девять!
— Четыре!
— Пять!
— Девять!
— Семь!
XXXVIII
Большая машина, похожая на десятки других шмыгавших мимо машин, сделала крутой вираж и затормозила возле патруля. В ней виднелись лица и стволы автоматов. Тот, чье лицо маячило справа от баранки, спросил холодно и спокойно из-за опущенного стекла у людей, игравших в пальцы:
— У вас здесь все в порядке?
Игроки встали на ноги. Они стояли в смущении и не отвечали. Потом один из них — сержант — проговорил:
— Все в порядке, господин комендант.
Во время последующего разговора голос того, кого назвали комендантом, становился все более раздраженным, а тон сержанта — все более виноватым.
— Так что вы тут делаете? Кто вам приказал стоять тут?
— Командир приказал, господин комендант.
— Но ведь все уже проехали! Разве еще не все проехали?
— Так точно, господин комендант. Все проехали.
— Так что же вы тут стоите? Не было приказа здесь стоять! Где этот ваш командир?
— На мотоцикле объезжает патрули, господин комендант.
— А вы тут расположились, как цыгане табором. Не было приказа стоять здесь!
Машина тронулась и уехала, никто так и не сказал, что же, собственно, приказано, но солдаты, человек пятнадцать, предпочли убраться с Ларго Аугусто. Они пошли без всякой цели, как оплеванные, направляясь в сторону Верцьеры, и возле церквушки Сан-Бернардино-алле-Осса встретили еще один патруль, который спускался вниз.
— Пошли, пошли, — окликнул встречных сержант, — не было приказа здесь стоять.
Оба патруля зашагали вместе, без всякой цели, в сторону Главного Госпиталя.
А машина поехала вниз, в сторону ворот Витториа.
У выезда из короткого переулка, где находился комитет района Корридони, ополченцы, державшие там караул, — часть из них сидела в кузове грузовика, часть сошла на землю, — пели и насвистывали. Вдруг они увидели, как подъехавшая машина, сердито затормозив, остановилась и кто-то, высунув голову из окошка, потребовал офицера:
— Кто здесь офицер? Пусть подойдет офицер!
Прибежал лейтенант.
— Это вы? У вас люди песни распевают, а вы хоть бы хны! Как вы смеете так распускать своих людей?
Лейтенант извинился, и полсотни ополченцев вокруг сразу умолкли.
— Почему вы здесь стоите? Сейчас все уже там, в доме. Кто вам велел стоять здесь?
— Командир сказал…
— Какой командир? Черный Пес? Скажите ему от моего имени, что он заслуживает своей клички.
— Слушаюсь, господин комендант…
— Пусть отдает приказы своей команде. Вы что, не из НРГ?[13] Не было приказа здесь стоять!
— Слушаюсь, господин комиссар!
XXXIX
Машина двинулась дальше, а лейтенант подал своим людям знак — всем сесть в грузовик.
— Куда ехать? — спросил шофер.
— Эх! — сказал лейтенант. — Поехали патрулировать бульвары!
На площади Пяти Дней у ворот Витториа человек на мотоцикле, в широкополой шляпе, заметил, как грузовик покатил по бульвару в сторону Монфорте, пустился за ним в погоню, поравнялся с ним.
— Куда?
Большой автомобиль, ехавший навстречу, пересек трамвайные пути, остановился на таком расстоянии, чтобы с грузовика могли услышать…
— Кто вас сюда послал? — крикнули с автомобиля.
— Комиссар полиции! По-моему, это был комиссар, — ответил лейтенант.
Во встречной машине кто-то громко заговорил по-немецки:
— Sag ihnen, daβ es kein Questore gibt… Und frage, von welcher Seite es weggefahren ist…[14]
— Комиссар? — закричал первый голос. — Какой еще комиссар? Убили немецкого офицера, а теперь удирают. Куда они поехали?
За трамвайными путями грузовик с вооруженными людьми мчался к Римским воротам, и, несмотря на все окрики и приказы, он так и не остановился.
— Машина шла к Римским воротам, — сказал человек на мотоцикле. — Я ее встретил.
— Dann weiter![15] — крикнул немец в автомобиле.
— Езжайте назад, — приказал итальянец. — Дайте нам двоих людей и езжайте по бульварам. Мы берем на себя бастионы.
Двое ополченцев сошли с грузовика, человек на мотоцикле дал газ.
— Становитесь на подножки, — крикнули из машины, — по одному с каждой стороны.
Автомобиль полетел дальше, с ополченцами на подножках — по одному с каждой стороны, — и патрульные на кольце бастионов, между Монфорте и воротами Витториа, видели, как она носится от патруля к патрулю, и слышали, как то один, то другой ополченец кричит:
— Здесь проезжала такая-то и такая-то машина? Они убили немецкого офицера и теперь удирают. Все — к Римским воротам!
XL
Перед зданием комитета Корридони, у противоположного тротуара, стояло несколько машин, и десяток солдат в шинелях — большей частью шоферы — сгрудились у входа.
За стеклянной дверью, в кордегардии, пять или шесть белобрысых парней в черных мундирах весело и громко переговаривались между собой. За столом сидел ополченец и с блаженным видом их слушал: казалось, он счастлив видеть их, таких проворных и ладных, счастлив вслушиваться в звуки немецкой речи, такие мелодичные в их устах. Они ели шоколад. И только один, который с задумчивым лицом стоял в стороне, опершись о стену, ничего не ел, а другой солдат, самый низкорослый, шумливый и белобрысый, с толстым задом, то и дело подходил к нему, протягивал ему новую шоколадку; когда же стоявший у стены качал головой, отказываясь от угощения, коротышка снова возвращался к товарищам, что-то говорил им, вызывая общий смех, и потом сам съедал шоколадку под громкий хохот остальных.
Ополченец за столом, уже стареющий, с сединой на висках, каждый раз смеялся вместе с немцами. Но из всех ополченцев он один прилип к ним и глядел на них как зачарованный; остальные — двое с черепами особой команды на черных беретах, трое в серо-зеленых мундирах НРГ, — следили за тем, что происходило между седьмым их товарищем, одним из немцев и собакой.
У собаки была голова лесного хищника, светлая шерсть с черными подпалинами; видимо, она принадлежала немцу, который сидел на скамье, наклонившись вперед и облокотившись на колени, и перебирал звенья длинной металлической цепочки, пропуская ее то через один кулак, то через другой. Немец был немолод. Ополченец тоже был немолод, он ел хлеб с сыром, потом стал кидать крохотные кусочки хлеба огромному псу.
Но пес не ел хлеба, он обнюхивал его и оставлял нетронутым на полу.
— Не ест! — говорил ополченец. — Почему она не ест хлеба? Почему?
Он бросал кусочки хлеба еще и еще, пес обнюхивал каждый и оставлял на полу. Между ополченцем и немцем уже валялось на полу с десяток кусочков хлеба.
— В чем дело! — повторял ополченец. — Она не ест хлеба. Почему она не ест?
Он кинул собаке совсем крошечный кусочек сыру, она обнюхала его, даже поскулила над ним, но оставила и сыр нетронутым на полу.
— Вот как? — сказал ополченец. — Значит, она и сыра не ест?
Он поднял глаза и оглядел товарищей, которые стояли вокруг и наблюдали.
— Почему она не ест? — переспросил ополченец. И он бросил псу кусочек сыра побольше.
— Почему?
— Warum? — подсказал один из тех, что носили берет с черепом.
— Warum? — обратился ополченец к немцу.
XLI
У немца из-под каски виднелось серое лицо. Он протянул руку, поднял с пола ближайший кусочек хлеба и положил его на нос собаке.
— Ein, zwei, drei, vier, fünf, — произнес он.
При счете «fünf» собака резко вскинула голову, подбросила в воздух лежавший у нее на носу кусочек хлеба, поймала его на лету, проглотила и снова уставилась на хозяина.
— О! — сказал ополченец. — А мне можно?
Он поднял с пола кусочек сыра побольше, робко положил его на нос собаке и стал повторять:
— Ай, вай, драй… — Потом остановился и спросил: — А дальше как?
Серолицый немец снял у собаки с носа кусочек сыра, протянул руку к ополченцу и просчитал по пальцам:
— Ein, zwei, drei, vier, fünf… — И добавил: — Считать. Считать вместе с я.
— Ладно, — сказал ополченец. И добавил: — Ja.
Немец сказал, загибая большой палец:
— Ein.
— Аи, — сказал ополченец.
— Ein, ein, — повторил немец.
— Ja, — сказал ополченец. — Айн.
Немец загнул указательный палец:
— Zwei.
— Вай, — сказал ополченец.
— Zwei, — повторил немец. — Z-wei!
— Цивай, — сказал ополченец.
— Drei.
— Драй.
— Vier.
— Фир.
— Fünf.
— Филюфф.
— Fünf, fünf, — сказал немец и еще раз пересчитал свои пальцы: — Ein, zwei, drei, vier, fünf.
Ополченец не стал повторять за ним счет. Он только сказал:
— Я понял. Ja, все понял.
Немец передал ему кусочек сыра, который держал в руке.
— Versuch's einmal. Пробовать ты.
Ополченец с победоносным видом оглядел обступивших его товарищей, положил сыр на нос собаке. — Ай, — сказал он. — Айн, цивай, драй, фир, фьюфф.
