Михаил Бубеннов - Белая береза
Но однажды Лозневой внезапно пришел к мысли, что, если даже уничтожить поголовно всех партизан, какие действуют сейчас в волости, с партизанским движением все же не будет покончено. Лозневой видел: идея партизанской борьбы с немецкими оккупантами, вопреки его ожиданиям и предсказаниям, пустила глубокие корни в народе. Отовсюду поступали сведения, что мирные жители всячески поддерживают народных мстителей, что из деревень все время бегут в леса те, кто может носить оружие… Лозневой понял, что теперь уже мало истребить партизан, надо убить самую идею партизанской борьбы. Но сделать это — нелегкая задача. Для этого надо добиться, чтобы народ резко изменил свое отношение к партизанам, отшатнулся от них…
У Лозневого созрел план провокации.
Этой провокацией, горячо одобренной Гобельманом, Лозневой занялся лично и в строжайшей тайне от всей комендатуры. В соучастники Лозневой подобрал трех полицаев, на которых можно было вполне положиться. Темными ночами Лозневой и его помощники стали появляться в деревнях вокруг Болотного под видом партизан. После двух таких ночей по деревням заговорили о том, что партизаны оголодали в лесах, забыли о своих высоких целях, потеряли веру в победу над врагом и начинают не хуже гитлеровцев заниматься грабежами…
…Вчера вечером в Болотное вернулся Усачев, побывавший в лесной партизанской избушке. Он сообщил об аресте Шошина и о том, что пробраться в партизанский лагерь пока невозможно. Приходилось оставить мысль об облаве, и Лозневой решил в ожидании донесений Шошина более энергично заняться своей провокацией.
…В этот вечер Лозневой вновь, в четвертый раз, молча собирался в путь. Анна Чернявкина, подавая ему варежки, спросила недовольным голосом:
— Опять едешь?
— А в чем дело?
— Интересно знать, — заговорила Анна, встряхнув кудряшками, — куда это стал носить тебя дьявол по ночам? Что косишь глаза? Нельзя сказать?
— Это — секретное дело, Анна…
— Может, другую где-нибудь завел?
— Слушай, Анна, — заговорил Лозневой, начиная сердиться, — прекрати эти разговоры! Надоело! Ложись и спи, я вернусь на рассвете…
В комендатуре Лозневого уже поджидал полицай Трифон Сысоев, переведенный недавно из Семенкина в Болотное. Он сидел в кабинете коменданта полиции как свой человек, пил самогон и трудился над жаровней с бараниной.
— Как дела? — спросил его Лозневой.
Сысоев обтер жирные пальцы о кудлатые рыжие волосы и, подмигивая, ответил:
— Дела на мази!
— Ярыгин и Чикин готовы?
— А как же? Ждут свистка…
— Лошадей хорошо накормили?
— Хорошо. Садись, выпей на дорогу…
Лозневой охотно выпил стакан самогона-первача. Закусывая, спросил:
— Никто не звонил?
— Звонили из деревни Сохнино.
— Еремин? Что он сказал?
— Сказал, что тебя надо…
Лозневой вызвал Сохнино. Полицай Еремин оказался у телефона. Он доложил, что в полдень побывал в соседней деревне Иваньково и узнал, что прошлой ночью там появились партизаны. Они ограбили два дома: забрали у крестьян все зерно, муку, несколько овец, валенки и шубы…
— Эти бандиты, — ответил Лозневой, — теперь повсюду начали заниматься грабежами. За прошлую ночь они, оказывается, побывали в трех деревнях. У вас в деревне об этом всем известно?
— Да, об этом все знают, — ответил Еремин.
— Ну, а что говорит народ по этому поводу?
— Народ говорит разное…
— А все же?
— Сами знаете, господин комендант, какой у нас народ… — Еремин замялся, вздохнул с досадой. — Многие, сказать откровенно, даже не верят этим слухам. Не может, говорят, быть, чтобы партизаны занялись грабежом. Видите, какой народ?
— Слушай, Еремин, обожди одну минуту… — Лозневой прикрыл ладонью микрофон и обернулся к Сысоеву. — Далеко до Сохнино, а? Съездим? — Сысоев согласно кивнул, и Лозневой открыл микрофон. — Еремин, ты слушаешь? Значит, не верят, что партизаны занимаются грабежом? Ничего, сегодня не верят, так завтра поверят!
…В комнате вокруг полицая Еремина сидели Ерофей Кузьмич, Хахай, Крылатов, Марийка и еще несколько партизан. Все они напряженно прислушивались к дребезжанию мембраны. С особенным волнением следила за разговором Еремина с Лозневым Марийка. Она несколько раз даже подставляла ухо к трубке. Она была уверена, что партизанам удастся заманить Лозневого в Сохнино, и едва сдерживала лихорадочную дрожь от предчувствия близкой расплаты…
Положив трубку на рычаг, Еремин обтер рукавом пиджака взомлевшее щекастое лицо и точно передал то, что говорил ему волостной комендант полиции.
— Есть! — крикнула Марийка. — Едут!
V
Снег косо бил в землю. Лошади с трудом волокли сани по слабо накатанной дороге. По расчетам Лозневого, давно пора бы появиться деревне Сохнино, но впереди никаких признаков близкого жилья…
С напряжением вглядываясь в белесую темь над холмистым полем, Лозневой спросил:
— Может, заблудились, а?
— Нет, здесь дорога одна, — ответил Сысоев. — Вон они, телеграфные столбы-то…
— Где столбы?
— А вон, гляди правее!…
— Да, скверная ночь! — проворчал Лозневой, прячась от снега за спину Сысоева. — Гляди-ка, валит все гуще и гуще… Метели не будет?
— Дьявол ее знает!
— Может, вернемся?
— Нет, надо доехать, раз поехали…
— Может, в другую деревню завернем?
— А куда? Теперь скоро Сохнино.
— Да, сегодня зря поехали…
— Не вздыхай, скоро доедем!
Впереди показались силуэты высоких деревьев и строений.
— Вот и Сохнино. Видишь?
Лозневой вскочил на колени.
— Далеко не поедем?
— Нет, надо опять с краю.
— Да, надо с краю — больше веры…
Деревня спала в сугробах. Въехав в улицу, полицаи остановились у нового дома с хорошими дворовыми постройками и молодыми липами в палисаднике, — по всему чувствовалось, что до войны в этом доме жили зажиточно. Полицаи в запорошенных снегом полушубках, с винтовками столпились у передних саней.
Невдалеке звонким голосом, явно радуясь редкому случаю показать свою бдительность, залаяла молодая дворняжка.
— Ну, медлить нечего, быстро за дело! — скомандовал Лозневой. — Я с Сысоевым в дом, а вы в хлеб…
Хозяева долго не отзывались, стучать пришлось и в окно, выходящее на двор, и в дверь. Наконец в сенях послышались шаги.
— Хозяева, откройте! — негромко произнес Лозневой.
Кто-то осторожно подошел к двери.
— А кто здесь? — спросил женский голос.
— Свои, из леса…
— А-а-а!… — раздумчиво протянула женщина. — Сейчас!
Хозяйка, открывшая дверь, оказалась пожилой, высокой, крупной женщиной; у нее, вероятно, только в последнее время опали, одрябли прежде полные щеки и под печальными серыми глазами легла синева. Кроме нее, в доме оказалась еще женщина, лет тридцати, полногрудая, пышущая здоровьем и молодостью. Ее дети, оба мальчонки, хныкали на печи, опасливо поглядывая на незнакомых людей. Стоя на лавке у печи, мать полными розовыми руками укладывала ребят, прикрывала их одеялом и уговаривала не плакать:
— Ну, будет, будет, никто вас не тронет…
— Это, детки, свои люди, — сказала бабушка.
— Какие свои? — донеслось из-под одеяла.
— Это партизаны, Петюша…
Белобрысый Петя проворно вскочил на колени и вытаращил на незнакомых посетителей смышленые синие глаза.
— Партизаны? Из лесу? Взаправду?
— Точно, из леса, — подтвердил Сысоев.
Петя сразу же ткнул кулаком брата, всхлипывающего под одеялом, и прикрикнул на него:
— Сенька, перестань! Свои люди, партизаны!
Отряхнув с шапок и полушубков снег у порога, Лозневой и Сысоев, не дожидаясь приглашения, прошли в передний угол, где стоял обеденный стол, сели по обе стороны его на лавки и поставили около себя винтовки. Лозневой спросил:
— Больше никого у вас дома нет?
— А кому быть? — ответила хозяйка. — Все здесь…
— А где мужики?
— Хозяин помер, сын на войне…
Старая хозяйка, накинув на плечи темную шаль ручной вязки, тоже встала у печи, поближе к снохе и разговаривающим шепотком внукам, точно готовясь защищать свою семью. Она, конечно, верила, что в дом пришли партизаны, но не могла скрыть волнения и тревоги, — ее длинные сухие пальцы все время теребили шаль на груди. Глуховатым, печальным голосом она спросила:
— Вы ведь на двух санях подъехали?
— Да, на двух, — ответил Лозневой, поняв, что хозяйка, прежде чем открыть дверь, оглядела улицу в окно.
— А что же остальные не заходят?
— Всем нельзя.
— А-а, понятно… Может, самовар поставить?
— Нет, хозяйка, нам не до чаю… — суховато заговорил Лозневой, приступая к делу, и невольно подумал, что каждый раз ему приходится начинать разговор именно с отказа от угощений. — У нас срочный приказ. Мы должны выполнить его и немедленно вернуться в отряд. У нас в отряде, хозяйка, плохие дела…
