Лайош Мештерхази - Свидетельство
Толпа роилась на площади, на мостовой улиц, где люди сновали буквально под колесами автомашин. У каждого за спиной был рюкзак. Даже к портфелям приделали длинные ремни и вешали их на шею. Посередине площади стоял железнодорожный вагон, украшенный красным флагом. В раскрытых его дверях виднелись молодые парни и девушки с лопатами, которые отпускали картошку.
От всей этой суетни, шума и гама у Сечи рябило в глазах, кружилась голова. Он не узнавал знакомых улиц. На Музейном проспекте свернул в маленькую боковую улочку, думая, что так быстрее доберется до цели. Здесь действительно было немного тише, но зато куда больше хлама и мусора под ногами. Кое-где уже копошились строители, и тогда дорогу преграждали кучи песка, рассыпанная известь, доски — даже и на Большом кольце. Поделенные на множество мелких клеточек, но застекленные настоящим стеклом, манили прохожих витрины свежеоштукатуренных кафе, пивных и ресторанов с новыми, — иное сразу и не выговоришь, — названиями. Странно выглядели эти полуразбитые, изувеченные войной дома с новенькими, свежевыбеленными магазинами и «заведениями» в их первых этажах. Словно чумазые, по уши в грязи, люди взяли и отмыли себе добела одни только ноги. Рестораны, — кое-где штук по восемь — десять подряд, — были всякие: одни попроще, с единственным дежурным блюдом, другие — совсем роскошные, где на витрине красовались и жареные цыплята, и жирная рыба, и бокалы какао с шапками взбитых сливок. На площади перед Национальным театром мужчины и женщины, вооружившись кирками и лопатами, разбирали завалы мусора и бросали его в кузов грузовика, украшенный красным кумачовым лозунгом: «Сотрем следы фашистских разрушений! Венгерская коммунистическая партия».
Сечи загляделся по сторонам, отдавшись течению людской толпы.
Однако в настоящий водоворот он угодил на перекрестке проспекта Ракоци и Большого кольца. Чем тут только не торговали: шоколадом, апельсинами, дорогими марочными винами в бутылках, а в одном месте, возле Кинохроники, собралась целая колония часовщиков. Вокруг них, болтаясь без дела, стояли и глазели зеваки. Вот какой-то парень подошел к одному, другому часовщику, приценился, но, так ничего и не купив, снова вернулся в круг зевак: как видно, это были своего рода телохранители торговцев дорогими товарами — для защиты от воров и грабителей и одновременно для приманивания покупателей. Сечи тоже протиснулся к часовщикам, но только чтобы спросить: который час? Было половина девятого. Медленно, насколько позволяла толпа, он стал пробираться вниз по проспекту Ракоци. И здесь тоже многие дома были повреждены, но в сравнении с Будой весь город казался удивительно целым и невредимым. Конечно, и здесь повыбивало окна, искрошило черепицу, но уцелели хотя бы рамы, стропила крыш. Обрушившиеся фронтоны, угрожающе нависшие над улицей балки и дымоходы и тем более целиком выгоревшие дома здесь попадались лишь изредка, и Сечи почувствовал даже как бы зависть к пештцам — мелкую, нехорошую зависть неудачливого человека. Вздохнув, он натянул на глаза кепку с козырьком и пошел, засунув руки в карманы, влекомый толпой, попробовал собраться с мыслями, что сказать на тот случай, если на совещании предложат выступить и ему.
И Буда уже казалась ему далеким, каким-то невероятным миром.
Сечи ничем не отличался от всех остальных людей в их отношении к трудностям: пока хоронили убитых, он думал — это самое трудное, только бы управиться, только бы осилить. Теперь похороны были позади, а дел привалило еще больше, чем было. Взять хотя бы соревнование в честь 1 Мая! Это же такая уймища работы, что все члены комитета весь день в бегах и, возвращаясь к вечеру, способны говорить каждый только о своем участке. Постепенно это привело к тому, что в комитете нарушилась, пропала общность интересов, а на заседаниях не стало больше былой непосредственности, когда сообща обсуждались даже самые малые вопросы и каждый мог, отвлекшись от своих дел в управлении, в полиции, без всякого труда включиться в общую дискуссию. Теперь на заседаниях обсуждали только наиболее важные вопросы — по утрам, до работы, или вечером, собравшись вокруг печки, в сумрачной, дымной комнатушке с ободранным кожаным гарнитуром.
Сейчас первейшим обязательством всех районов города в честь 1 Мая был пуск в ход промышленных предприятий. Взял на себя такое обязательство и их район. Типография действительно скоро начнет работу, но как быть с картонажной фабрикой? Ведь там переломаны, засыпаны в обрушившемся подвале все машины. И как быть с дюжиной других мелких предприятий, где до сих пор не удалось создать профсоюзные комитеты и где рабочие не получают даже тарелки баланды в день? Хорошо еще. Пали Хорват — головастый малый — нашел в картонажной какой-то прозрачный пергамент. Теперь, пока мужчины очищают цеха от обломков, выкапывают из руин машины, женщины превратили конторские помещения в мастерские и ремонтируют для всего района оконные рамы, заклеивая их пергаментом. Двадцать пенгё стоит «застеклить» одну раму — и на заводское питание деньги есть, и вроде бы работает предприятие, что-то производит…
Как и другие районы, они тоже обязались очистить улицы от хлама. Но разве выполнить это обязательство до 1 Мая? Хорошо, если очистят хотя бы большую часть улиц. В районе около трехсот опасных для жизни развалин, их нужно разобрать или обезопасить. По некоторым улицам даже ходить без риска нельзя: где дымоход навис над головой, где крыша, того и гляди, рухнет на мостовую. А тут еще главный архитектор — недавно в компартию вступил — волокитчик: разработку одного-единственного проекта затянул на много дней. Национальный комитет, чтобы продемонстрировать свое доверие к Новотному, поручил ему контроль и за этой работой. Сечи не верил ни Новотному, ни свежеиспеченному коммунисту-архитектору, на этой почве они снова схватились с Саларди.
Часть навербованных в Народную армию солдат уже отправили на фронт, но другая — «штаб формирования» — под командой Паппа-Кёкенешди все еще болтается без дела на улице Вербёци, С трудом удалось заставить их помочь в уборке невзорвавшихся снарядов, мин. А это тоже уйма забот! Уже было пять несчастных случаев. По мнению специалистов, на улицах, по чердакам и в квартирах района валяется более двадцати вагонов невзорвавшихся бомб, мин, снарядов и ручных гранат… Разве есть такие заботы у пештцев?..
И население все время уходит из Буды. Все меньше остается в районе молодых, способных работать людей. Оставшиеся без крыш, без штукатурки, приходят в негодность квартиры, целые дома. И ему, бывшему рабочему-строителю, было больно смотреть, как после уничтожающего урагана войны принялась за работу непогода — этот коварный враг уцелевшего жилья. Что останется от этих домов после зимы, если за лето не удастся хотя бы подвести их под крыши… Здесь, в Пеште, картошку раздают прямо на площади, а до Буды она и не доходит. Видно, что-то неладно с общественным снабжением в Буде. Все время гоняют этот их единственный грузовичишко в деревню, а куда девается привезенная провизия, даже и не видно. Может быть, хоть теперь, с приходом этой молодой коммунистки Магды Фабиан, Национальная помощь развернет работу. Шандор Коцка и большинство других садовников уехали на село — проводить земельную реформу. Но что-нибудь должно же получиться из их затеи с городскими огородами… В районе много стариков, больных, а лекарств нет. Каждый день районный комитет осаждают десятки больных диабетом, умоляют достать инсулин, иначе они погибнут. Когда будет питьевая вода, электричество, газ, телефон, начнет работать городской транспорт? А тут еще снова поступают сообщения о найденных под руинами трупах людей и животных, — а они-то думали, что все это уже позади!..
И все же, пожалуй, не эти заботы — самые главные. В руках у Сечи сходилось много дел. По мере того как разделялись функции, стали отдаляться друг от друга и люди, становилась заметнее разница в характерах, взглядах. Взять хотя бы эти брошюры, поступавшие из ЦК. Сечи считал их толковыми, понятными ему и всем. После того как Поллак сказал: «Не годятся», — Сечи распорядился: читать всем членам комитета, но что поделаешь, если все читают один и тот же документ, а понимают его всяк по-своему?! Стричко дуется: ему не нравится, как руководит, как работает Андришко. Но, как видно, не по вкусу ему система работы и самого Сечи, хотя и ходил он к Сечи жаловаться на Андришко, обвиняя старика в том, что он подпал под влияние «бывших»… Или — Поллак! С этим вообще ничего не поймешь. А парень умный, образованный. И почему он все время фокусничает, вместо того чтобы помогать как следует?.. А Жужа Вадас — та буквально в рот ему смотрит. Уж и не хочется ни о чем просить молодежь. Что ни скажешь ей, сразу обида: «Не беспокойся и не вмешивайся!..» Или, например, Капи с вечными его комбинациями. Нехорошо подозревать в чем-то товарища, человека с партизанским прошлым, но люди говорят: живет на широкую ногу, жена аристократкой держится. А какие слухи про нее ходят! Кто знает, может, и правда это все? Одно ясно: не так она себя ведет, как подобает жене коммуниста. Сейчас Капи вдруг предложил организовать закрытую столовую — только для партработников. «Такую работу, как наша, — говорит, — не осилить на одной тарелке баланды в день! И зарплату, — говорит, — нужно начать платить членам комитета». Дома у Сечи тоже жена, тоже сетует все: «Кожа да кости от тебя остались, одежда висит, как на жерди!» От Новотных они переехали, но квартира их новая вся разбита, а в порядок привести у Сечи нет времени. «Как звери дикие в лесу живем! Скоро уже смены белья не останется, все променяла на еду! И долго еще так будет? Вон посмотри, соц-демы…» На соц-демов кивал и Капи. Хотя в остальном с соц-демами пока нет трудностей. Сакаи приходит каждое утро к Саларди, и они вместе обсуждают единую линию поведения в Национальном комитете. Еще не было случая, чтобы они голосовали порознь. Но с другой стороны — когда в типографии выдавали картошку, каких трудов стоило добиться, чтобы при этом не забыли беспартийных или членов других партий… И снова — Стричко. Этот всех готов перевешать… А Саларди защищает Новотного и всю эту темную шайку из управления…
