Николай Михайловский - Только звезды нейтральны
То был акустик подводной лодки М-172. Я также быстро его разыскал, и сразу мне понравился этот юноша, - ему не было еще и двадцати лет, - на редкость приветливый, общительный, жизнелюбивый. У меня до сих пор перед глазами его лицо с высоким лбом мыслителя, веселые глаза, пленительная улыбка…
Знакомство наше началось с этой статьи, а превратилось в большую дружбу. Несмотря на разницу в десять лет, было нечто такое, что нас объединяло, - это интерес к литературе.
Толя окончил педагогическое училище и успел поработать по специальности.
В новом кирпичном здании ветлужской средней школы он обучал ребятишек, собиравшихся сюда из многих колхозов района. Долгие зимние вечера сидел молодой педагог с красным карандашом в руках за проверкой тоненьких ученических тетрадей. С увлечением объяснял у школьной доски очередную тему, не замечая даже, что весь перепачкан мелом. Он любил эти уроки. Это была его жизнь, его творчество.
И вот ветлужский учитель попал в начале войны на Северный флот, в экипаж подводной лодки Фисановича. На подводном флоте много специальностей. Он выбрал самую трудную - акустику.
- У нас нет приборов точнее ушей Шумихина, - шутил Фисанович.
Толя мог спать под ритмичный стук дизелей, но, как только в лодке водворялась тишина, сразу же просыпался, и его уши улавливали малейший звук моря. Он безошибочно различал вдалеке различные типы кораблей. По высокому металлическому тембру шума винтов угадывал подводную лодку, по чавканью - транспорт, по воркованью - сторожевой катер.
С таким умелым помощником, как Шумихин, Фисанович с успехом находил, атаковывал вражеские корабли и почти никогда не возвращался «с пустыми руками».
Все рассказанное здесь я узнал от самого Фисановича. Но лишь небольшая часть рассказанного им вошла в статью Ивана Александровича, опубликованную очень кстати в ту пору, когда в сводках Совинформбюро то и дело сообщалось о потоплении вражеских кораблей в Баренцевом море.
Мне трудно сознавать, что нет больше Зорьки и нет Толи Шумихина. Он тоже погиб в расцвете молодой, только еще начинающейся жизни, оставив письма и страницы из дневника, которые невозможно читать без волнения:
«Мама и все родные. Началась великая историческая война, которая должна решить судьбу мира. Держитесь крепче друг за друга. Главное - мужество. Больше выдержки, хладнокровия. Мы победим. Мы обязательно победим…»
* * *
«У меня жизнь по-прежнему боевая. Часто выходим в море. Трудно, конечно. Но унывать некогда. Да и кому пожалуешься? Ведь лишений на всех поровну…
Я не был рожден для моря. Но сейчас уже привык к качке, к бомбежкам, выполняю свои обязанности как положено…
На днях весь личный состав нашей лодки был представлен к наградам. Я получил орден Красного Знамени. Конечно, гордимся, но хвастать пока нечем. Мы знаем, что от нас Родина ждет еще больших успехов. Уверен, что оправдаем эти надежды, ибо каждый из нас люто ненавидит фашистов…»
* * *
«Дорогая мама!… Сегодня мой боевой товарищ Митрофан Пешков получил от своей 65-летней матери письмо. Старушка жила в Воронеже. Но вот пришли враги в ее, как и других, погнали в немецкий тыл… Она пишет, что шла пешком сотню километров. Немцы издевались над женщинами, били их резиновыми палками. Сейчас она в Курской области. Хорошие люди нашлись, приютили ее, кормят. А самим тоже есть нечего. Поэтому я хочу попросить вас вот о чем. Если сможете, соберите посылочку для матери товарища.
Я ему пока ничего не скажу. Но если мы будем помогать друг другу, то фашистам нас не сломить!…»
* * *
«Здравствуй, Нюра, милая моя сестренка!
Я жив и здоров. Воюю. В последнем походе мы потопили большой немецкий транспорт, который охраняли пять кораблей. Но эта победа досталась нам нелегко. Был полный штиль. Вода - как зеркало. Фашисты заметили нас и начали преследование… Мы были перед лицом смерти, но решили не сдаваться до тех пор, пока есть хоть маленькая возможность для борьбы. И победили (об этом походе писала «Правда» за 29 мая 1943 года. Прочитай статью маме и всем родным{3}).
У некоторых моих товарищей появилась седина. Это ничего. Это почетная седина. Думаю, что девушки таких будут любить не меньше, а больше.
Иногда думаешь, что ждет тебя каждую минуту, и грустно становится. Ведь я так мало еще пожил!… Но вспомнишь, какую жизнь готовят нам фашисты, и ярость закипает в сердце. И хочется крикнуть на весь мир: «Врете, изверги, нас не одолеть, потому что мы знаем, за что поставили на карту свои жизни!»
Я борюсь и верю, что останусь жив, что приду к вам с победой, припаду к родной земле и, не стыдясь своих слез, поцелую ее. А пока вы, сестренки, поцелуйте за меня маму и ждите. Я приду!»
* * *
«…Потомки будут завидовать мне и моим сверстникам, потому что не им, а нам пришлось под градом бомб и снарядов отражать удары душителей свободы; не им, а нам пришлось не раз встречаться со смертью, утверждая на земле справедливость.
Бой во имя грядущего - вот счастье юности нашей.
Я верю, что придет такое время, когда матери не будут, тосковать о своих сыновьях, когда сыновья не будут умирать с горькой мыслью о том, что они не стали отцами, когда отцы не будут в час безвременной смерти думать о том, что их дети останутся сиротами…»
Атаки Щедрина
Я перелистываю комплекты «Правды», нахожу там свои корреспонденции и вспоминаю, как они рождались и почему я писал об этом, а не о чем-то другом.
«Иногда за двумя строчками сообщения Совинформбюро о потоплении вражеского транспорта в Баренцевом море скрывается очень напряженная драматическая история поисков, атак, героических дел экипажа подводного корабля». Так начинался мой очерк «Подводники» о питомцах командира дивизиона «малюток», как называли его, «малюточного деда», Николая Ивановича Морозова, которые действовали «скоростными» методами, уходили в море, а через сутки возвращались с победой. Я писал о Фисановиче, Шумихине и боцмане Николае Тихоненко, который был правой рукой командира «малютки», обладая не только высокой профессиональной выучкой, но еще и огромным чутьем, без слов понимал он командира корабля, артистически действовал на рулях глубины, держал заданную глубину, не давал лодке после залпа хотя бы на миг обнаружить рубку и тем самым навести противника на свой след…
Кончался очерк, пожалуй, излишне торжественно: «Возвращение… Несколько дней отдыха на берегу, и снова холодное бурное море, далекий и трудный поход - навстречу борьбе, опасностям, новым победам».
Сейчас я бы так не написал, ибо далеко не каждый поход кончался победой. А если победа доставалась, то очень дорогой ценой…
Уместно спросить: почему боцман Тихоненко стал одним из героев моего очерка? Быть может, он особо пришелся мне по душе? Бывает, конечно, и такое, человек, встретившийся на войне, вызывает много симпатий, и хочется о нем написать. В данном случае были другие соображения. Как личность Тихоненко не представлял ничего особенного, но пользовался на бригаде доброй славой за то, что был отменным мастером. А мастерство, чего бы оно ни касалось, всегда заслуживает похвалы.
Читаю другую свою корреспонденцию, появившуюся в ту же пору «Атаки подводника Щедрина». Сегодня Героя Советского Союза вице-адмирала Григория Ивановича Щедрина знает весь флот. Он автор книги военных мемуаров, долгое время был редактором «Морского сборника», теперь в отставке. А тогда капитан третьего ранга - командир подводной лодки - пришел с Тихого океана в составе дивизиона под командованием моего старого балтийского друга Героя Советского Союза Александра Владимировича Трипольского, о ком я не раз писал в финскую войну.
Степенный, скромный, даже стеснительный, Щедрин скоро обратил на себя внимание. Писатели, журналисты быстро распознали в нем человека, отличающегося широтой мышления, начитанностью, природной интеллигентностью. Все, начиная с внешнего вида, умения держать себя в обществе, точно он прошел школу дипломатического этикета, выгодно отличало его от многих.
Тихоокеанцы прошли путь в 17300 миль, побывав в Америке, Англии, Исландии. И хотя путь этот был чреват опасностью, войны как таковой они еще не знали, за исключением комдива Трипольского, который начал в финскую войну и в сорок первом прошел с боями через Таллин и Ленинград.
Во время похода с Дальнего Востока на Север Щедрин урывал время и вел дневник. При нашем знакомстве он извлек толстую тетрадь и со щедростью душевной вручил мне:
