Юрий Коротков - Девятая рота
Салаги уныло переглянулись — все это было уже знакомо.
— Не понял… — насторожился Хохол. — Я внятно выражаюсь, воин? — остановился он перед Лютым.
— Так точно, товарищ сержант!
— Значит, так… — Сержант глянул на часы. — До двадцати одного часа вылизать всю казарму, чтоб блестело, как котовьи яйца! В двадцать два — выход на боевое задание! Время пошло!
Лютый и следом за ним остальные, пригнувшись, короткими перебежками крались в темноте. Потом по-пластунски подползли к колючке и затаились.
За колючкой, огораживающей закуток около склада, стояли клетки. Прапор в трусах и шлепанцах на босу ногу кормил кроликов, подсыпал в клетки траву, чесал их за ушами.
— На, мой хороший… И тебе, и тебе тоже… Ай ты мой ушастенький…
Когда он скрылся в дверях, Лютый достал штык, соединил с ножнами и перекусил несколько ниток колючки у земли.
— Слушай сюда. Моя с Воробьем — первая справа. Джоконда, Стас, — ваша третья, чтоб не толкаться. Воробей, открываешь и сразу бежишь, я беру — и за тобой. Чугун, страхуешь здесь… — Лютый огляделся, коротко выдохнул и скомандовал: — Вперед!
Они проползли под колючкой, потом одновременно бросились к клеткам. Воробей и Стас распахнули дверцы, Джоконда и Лютый схватили по кролику и кинулись прочь. С разбегу упав на землю, проползли обратно и побежали в темноту.
Прапор вылетел из дверей с пистолетом.
— Стой! Стой, суки, стрелять буду! — истошно заорал он. Потерял на бегу шлепанец, споткнулся и растянулся во весь рост.
Воробей стоял на коленях, прижав одной рукой кролика к бревну. В другой мелко дрожал занесенный штык.
— Не могу! — сказал он наконец. — Лучше меня режьте — не могу!
— Вот урод пернатый! — Лютый забрал у него штык, перехватил кролика. Решительно занес лезвие.
Кролик таращил на него глаза, испуганно подрагивал носом. Лютый занес штык еще выше… И опустил.
— Давай ты, Чугун!
— А я чо, крайний?
— Быстрей, пацаны! — Стас тревожно оглянулся. — Залетим же сейчас!
— Ну так режь сам!
— Давайте на пальцах кинем, — предложил Воробей.
— Дай, — вдруг спокойно сказал Джоконда. Он взял штык, опустил его и замер на мгновение, сосредоточенно глядя перед собой холодными глазами. Коротко замахнулся и с хрустом рубанул лезвием.
Глава 12
Хохол, долговязый носатый Афанасий, плосколицый казах Курбаши и салаги сидели в каптерке вокруг стола с обглоданными косточками.
— А сержант у вас кто был? — спросил Хохол, сыто ковыряя спичкой в зубах.
— Дыгало.
— Сашка Дыгало? — удивился Афанасий. — Я думал, списали его вчистую.
— Да, это вы попали, пацаны, — протянул Хохол. — Не позавидуешь. У него крыша-то совсем съехала. По ночам тут орал, зубами скрипел — боем командовал, спать не давал, пока в госпиталь в Ташкент не отправили… А ведь нормальный парень был, веселый… Как это называется-то, медицина? — толкнул он Курбаши.
— Контузия называется.
— Я думал, умное слово скажешь, чурка. Это я и без тебя знаю.
— Белоснежка там еще? — спросил Афанасий.
— Там, — ответил Лютый.
Все засмеялись, переглядываясь.
— Гляди. — Афанасий задрал тельник. На груди у него был выколот девичий профиль. — Ну как, похожа? А, художник?
— Это пацан по памяти колол, через год уже… — Афанасий любовно скосил глаза на наколку. — А Помидор, слышь… — скис он вдруг от смеха. — Ему самылинский пулемет, покоцанный, выдал! — указал он на Чугуна. — Новый-то вместо него, видать, списал и духам уже толкнул!
— Он что, с духами оружием торгует? — удивился Воробей.
— А что, он один? Ты чо, вчера родился? — пожал плечами Хохол. — Из наших же стволов по нам бьют. Редко когда чужое встретишь.
— Помнишь, на Усаму когда нарвались, — сказал Курбаши, — «эм-шестнадцатые» потом нашли, американские.
— А я все понять не мог, из чего стреляют-то, — музыка не та, — кивнул Афанасий.
— Усама — это кто? — спросил Чугун.
— Лучше бы тебе не знать, — усмехнулся Хохол. — Командир «черных аистов». Арабы-наемники… Вот не дай бог опять встретиться. Как вспомню, так вздрогну…
В каптерку заглянул дневальный:
— Атас! Помидор по роте шарится!
— Собрали все, быстро! — скомандовал Хохол.
В одно мгновение кости завернули в газету и сунули за шкаф, на стол выставили чайник.
Прапор распахнул дверь и замер на пороге, принюхиваясь маленьким подвижным, как у кролика, носом.
— Заходите, товарищ прапорщик, — нагло улыбнулся Хохол. — Чайком вот балуемся…
— Все равно ведь найду гадов! На губе сгною! — прошипел Помидор. — У саперов собаку возьму, по следу пущу! — Он кинулся дальше по казарме.
— А вдруг правда пустит? — опасливо спросил Стас.
— Да насрать, — лениво потянулся Хохол. — Через три дня на боевые. Война все спишет.
БТРы с бойцами на броне шли колонной по извилистой дороге. Здесь, в предгорье, склоны по сторонам дороги были еще пологими, под неглубоким обрывом в широком каменистом русле, разбившись на несколько спокойных потоков, текла река. Далеко впереди, изломав горизонт, поднимались горы.
Время от времени то слева, то справа на обочине дороги попадались ржавые остовы сгоревших грузовиков, завалившийся набок танк в черных пятнах копоти, опрокинутый кверху колесами БТР с распоротым взрывом днищем и отлетевшей далеко в сторону башней, прогоревшие до дыр, зависшие над обрывом бензовозы. Стояли, пропуская колонну, саперы со своими пиками и собаками на поводках. Окапывались, развернув пушки в сторону гор, артиллеристы. Прогрохотала над головами и ушла вдоль реки пара «крокодилов» с ракетами на подвесках.
Салаги с настороженным любопытством вертели головами по сторонам.
Джоконда, пристроив блокнот на коленях, торопливо набрасывал портрет командира роты Быстрова. Тот ехал на следующей машине, по пояс, как сфинкс, возвышаясь из люка. На его грубом рябом лице, неподвижном, как маска, из-под тяжелых нависших век светились неожиданно яркие синие глаза.
— Хорош бумагу марать, Репин! — зло прикрикнул Хохол. Он мял припухшую щеку, сосал больной зуб. — Сел на броню — глазами кругом стриги, целее будешь!
Джоконда с сожалением спрятал блокнот.
— Монументальный мужик. Его бы в бронзе отлить!
— Каграман! — крикнул Афанасий.
— Чего? — не понял Джоконда.
— Каграман! Душманы прозвали. Значит — злой великан… Такого комроты во всем Афгане нет! Его три раза на Героя представляли. А он с боевых придет, какому-нибудь чмырю штабному морду спьяну набьет, так что звон на весь гарнизон. И под трибунал отдать, вроде, нельзя, и без звезды опять остался!
На обочине показалась колонна с солдатами в необычной форме.
— А это кто? — спросил Стас.
— Зеленые! Афганская армия, союзники херовы. Хуже нет с ними рядом работать! Как жареным запахло — рвут когти, не оглядываясь! Думаешь, фланг закрыт, а они уже в трех километрах за тобой. Нас однажды вот так подставили. В кольцо тогда из-за них, пидоров, попали, понадеялись.
— Откуда душманская территория начинается? — спросил Джоконда.
— А сразу за колючкой. Вон они, — кивнул Афанасий на кишлак — глинобитные дома без окон, ступенями стоящие на склоне. — Днем шурави — друг и брат. — Он помахал афганцам, глядевшим на колонну. Те с готовностью замахали в ответ. — А ночью автомат откопал и вперед — аллах акбар, секир башка!.. Чо, не терпится? Еще вот так навоюетесь, — усмехнулся он, чиркнув пальцем по горлу.
— Ну что, поспорили, кто первым духа завалит? — спросил кто-то из дедов.
Салаги переглянулись и засмеялись.
— На что замазали-то?
— На блок «Мальборо», — признался Лютый.
— С меня еще один, — сказал Хохол.
— А у вас кто первый, товарищ сержант? — спросил Воробей.
— Самыла, — нехотя ответил тот. — Первый духа снял, первый в цинке улетел. Что по кускам собрали…
Дорога пошла в гору, склоны стали круче, река под отвесным обрывом отступила далеко вниз. Машины остановились.
— Приехали. Поезд дальше не везет, просьба освободить вагоны. — Афанасий первый спрыгнул на землю.
Бойцы соскользнули с брони, разминая затекшие ноги.
Под палящим полуденным солнцем, растянувшись по тропе, десантники быстрым шагом поднимались в горы, навьюченные грузом выше головы: у каждого поверх брони, своего рюкзака и полной подвески — минометная труба или станина, пара связанных мин через шею или огнемет за плечом, рация, палатки, резиновые двенадцатилитровые фляги с водой, связки пулеметных лент, гранатометы и коробки с выстрелами к ним. Пот заливает глаза, губы потрескались от зноя. Ни слова, только беззвучный мат сквозь сжатые зубы — каждый в одиночку борется с нечеловеческой усталостью, нестерпимой жарой и будто нарастающей с каждым шагом тяжестью на плечах…
