Николай Новосёлов - Опаленные войной
— Ты не расстраивайся, всего каких-нибудь 800—1000 метров, не больше. Да и снег неглубокий.
Чистили полосу шириной метров пятнадцать. Точно маленькие бульдозеры, толкая перед собой наклоненные изогнутые моторные капоты, сгребали снег от осевой линии в разные стороны. Вадов, как всегда, спешил. Взлетать ночью в темноте гораздо сложнее, чем днем.
Первые сто метров работали вровень. Владимир изредка поглядывал на Вадова. Лицо округлое, нос небольшой, прямой, брови черные, глаза поблескивают, губы пухлые…
— Что с тобой? Не видал меня, что ли?
— Да нет, просто вспомнил отца.
— Ну и что?
— Очень вы чем-то похожи…
— Да? Не знал… Хотя многие сейчас одинаковы и похожи. В этом наша сила, что мы похожи друг на друга.
Затем Вадов стал понемногу обгонять Владимира. Тот, чтобы не отстать — заедало самолюбие — работал со злостью. «Ведь не железный командир? Вдвое старше меня. С утра ничего не ел. До войны, говорят, работал в ГВФ, летал в Заполярье… Больше сотни боевых вылетов. Силен! Доброволец, говорят, с первого дня войны, как и отец. И роста они одного, среднего». И Владимир напрягал все силы. Но разрыв между ними не сокращался, а увеличивался.
Владимир с ожесточением наваливался на капот. Но разрыв продолжал расти. «Работать! Работать! — командовал он себе. — Ты вовсе не устал. У тебя полно сил». Он верил, что если внушить себе эту мысль, подчиниться ей, то никакой усталости чувствовать не будешь. Работать! Но Вадов уходил все дальше.
Владимир недобро поглядывал в его сторону. «Наверно, у него меньше снега, потому он вырвался».
Вадов, словно подслушав его мысли, оглянулся, направился к нему:
— Иди туда, Володя, я буду здесь.
Мороз и ветер усилились. Пропотевшая одежда скоробилась, заледенела, сковала Владимира. Ветер легко пронизывал ее, жгуче упирался в тело. Пройдено 500 метров, осталось столько же. От дыхания и пота борода Вадова обмерзла, покрылась сосульками. Вадов догонял. Владимир не сдавался. Он работал на пределе. Порой не видел снега. От усталости закрыв глаза, механически двигался. Вадов сравнялся.
— Идем, передохнем, — предложил он.
Владимир вполз в кабину самолета с помощью Вадова, да так и остался лежать на полу.
Вадов притащил коробку НЗ, вытащил банку консервов, сок, ломоть хлеба. Достав отвертку, открыл консервы.
— На, подкрепись, — протянул их Владимиру.
— А вы? — заплетающимся языком едва смог выговорить Владимир. Язык распух и не ворочался во рту. Губы тоже распухли, потрескались на морозе. Из них текла кровь. Щеки ввалились. Глаза запали.
— Я поработаю, пока ты ешь.
— Не буду я один есть, — забормотал Владимир. — Не буду.
— Я привычный. В прошлый раз, когда меня сбили, неделю ни крошки не ел. И ничего… вытерпел. Ешь быстрей, отдыхай. И работать…
Вадов спрятал банку соку в карман.
— Зайду к Жене… Покормлю.
Прошло с полчаса. Владимир, опустошив банку и разморившись от еды, тяжело поднялся на ноги. Все тело ломило, ныла каждая косточка, хотелось спать. Но надо идти. Пока шел, почувствовал, как откуда-то сверху, с плеч, окатывает жаром. Расстегнул ворот, еще жарче. «Неужели заболел?» Шатаясь, подошел к Вадову.
— Видишь, каким молодцом стал. И мне легче будет, — улыбнулся Вадов. Владимир попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки получилась гримаса. Взялся за капот, тот весил тонну, а может, и больше.
Владимира охватила ярость и злость. «Да неужели я такой слабый? Мы сделаем полосу, чего бы это ни стоило. Снег держит нас, мешает вернуться домой… Снег — фашист! Он должен быть сметен! И будет сметен!»
Владимир работал с остервенением, ничего не видя, кроме снега. «Снег! Проклятый снег!» Владимир выпрямился. «Всюду, кругом он. Лес куда-то исчез. И его, видно, завалил снег? Странно. Но где берег? Самолет? Что!? Все засыпало снегом!?» Владимир испугался. Как же? Как же они полетят домой? На чем? Как выберутся отсюда? Посмотрел вверх. «Что же это такое? И там снег! Все бело… Солнце засыпало!» Опять огляделся. Снег надвигался со всех сторон. Дыхание захватило. Громадный пласт снега падал на него. Сейчас раздавит…
— Снег! — в ужасе закричал Владимир и закрыл голову руками. Снег обрушился. Сшиб с ног. В глазах потемнело… В ушах что-то жужжало. Муха, что ли? Назойливо, нудно. Иногда затихала. Потом снова жужжала. Жужжание становилось громче, перешло в рокот. Владимир открыл глаза… Осмотрелся…
Он сидел в самолете рядом… с кем это?.. С отцом?..
Владимир помотал головой, словно стряхивая остатки сна. Нет, с Вадовым.
Холодно светятся стрелки и шкалы приборов. За окном темно. По черному полю неба футбольным мячом катилась луна, обрамленная голубоватой каемкой, точно воротником, прыгая из облака в облако. В дыры облаков выскакивали звезды. Самолет рулил. Владимир привстал, уселся в кресле поудобней.
— Очнулся? Как себя чувствуешь? — повернулся к нему Вадов.
— Нормально, голова только гудит.
— Это мотор гудит.
— Ты всю полосу очистил? — спросил Владимир.
— Всю. Сейчас опять взлетаем… Хоть бы уж взлететь!
Впереди и вдали что-то горело.
— Что там? — забеспокоился Владимир.
— Это я зажег костер, чтобы ориентироваться — выдерживать направление.
Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва Владимиру нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова. Оглушительно, со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчится бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 10—15 километров.
Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.
— Жми левую! — с гримасой боли на лице прохрипел он. 145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Если сейчас не взлететь, придется взорвать машину, а самим — к партизанам. Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уж в который раз самолет оторвался ото льда.
— Шасси! — чужим от напряжения голосом скомандовал Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.
«Ну вот и все!» — подумал Вадов и сжался в комок. И тут — то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси — самолет рванулся вверх и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.
Петр Смычагин
В ДАНЦИГЕ
Бои в Данциге продолжались уже более двух суток. И едва ли кто-нибудь из сражающихся помнил, чем и когда начался этот день, так как понятия о вполне определенных частях суток перемешались: ночью от вспышек орудий, пожаров и осветительных ракет, от бороздивших небо широкими лучами прожекторов было светло, а днем от дыма все тех же пожаров, от взрывов, вздымающих в воздух целые участки мощеных улиц, от пыли и гари было сумрачно.
Конечно, природа исправно делала свое дело: своевременно опустились накануне сумерки, наступила ночь. За ней последовал неминуемый рассвет весеннего дня… Но до этого будто никому не было дела. Казалось, бой, дым, гарь кипели здесь вечно и навечно останутся.
Младший лейтенант Батов лежал в воронке внутри двора, недалеко от парапета ограды, где укрывались от огня пулеметчики его взвода. На невысоком каменном парапете совсем недавно стояла решетчатая металлическая ограда. В самом углу двора еще торчало одно звено. На всей остальной части решетка срезана. В некоторых местах она свалилась во двор, а кое-где упала на тротуар.
Почти в упор от дома с противоположной стороны улицы ухали немецкие пушки, но они били в глубину двора и между домами по нашим пушкам, не задевая пехоты. После взрыва тяжелого снаряда создавалось впечатление, что во дворе не осталось ни одной живой души. Но дым рассеивался, оседала пыль, и все продолжалось с таким же жестоким упорством, будто и не было взрыва.
Пулеметчикам Батова и автоматчикам соседней стрелковой роты не давали опомниться немецкие крупнокалиберные пулеметы, установленные в амбразурах дома на противоположной стороне улицы. Оттуда же временами прилетали и рвались с особым треском фаустпатроны.
Пулеметный взвод вел беспрерывный огонь по амбразурам противника, но красноязыкие чудовища гремели и гремели.
Батов повернулся в воронке, оглядел свою шинель. Теперь уже никто не мог бы сказать, что это — шинель новичка, прибывшего на фронт всего несколько дней назад: вся она была в пыли, в земле. Выправил полу шинели и… огонь, треск, гром. Фиолетовые и красные перья пламени, перемешанные с дымом и землей, колюче ощетинились острыми концами вверх, образуя страшный букет.
Сзади и несколько в стороне от того места, где лежал Батов, метрах в двадцати стояла трансформаторная будка, за ней работали минометчики…
