Георгий Марков - Отец и сын (сборник)
— Товарищ военврач, разрешите обратиться, — прикладывая руку к шапке, проговорил Подкорытов.
Но Тарасенко словно не слышала этих официальных слов. Взглянув на вошедших, она поняла то, в чем еще минуту назад сомневалась. Ее приняли в батальоне, как родную, ее полюбили здесь той бескорыстной и по-братски чистой любовью, которая скрашивает все трудности и невзгоды жизни и делает людей преданными друг другу. И она не посмела больше отказываться.
— Товарищи, милые, но почему вы о себе-то не беспокоитесь? Вам же холодно не меньше, чем мне, — растроганно проговорила Тарасенко, опуская повлажневшие глаза.
— Вы уж примите, товарищ военврач. Бойцы обидятся. Вы вон как о нас в ту ночь хлопотали, — сказал Шлёнкин и бережно положил дрова возле печки.
Соколков и Подкорытов выложили свои приношения, потом откозыряли и вышли вслед за Шлёнкиным. Синеоков и Батраков тоже попрощались с Тарасенко и поспешили за бойцами.
Через пятидневку топливо в батальоне кончилось. На кухне дров осталось так мало, что Тихонов приказал снабжать батальон горячей пищей вместо трех — один раз в сутки.
А морозы не прекращались. Степь лежала в тумане. Трескалась земля. Внутренние стены землянок покрылись серебрящимся покрывалом снега. Люди согревались только по ночам. Они спали, прижавшись друг к другу, укрываясь шинелями, плащ-палатками, матрасовками, набитыми сеном.
Но тяжелое положение батальона не могло продолжаться бесконечно. В один из самых морозных дней, пробивая туман ярким светом фар, в пади Ченчальтюй появилась легковушка Разина. Генерала не могли удержать ни морозы, ни метели, и он колесил по пограничным гарнизонам в любое время.
— Ну, как, Тихонов? Живы? — спросил генерал, войдя в штабную землянку и здороваясь за руку с капитаном и Буткиным. — Нате-ка, покурите с горя сладкого, — присаживаясь на табурет и вытаскивая из кармана овчинной борчатки кисет с душистым табаком, сказал Разин.
— Вот, товарищ генерал, подсчитываем последние ресурсы. На кухне осталось двадцать два полена и три ведра угля. Больше трех дней никак не протянуть. Пытались сегодня по степи собирать бурьян, но результаты более чем неутешительные. Силами двух рот собрано три мешка травы, — доложил Тихонов.
— И за это молодцы! Молодцы, что не опускаете рук, ищете, беспокоитесь. А только кончились ваши мытарства. Сегодня на разъезд ночью придут два вагона березового долготья.
— Замечательно! — вырвалось у Буткина, и он весело посмотрел в просветлевшее лицо капитана.
— Надо эти дрова немедленно выгрузить, чтоб не задерживать вагоны. Это во-первых. Во-вторых, не исключена возможность выхода батальона в траншеи. Вот, почитай-ка! — Генерал вытащил из своей полевой сумки листик тонкой папиросной бумаги, испещренный синей машинописью, и подал его Буткину, сидевшему к нему ближе. Это была последняя разведсводка с границы.
23
Ночью третья рота в полном составе работала на разъезде. Березовое долготьё было отличное: ровное, чистое, словно отборное. Люди до того стосковались по огню, что, вытащив из вагона несколько сутунков, распилили их на чурбаны и запалили костер. Тихонов, привыкший за последние дни подсчитывать каждое полешко и каждый уголек, хотел было прикрикнуть на бойцов, затеявших это дело, но, увидев веселое пляшущее пламя, подошел к костру и, вытянув руки, долго грел их.
Работали дружно, споро. Первый вагон разгрузили почти играючи. Прокофий Подкорытов мечтал вслух:
— Первым делом, ребята, как попадем в гарнизон, чаю горячего повару закажем, чтоб покрепче заварил, потом щей горячих наедимся, да так, чтоб пот прохватил…
На рассвете Тихонов приказал Егорову нагрузить две подводы и отправить их в падь Ченчальтюй. Там ждали топливо с часу на час. Когда возы были увязаны, Тихонов осмотрел сани — не перегружено ли — и велел ездовым в гарнизоне не задерживаться. Но дорог в падь Ченчальтюй ни зимой, ни летом не было, и ездовые, понадеявшиеся на намять лошадей, пришедших на разъезд под управлением самого Тихонова, заблудились в степи в непроглядном тумане.
Часов в одиннадцать дня была закончена разгрузка второго вагона. Подводы же все еще не возвращались. Бойцы окружили костер, курили, слушали разговор командиров. Егоров предлагал капитану не ждать подвод, а вывести весь батальон в степь, построить его цепочкой и все березовое долготьё перебросить от разъезда в падь Ченчальтюй эстафетой — от бойца к бойцу. Пока остальные роты находились в гарнизоне, зачин должна была сделать третья рота.
Тихонов слушал Егорова молча, поглядывая на большой ярус березовых сутунков, про себя раздумывал: «А пожалуй, дельное Егоров говорит: если возить дрова на двух лошадях, в неделю с этим не управишься при таком тумане. Да, кроме того, кони нужны на другое дело. Продовольствие и фураж надо обязательно с базы вывезти. Только бы туман чуть-чуть отпустил…»
Егоров видел, что капитан о чем-то раздумывает, не решается высказать свое мнение. Но он был убежден в деле, которое предлагал, и потому заговорил опять о своем:
— Если каждая рота выставит по сто человек, то уже первой очередью эстафеты мы захватим огромное расстояние. Каждый боец при этом будет нести сутунок всего лишь пятьдесят метров. Это не истощит его силы и позволит перекликаться с соседями, чтоб не сбиваться в тумане с направления. А теперь прикинем, сколько потребуется времени для перевозки на лошадях… — И Егоров пустился в пространные арифметические подсчеты.
Тихонов выслушал его до конца, посмотрел пристально на Егорова и, усмехнувшись, сказал:
— А дотошный ты, Филипп Иваныч, мужик. Не будь ты хорошим строевым командиром, тебя надо было бы послать куда-нибудь интендантом, гляди, ты разогнал бы кое-кому дрему…
Бойцы, сидевшие вместе с командирами и слышавшие все доказательства Егорова, принялись обсуждать его предложение. Всем им хотелось скорее отведать горячей пищи, выспаться в теплых землянках, посидеть в клубе без шинелей, вымыться в бане. Они принялись горячо защищать предложение Егорова. Тихонов наблюдал за ними, но пока молчал, поглядывая в степь и прислушиваясь, не скрипит ли где под полозьями снег.
Но подводы не вернулись и к полудню. Стало ясно, что они кружат где-то по степи. Грузовая машина стояла без горючего, и брать ее в расчет не приходилось. Единственный способ, который оставался для переброски топлива в гарнизон, — это способ, предложенный Егоровым.
— Ну вот что, Егоров, — сказал Тихонов. — Выстраивай роту цепью да выдели мне Подкорытова, пусть несет мое приказание Власову, чтоб остальные роты проложили встречную нам эстафету.
Подкорытов был уже наготове, тотчас подлетел к капитану, козырнул, замер по стойке «смирно». Он знал, почему капитан избрал своим посыльным его, Подкорытова. Он славился в роте как лучший ходок, не знающий устали. В таком тумане только он один мог пройти в гарнизон самым кратчайшим путем, не плутая между сопок.
Подкорытов слушал наказы капитана. Егоров тем временем объяснил роте новое задание. Командиры взводов тотчас принялись расставлять бойцов по степи.
— Да, Наседкин, — обратился Егоров к одному из командиров взводов, — учти, что темп работы зависит от вашего взвода. Вы будете в голове эстафеты. На первый этап поставьте самого проворного бойца.
— Соколкова, товарищ лейтенант, придется, — сказал Наседкин.
— Соколкова? Лучше давай кого-нибудь покрепче по комплекции. А если Шлёнкина? — прищурив глаза, проговорил Егоров.
— «Систему»? Этот силен, да уж очень неповоротлив, будет копаться с каждым бревёшком по полчаса, — засмеялся Наседкин.
— А ты его позови сюда, я с ним сам потолкую.
— Шлёнкин, ко мне! — крикнул командир взвода.
Его возглас покатился в морозном тумане от бойца к бойцу:
— Шлёнкина к командиру взвода!
Вскоре к ярусу березового долготья, возле которого стояли Егоров и Наседкин, подбежал запыхавшийся Шлёнкин. Он вынырнул из молочно-белесого тумана, как из воды.
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться к старшине, — приложив руку к шапке, проговорил Шлёнкин.
— Я как раз хочу поговорить с вами. Садитесь, — сказал Егоров и передвинулся с одного места на другое. — Дело вот какое, Шлёнкин. Решили мы с комвзводом поставить вас во главе эстафеты, на первом участке. Но уж поработать придется тут на совесть. От того, как быстро вы будете подавать бревна своему соседу, зависит быстрота движения всей эстафеты, а значит, и честь роты. Ясно?
— Все ясно, товарищ лейтенант, — вскочив, откозырял Шлёнкин.
— Ну, в добрый час! Надеемся…
— Да уж постараюсь, пусть только там в степи управляются, — расплывшись в широкой улыбке, проговорил Шлёнкин.
— Рота, приготовиться к работе! — прокричал Егоров.
