Николай Бирюков - Чайка
— Степка! — позвал Тимофей.
Со двора с вилами в руках вышел кривоногий парень лет двадцати пяти. Лицо у него было круглое, поросшее рыжеватой щетиной.
— Беги к Кулагиным: старуха нонче лошадь просила — в город, что ли, свезти ей чего надо. Скажи — потому отказал, что по хозяйству были заняты, а на завтра — пожалуйста, хоть на целый день. Понял?
Степка с неохотой пробормотал:
— Сейчас, умоюсь.
— Не женихом посылаю, — рассердился отец. — Хватит одного раза-женил дурака на свою шею. Брось вилы и беги, пока Волгина не уехала. Да скажи: я тебя еще в полдень посылал, а ты, дескать, замешкался по хозяйству и забыл.
…Выбежав на шум, Маруся растерянно оглядела сидевших на грузовике девушек. Катя спрыгнула наземь.
— Что, Марусенька, не ожидала так скоро? Смотри, сколько я тебе гостей привезла. Встречай.
Маруся смущенно проговорила:
— Пожалуйста.
— Шучу, Марусенька, — засмеялась Катя. — Мы не в гости, а по делу.
Усадив учительницу на завалинку, она предложила ей обойти всех звеньевых-льноводок, расспросить их о жизни, о работе, о чем мечтают они, и все подробно записать.
— Для меня это очень важно. Я бы сама, да некогда, а надо скорее. Я сразу и вспомнила о тебе.
Маруся задумалась.
— Может быть, времени нет? — спросила Катя.
— Нет, не то. Я думаю, зачем это?
— Обкому нужно, понимаешь? — Катя вынула из рукава кофточки листок. — Вот список.
— И очень скоро надо?
— Очень. Вот если бы ты смогла прямо завтра с утра. Не выйдет?
— Хорошо, — согласилась Маруся и, помолчав, добавила: — Для тебя.
— Конечно, для меня. Может быть, и я пригожусь тебе зачем-нибудь.
…Когда Степка выбежал из переулка, Маруся стояла у калитки одна и задумчиво смотрела вслед отъезжавшей машине.
Шофер, чтобы наверстать время, потраченное на заезд в Красное Полесье, за селом пустил грузовик на «сверхполную» скорость; девчата с хохотом и визгом цеплялись друг за дружку. Танечка ухватилась рукой за край кузова, Катя держалась за ее плечо. Волосы у всех разлохматились, ветер парусами раздувал кофточки.
— Так это она? — сказала Танечка. — Я уж видела ее, на Волге. Скучная она…
— Ничего, будет и веселая. Только ты с ней, Танечка, когда она придет к тебе, от души… Понимаешь?
— Катюша, а что с ней?
— Об этом не надо ее расспрашивать. И вообще ни о чем пока не надо расспрашивать.
В Жуково они приехали в половине двенадцатого ночи и сразу же пошли на поле. Пробирались пшеницей по меже, освещая тропинку фонариками. Издали донесся шум голосов.
Когда подходили к льняному полю, слышался уже только один голос Жени Омельченко, задушевно рассказывавшей:
— Ой, дивчата, який Днипр! Едешь на челне, наклонишься через край и, як в громадное зеркало, дивуешься. А степи! Ой, що за степи! Пойдешь ляжешь, и вся цветами да травами пропитаешься. Недели на две нияких одеколонов и духов не треба. На бахчах — кавуны, як поросята круглые. Що за сады! А скрозь сады хаты — чистеньки, белы, будто тильки що народились и дивуются, як все вокруг гарно, зелено да солнцем богато. А писни яки!.. Дивно у нас по вечерам спивають. Раз послухаешь — век не забудешь. А гопак!.. Дивчина пройдет по кругу — монисты звенят. А парубки!..
— Здравствуйте, девчата! — поздоровалась Катя. Женя оглянулась и, увидев головлевских льноводок, прошептала подругам, лежавшим вместе с ней на лугу:
— Ну що, неправду я говорила? Она быстро поднялась.
— Будь здорова, Катюша! А кто це с тобой? Ба, Танечка! И со всем отрядом… До нас? Будьте ласковы, — в голосе ее слышалась плохо скрываемая насмешка.
— Спасибо за привет, — настороженно поблагодарила Танечка. — Что это вы ночью здесь делаете?
— Що?! Да нищо! Пошли под окна писни спивать, про лен разбалакались, да и пришли сюда, и вот дивимся, дивимся, сил нет очи отвести, и до дома неохота.
Женя была на целую голову выше Танечки да еще нарочно встала на бугорок, и Танечке приходилось смотреть снизу вверх.
— Женя! В нашем договоре есть пункт, чтобы поля до самой уборки содержались в чистоте — ни одной травинки. Так? — Голос ее звучал ласково, вкрадчиво.
— Це так, Танечка, — добродушно подтвердила Женя.
— Твое звено по чистоте первое место занимает в районе. Об этом и в газете написано.
— Це так.
Жуковские льноводки, шумно здороваясь, насмешливо поглядывали на головлевских.
— Ты очковтирательством занимаешься, Женька, — резко изменила тон Танечка. — У тебя травы — хоть сенокос устраивай.
— Вот це не так, Танечка.
— Проверим.
— Будь ласкова.
Танечка позвала своих подруг, и они следом за ней гурьбой пошли в поле. Под светом фонариков нежно, дрожащими полосами заголубел лен.
— Ох, коли потопчете — головы оторву! — крикнула Женя.
Где-то вдали играла гармонь.
— Прогуляемся, Женечка, — предложила Катя, любуясь небом, которое высоко-высоко поднялось над темными полями и было часто исколото звездами, похожими на брызги раскаленного добела металла. Они отошли в сторону, и Катя коротко рассказала о Марусе Кулагиной и о поручении, которое ей дала.
— А що я кажу той Марусе? — удивилась Женя.
— Все, что близко тебе, Женя. О своем родном селе расскажи, о том, как ты его любишь.
Женя лукаво подмигнула подругам, прислушивавшимся к их разговору.
— Щоб она до моего села вместе со мной поихала?
— Нет, она здесь останется. Ты все расскажи, и про то, почему туда уехать не можешь, что удерживает тебя здесь…
На краю поля показались головлевские девчата. Танечка смущенно подошла к Кате.
— Ни одной травинки…
— Я же сказала, що ни, — засмеялась Женя. Резко повернувшись к ней, Танечка спросила:
— Сейчас выдернули?
— Та ни! Снимите с меня голову, коли где травинка выдранная лежит! Поищите!
…Гости прошлись с фонариками вдоль поля и на вопросительный взгляд своей звеньевой промолчали.
— Сама видела сенокос целый, — раздраженно сказала Танечка.
Женя спросила ее ласково, вкрадчиво:
— А когда, Танечка, це було?
— Вчера, когда же! Шла на гулянье мимо и решила посмотреть, какое такое образцовое по чистоте поле.
— А ты, Танечка, после праздника спала трошечки!
— Ну, спала, что ж из этого?
— Так вот, во сне ты и бачила.
Женины подруги расхохотались; вместе с ними и Катя.
Танечка схватила украинку за руки.
— Девчата, посветите.
Несколько бледных лучей скрестились на больших ладонях Жени, черных от засохшей на них земли.
— Ну что? Тильки дивились на лен или траву в нем дергали? — торжествующе спросила Танечка. Ее подруги осматривали руки у вырывающихся жуковских льноводок и злорадствовали.
— Попались! Те молчали.
— Дивчата, та що вы стесняетесь? Кажите, як было, — весело проговорила Женя. — Мы, Танечка, играли тут трошечки — кто быстрее вкруг поля на четвереньках допрыгает.
С минуту стояла тишина, потом прыснули, рассмеялись жуковские девчата, а за ними и некоторые из головлевских. Танечка сердито махнула рукой и легла на траву.
— Вот так и играли, — серьезно повторила Женя. Катя, смеясь, обняла ее.
— Выдергали?
Женя вздохнула:
— Выдергали.
— А трава где?
— Маня Карпова до дому снесла и, мабудь, зараз козла ею кормит.
Новый взрыв хохота покрыл ее слова.
Женя угрюмо оглядела девчат и подошла к Танечке.
— Пиши акт.
— Какой акт?
— За яким ехала, — сурово проговорила Женя. — Щоб показатели мне снизить.
Танечка посмотрела на Катю. Та полулегла на траву и, глядя в сторону, грызла стебелек ромашки.
— Конечно, напишем. Ты нам подкормку записала, — зашумели головлевские. Одна из них сунула руку в вырез платья.
— У нас и бумажка для такого случая есть.
Девушки из жениного звена сидели притихшие, потупив глаза.
— А я бы на вашем месте не стала записывать, — сказала Катя.
Растерявшись от неожиданного заступничества Чайки, смолкли и головлевские.
— А Женя даст нам товарищеское обещание, что больше такое дело у нее не повторится, — продолжала Катя. — Не повторится ведь, Женя?
— Ни.
— Они-то нас подсидели, а мы — прощать! — с обидой вскрикнула головлевская девушка, приготовившая листок бумаги.
— Опять это слово! — укорила ее Катя. — Поймите, у вас же совсем другое было. Неизвестно, сделала бы вы сами подкормку без жениной указки. А Женя… Женя допустила сорняк — правда, но она сумела быстра исправить свой промах — вырвала траву до того, как ей на это указали. И если бы она сама не призналась, вы ничем не смогли бы доказать, что у нее на поле была трава! Козла в свидетели не позовешь.
Танечка оглядела своих подруг.
