Барбара Такман - Августовские пушки
На левом фланге фон Клука из-за плохой разведки или неумелого маневрирования бездействовал еще один корпус, так что, хотя Клук и имел превосходство в силах, против трех дивизий Смит-Дорриена у Ле-Като действовали только три германских. Однако Клук подтянул артиллерию пяти дивизий, и на рассвете они открыли огонь. Засев в неглубоких окопах, поспешно и неумело вырытых французскими жителями, в том числе и женщинами, англичане отражали атаки немецкой пехоты скорым и метким винтовочным огнем. Тем не менее немцы, бросая в бой все новые силы, продвигались вперед. В одном секторе они окружили роту Аргайльского полка, но английские солдаты продолжали вести огонь, «вслух ведя счет своим попаданиям». Немцы «кричали по-английски «Прекратить огонь!» и жестами уговаривали сдаться, но безуспешно». Наконец после рукопашной их одолели. В обороне начали появляться прорехи. Но еще предстояло самое сложное — выйти из боя, и в 5 часов утра Смит-Дорриен решил, что этот момент наступил. Теперь или никогда. Из-за потерь, образовавшихся пустот между частями и прорывов врагов в отдельных местах приказ об отступлении дошел до частей не одновременно. Некоторые продолжали удерживать свои позиции даже спустя несколько часов, ведя огонь, пока их не брали в плен или пока им не удавалось отойти под покровом темноты. Батальон Гордонского хайлендерского полка так и не получил приказа на отступление и, не считая нескольких солдат, сумевших ускользнуть от немцев, перестал существовать вообще. Только за один этот день потери в трех с половиной дивизиях, дравшихся у Ле-Като, превосходили 8000 человек; было оставлено 38 орудий — вдвое больше, чем у Монса; общий уровень потерь достиг 20 процентов личного состава, что равнялось тому, что потеряли французы в августе. Среди пропавших без вести были и те, кто провел потом четыре года в германских лагерях для военнопленных.
Из-за темноты, усталости после форсированных маршей, собственных потерь и сбивающей с толку английской привычки «ускользать невидимыми» в темноте немцы преследования не организовали. Клук дал приказ остановиться до следующего дня, когда, как он ожидал, завершится обходный маневр его правофлангового корпуса. В тот день решение Смит-Дорриена встретить численно превосходящего противника в открытом бою помешало осуществлению запланированного охвата и уничтожения английского экспедиционного корпуса.
Прибыв в Сен-Кантен, Смит-Дорриен узнал, что главный штаб отбыл оттуда в полдень, пока шла битва за жизнь или смерть экспедиционных сил, и переместился в Нуайон, на двадцать миль глубже в тыл. Расквартированные в городе солдаты без восторга смотрели на то, как армейское начальство, рассевшись по автомобилям, умчалось на юг, тогда как на севере гремели пушки. «Правда, что 26 августа лорд Френч и его штаб окончательно потеряли голову». Уже нашедший свою к тому времени, сэр Дуглас Хейг запрашивал: «От II корпуса нет никаких известий, помимо звуков артиллерийской стрельбы в направлении Ле-Като. Может ли I корпус оказать какую-либо помощь?» Главный штаб был так растерян, что ничего не мог ответить. Тогда Хейг попытался самостоятельно установить прямой контакт со Смит-Дорриеном. Он сообщил ему, что слышит грохот боя, однако в результате разъединения двух корпусов «мы не знаем, как помочь вам». Когда это донесение отправили, бой уже прекратился. Между тем английский штаб потерял надежду снова увидеть II корпус. Полковник Югэ, все еще исполнявший обязанности офицера связи, телеграфировал Жоффру в 8 часов вечера: «Английская армия проиграла сражение. Похоже, взаимодействие между частями потеряно».
В час ночи Смит-Дорриен, из шести суток пребывания во Франции находившийся в боях последние четверо, добрался до Нуайона и обнаружил, что все офицеры главного штаба крепко спят. Поднятый с постели сэр Джон Френч предстал перед ним в ночной рубашке и, увидев Смит-Дорриена живым и здоровым, явившимся с докладом о том, что II корпус вовсе не потерян, а спасен, принялся ругать его за излишне оптимистичную оценку обстановки. Пережив мерзкое чувство страха, главнокомандующий бушевал, дав теперь волю гневу, тем более что он с самого начала недолюбливал Смит-Дорриена, занявшего пост, на котором ему хотелось видеть своего человека. Командир корпуса не был даже кавалеристом, а при Ле-Като вздумал самовольничать, игнорируя приказы штаба. И хотя Джон Френч в своем официальном донесении[5] все-таки вынужденно признал, что благодаря таким действиям удалось «спасти левый фланг», от своего испуга он оправился не скоро. Потери при Ле-Като представлялись главнокомандующему более серьезными, чем они были на самом деле. Тысячи пропавших без вести солдат либо смешались с французскими беженцами и вместе с ними ушли в глубь Франции, либо пробились через линии обороны немцев и вышли к Антверпену, а оттуда добрались до Англии. В конечном итоге они вновь вернулись во Францию, в ряды экспедиционного корпуса. За первые пять дней боев БЭК потерял убитыми и ранеными почти 15 000 человек. Потери заставили главнокомандующего еще крепче задуматься над тем, как вывести английскую армию из Франции, подальше от войны и опасностей.
Пока под Ле-Като шли бои, Жоффр пригласил на совещание в Сен-Кантене сэра Джона Френча, Ланрезака и офицеров их штабов, чтобы подробно разъяснить им основные положения Общего приказа № 2. Когда французский главнокомандующий вежливо осведомился о положении британских войск, Джон Френч разразился бурной тирадой. Экспедиционный корпус подвергся мощным атакам численно превосходящих сил противника. На левом фланге англичанам угрожало окружение, правый же фланг оказался оголенным после стремительного отступления Ланрезака. Сами англичане, по словам Френча, были слишком обессилены, чтобы возобновить наступление. На Жоффра, стремившегося всегда сохранять перед подчиненными хотя бы внешнее спокойствие, «нервный тон» английского фельдмаршала произвел неприятное впечатление. Ланрезак, слушая смягченные в переводе Генри Уилсона резкие высказывания Френча, лишь пожимал плечами. Французский главнокомандующий, не имея возможности отдавать распоряжения англичанам, высказал пожелание, чтобы командование экспедиционного корпуса действовало бы в соответствии с планом, содержащимся в новом Общем приказе, который был выпущен за день до этого совещания.
Джон Френч выразил удивление — об этом приказе ему ничего не известно. Мюррея, перенесшего накануне вечером шок, среди собравшихся не было. Удивленные и озадаченные французы все свои взоры обратили к Уилсону. Тот объяснил, что приказ поступил в английский штаб ночью, однако его еще «не изучали». Тогда Жоффр сообщил о его сути, однако в его голосе уже не чувствовалось прежней уверенности. Обсуждение плана шло вяло, паузы становились все длиннее и болезненней, и после смущенного замешательства совещание наконец прервалось. Согласия на совместные действия англичане так и не дали. С неприятными мыслями о «хрупкости» левого фланга Жоффр вернулся в свой штаб, где его ждали новые донесения о неустойчивом положении на всех фронтах, общем падении боевого духа на всех уровнях, включая и штаб, и, наконец, мрачная телеграмма Югэ о том, что «взаимодействие потеряно».
Фон Клук также считал, что взаимодействие у англичан совершенно нарушено. Его приказ от 27 августа гласил: «Перерезать пути отхода англичанам, бегущим в западном направлении». Он сообщил в главный штаб о том, что заканчивает окружение «всех шести» английских дивизий (во Франции их было всего 5) и что «если англичане сумеют удержаться до 27 августа, тогда двойной охват все равно принесет огромный успех». Эта блестящая перспектива, открывавшаяся на другой день после падения Намюра и совпавшая с сообщением Бюлова о «разгроме» французской 5-й армии, укрепила у германского главного штаба уверенность в неминуемой победе. «Германские армии с победными боями вступили на территорию Франции от Камбре до Вогез, — говорилось в сводке главного штаба от 27 августа. — Враг, разгромленный на всех участках фронта, отступает… и не в состоянии оказать серьезного сопротивления наступающим германским войскам».
Среди всеобщего ликования Клук праздновал и свою личную победу. Он яростно сопротивлялся приказу Бюлова взять Мобеж, что, по его мнению, обязан был сделать сам Бюлов. Клук не желал быть подчиненным, требуя вернуть самостоятельность в действиях. 27 августа главный штаб подтвердил его право на независимость. Попытки удержать все три армии правого крыла под единым командованием провалились — трения между командующими оказались непреодолимыми, но поскольку победа казалась близкой, в тот момент данное обстоятельство, как считали, решающего значения не имело.
Бюлов, однако, испытывал крайнее раздражение. Находясь в центре правого крыла, он постоянно сталкивался с нежеланием соседей идти в ногу с ним. Отставание Хаузена, предупреждал он, уже привело к образованию «заслуживающего сожаления» разрыва между 3-й и 2-й армиями. Сам Хаузен, глубоко почитавший титулы и почти столь же страстно заботившийся о личном комфорте при размещении на постой, также высказывал недовольство. 27 августа он впервые ночевал во Франции. Для него и сопровождавшего его кронпринца Саксонского не нашлось замка. Им пришлось спать в брошенном доме супрефекта. Там царил такой беспорядок, что «даже постели не были застланы». Следующая ночь оказалась еще хуже: его расквартировали в доме какого-то Шопена, крестьянина! Обед подали скудный, в комнатах не ощущалось «простора»; офицерам его штаба пришлось разместиться в доме местного кюре, ушедшего воевать. Мать кюре, похожая на ведьму старуха, повсюду совала свой нос и «проклинала нас, как дьяволов». Небо осветило багровое зарево — горел Рокруа, через который недавно прошли войска Хаузена. К счастью, следующую ночь генерал провел в прекрасно обставленном доме богатого французского фабриканта, также «отсутствовавшего». И лишь вид «еще незрелых, к несчастью», фруктов, свисавших с ветвей грушевых деревьев, высаженных подле шпалеры у стены, доставил Хаузену некоторое неудовольствие. Тем не менее ему удалось прекрасно провести время в очаровательной беседе с графом Мюнстером, майором графом Кильманзеггом, принцем Шёнбургом-Вальденбургом из гусарского полка, а также принцем Максом, герцогом Саксонским, выполнявшим обязанности католического капеллана. Последнему Хаузен сообщил радостную весть: у него состоялся телефонный разговор с принцессой Матильдой, сестрой принца Макса, и она передавала 3-й армии пожелания успеха.
