Барбара Такман - Августовские пушки
Бюлов, однако, испытывал крайнее раздражение. Находясь в центре правого крыла, он постоянно сталкивался с нежеланием соседей идти в ногу с ним. Отставание Хаузена, предупреждал он, уже привело к образованию «заслуживающего сожаления» разрыва между 3-й и 2-й армиями. Сам Хаузен, глубоко почитавший титулы и почти столь же страстно заботившийся о личном комфорте при размещении на постой, также высказывал недовольство. 27 августа он впервые ночевал во Франции. Для него и сопровождавшего его кронпринца Саксонского не нашлось замка. Им пришлось спать в брошенном доме супрефекта. Там царил такой беспорядок, что «даже постели не были застланы». Следующая ночь оказалась еще хуже: его расквартировали в доме какого-то Шопена, крестьянина! Обед подали скудный, в комнатах не ощущалось «простора»; офицерам его штаба пришлось разместиться в доме местного кюре, ушедшего воевать. Мать кюре, похожая на ведьму старуха, повсюду совала свой нос и «проклинала нас, как дьяволов». Небо осветило багровое зарево — горел Рокруа, через который недавно прошли войска Хаузена. К счастью, следующую ночь генерал провел в прекрасно обставленном доме богатого французского фабриканта, также «отсутствовавшего». И лишь вид «еще незрелых, к несчастью», фруктов, свисавших с ветвей грушевых деревьев, высаженных подле шпалеры у стены, доставил Хаузену некоторое неудовольствие. Тем не менее ему удалось прекрасно провести время в очаровательной беседе с графом Мюнстером, майором графом Кильманзеггом, принцем Шёнбургом-Вальденбургом из гусарского полка, а также принцем Максом, герцогом Саксонским, выполнявшим обязанности католического капеллана. Последнему Хаузен сообщил радостную весть: у него состоялся телефонный разговор с принцессой Матильдой, сестрой принца Макса, и она передавала 3-й армии пожелания успеха.
Хаузен жаловался, что его саксонцы больше десяти дней идут в жару маршем по чужой стране, зачастую с боями. Тылы не успевают за передовыми частями, не хватает мяса и хлеба, солдатам приходится забивать отобранный у местного населения скот, у лошадей нет фуража, и тем не менее его войска преодолевают в день по 23 километра. В действительности это был низший предел требований, предъявляемых к немецкой армии. Войска Клука, находившиеся на крайнем правом фланге, покрывали в день по 30 и более километров, а иногда, во время форсированных маршей, — и по 40 километров. Клук добился этого, заставив солдат размещаться на ночлег вдоль дорог, не позволяя им отдаляться на значительное расстояние вправо или влево от дороги. Таким образом, он экономил вдень по 6–7 километров. Поскольку германские линии снабжения сильно растянулись, а войска значительно удалились от узловых железнодорожных станций, доставка продовольствия все чаще шла с перебоями. Лошадей пасли на полях, где еще не был убран урожай, иногда солдаты питались лишь сырой морковью и капустой. Шагая, как и их противники, по жаре, усталые, с истертыми в кровь ногами, немцы все больше голодали, однако точно придерживались графика наступления.
Клук, находившийся 28 августа на полпути между Брюсселем и Парижем, пришел в восторг, получив телеграмму кайзера, выразившего «императорскую благодарность» 1-й армии за «ее решительные победы» и передавшего свои поздравления по случаю приближения к «сердцу Франции». В тот вечер полковые оркестры при свете бивачных костров исполняли «Славу тебе в победном венце», и, как писал в своем дневнике один немецкий офицер, «песню подхватили тысячи голосов. На следующее утро мы возобновили наш марш, надеясь отпраздновать годовщину Седана перед Парижем».
В тот же день Клуком овладела новая и заманчивая идея, которой еще до исхода недели суждено было оставить свой след в истории. Поданным разведки, французская 5-я армия, отступавшая под натиском Бюлова, двигаясь в юго-западном направлении, через какое-то время должна была оказаться на пути войск Клука. Он решил «нацелиться на фланг этой армии… и окружить французов, отогнав от Парижа». Подобная цель представлялась ему куда более важной, чем изоляция английской армии от баз на побережье. Клук предложил Бюлову совместно двумя армиями совершить поворот влево. Но решение еще не было принято, когда из главного штаба прибыл офицер с новым общим приказом для всех семи армий.
Воодушевленное «общим чувством победы», как отметил кронпринц, германское верховное командование тем не менее серьезно восприняло переброску французских войск из Лотарингии и теперь требовало «стремительного продвижения с тем, чтобы предотвратить наращивание свежих сил противника и лишить Францию возможно больших средств к продолжению борьбы». Армии Клука ставилась задача выйти к Сене юго-западнее Парижа. Бюлов должен был наступать прямо на Париж, Хаузен, герцог Вюртембергский и кронпринц получили указание двинуть свои армии к Марне, восточнее Парижа, и захватить соответственно Шато-Тьерри, Эперне и Витриле-Франсуа. Вопрос о прорыве французской линии укреплений 6-й и 7-й армиями под командованием Рупрехта оставался окончательно не решенным, но им, по всей видимости, предстояло форсировать Мозель между Тулем и Эпиналем, «если противник отступит». Ставка делалась «предпочтительно на быстроту», чтобы лишить Францию времени для перегруппировки сил и организации сопротивления. В памяти еще свежи были воспоминания 1870 года, поэтому верховное командование приказывало принять «суровые меры в отношении населения, чтобы как можно быстрее подавить всякое сопротивление франтиреров» и не допустить «национального восстания». Считалось, что противник сначала окажет серьезное сопротивление на Эне, а затем, после его отступления, на Марне. В последнем случае, заявлял главный штаб, вторя новой идее Клука, «возможно, придется развернуть армии с юго-западного направления на южное».
Не считая последнего предположения, приказ от 28 августа следовал первоначальной линии кампании. Однако германские армии, которым предстояло его выполнять, уже утратили свои прежние качества. Их численность сократилась на пять корпусов, что эквивалентно потере целой армии. Клук оставил позади два резервных корпуса для блокирования Антверпена, а также для удержания Брюсселя и других городов. Бюлов и Хаузен лишились каждый по одному корпусу, переброшенных на русский фронт. Несколько бригад и дивизий, составлявшие в общей сложности еще один корпус, предназначались для блокирования Живе и Мобежа. Чтобы занять те же рубежи, что были определены исходным стратегическим планом, с тем чтобы 1-я армия продвигалась к западу от Парижа, германскому правому крылу пришлось бы значительно растянуть свои силы, истончив линию фронта, иначе неизбежно было появление разрывов между его соединениями. Впрочем, последнее уже происходило: 28 августа Хаузен вынужден был повернуть влево, в сторону армии герцога Вюртембергского, обратившегося к нему с просьбой о «срочной помощи». Герцог вел ожесточенные бои с французами южнее Седана. Хаузен направил в этот район подкрепления, сняв их с правого фланга, оказавшегося ослабленным. Тогда он потребовал, чтобы Бюлов прикрыл его справа. А те два корпуса, которым следовало бы находиться на стыке этих двух армий, были на пути к Танненбергу.
Главный штаб 28 августа начал проявлять тревогу. Мольтке, Штейн и Таппен с беспокойством обсуждали, не воспользоваться ли резервами, взятыми у Рупрехта, для усиления правого крыла. Однако они не могли отказаться от попыток прорваться через французскую линию укреплений. «Идеальные Канны», мечта Шлиффена, от которой он в свое время отказался, то есть одновременный двойной охват левым крылом через Лотарингию, а правым — вокруг Парижа, сейчас представлялись вполне осуществимыми. Рупрехт наносил мощные удары по Эпиналю, его армия стояла у ворот Нанси и обстреливала стены Туля. После падения Льежа укрепленные пункты, по словам полковника Таппена, «утратили свой престиж», и с каждым днем, как казалось, победа Рупрехта становилась все ближе. Разрушение бельгийцами железных дорог все равно затруднило переброску дивизий, и главный штаб убедил себя в том, что прорыв в районе Шарма, между Тулем и Эпиналем, более чем возможен и позволил бы, как выразился Таппен, «взять вражеские армии в кольцо по всем правилам военного искусства и, в случае успеха, завершить войну». Исходя из этих соображений, левое крыло под командованием Рупрехта, состоящее из 26 дивизий, по численности примерно равнявшихся значительно ослабленному правому крылу из трех армий, осталось нетронутым. Вовсе не о таком соотношении мечтал Шлиффен, бормотавший в свой смертный час: «Главное — усиливать правое крыло».
После драмы в Бельгии весь мир с напряженным вниманием следил за ходом военных действий на фронте, растянувшемся от Брюсселя до Парижа. Однако общественность почти ничего не знала о том, что в это время в Лотарингии велась жесточайшая, длительнейшая и упорнейшая борьба за восточные ворота Франции. Две германские и две французские армии — французами командовали Кастельно и Дюбай — вступили в беспощадную, почти не прекращающуюся схватку на участке между Эпиналем и Нанси, протянувшемся на восемьдесят миль.
